— Да-да. Андой.
— И ты… Предатель! Обманщик! — Долли отпрянула, терзаемая стыдом и злобой… Подумать только: блистательный Мандо Пларидель оказался презренным слугой, Андоем. Это ему она дарила свою любовь. Просто уму непостижимо. Ну что ж, зловредная змея, сумевшая так ловко ее обмануть, поплатится за свое коварство!
— Будь ты проклят! — кричала Долли в истерике.
Мандо сделал было попытку приблизиться к ней, но прежней мягкой, податливой Долли не было и в помине.
— Вон отсюда! — подобно разъяренной львице, рычала она. — Я не хочу видеть тебя, даже твоей тени! Предатель! Раб!
Мандо ушел, не сказав больше ни слова. Ушел с гордо поднятой головой. Долли долго сидела на террасе, безутешно рыдая, убитая горем. Она не замечала, что луна скрылась за тучами и прохладный ночной ветер больно колол ее тело тысячью иголок.
Всю страну всколыхнули события на асьенде Монтеро. «Кампилан» в серии статей, снабженных фотографиями, подробно, описал бедственное положение крестьян, разоблачив несправедливость земельного законодательства. Сенатор Маливанаг потребовал от Конгресса немедленного исследования положения в сельском хозяйстве, в особенности в помещичьих владениях. Профсоюз Рубио организовал демонстрацию в поддержку требований крестьян, в которой приняло участие десять тысяч человек. Доктор Сабио со своими помощниками добивался освобождения Пастора и его товарищей.
Военная полиция, со своей стороны, предъявила арестованным обвинение в поджоге, в незаконном хранении оружия и в организации беспорядков. Она изо всех сил тщилась доказать, будто имеются неоспоримые свидетельства их виновности. Тем не менее на первом же заседании суд принял решение освободить под залог Пастора и его односельчан. Суд вынес также частное определение о незаконности их ареста, на основании которого они теперь имели право сами подать в суд на обидчиков. Капитану Пуготу было предъявлено обвинение в убийстве Манг Томаса и еще одного крестьянина.
Крестьяне решили не торопиться с похоронами Манг Томаса. Они ждали освобождения Пастора и других крестьян, чтобы воздать все полагающиеся почести своему товарищу. Тело его забальзамировали и поставили в гробу в помещении правления крестьянского союза. Вспоминали, как Манг Томас частенько говаривал при жизни: «Вот ведь подохни кто с голоду, так никто даже не заплатит за отпевание в церкви и приличного гроба не купит».
Теперь он лежал в дорогом гробу, завернутый в шелк, и у гроба день и ночь толпился народ, приходивший проститься с покойным. Ходили слухи, будто Мандо Пларидель взял на себя все расходы, связанные с похоронами Манг Томаса. Но крестьяне из окрестных деревень тоже не остались в стороне: они собирали пожертвования. Многим нечего было дать, кроме сушеной рыбы, риса или самодельного вина, но каждый готов был принять посильное участие в подготовке похорон.
Выражение лица Манг Томаса в гробу было спокойным, даже умиротворенным. У него был такой вид, словно он прилег после митинга отдохнуть да и заснул крепким сном. На нем была белая рубаха и белые штаны, а на ногах — черные носки. Крестьяне с восхищением смотрели на эти носки. Никто из сверстников Манг Томаса не помнил, чтобы он когда-нибудь носил при жизни носки. Носками ему всю жизнь служили грязь полей и пыль деревенских улиц.
У гроба стояли два венка: один от Пастора и Пури, другой от Мандо Плариделя. Вопреки похоронному ритуалу, музыки не было. Люди сидели группами, тесно прижавшись друг к другу, и вполголоса делились воспоминаниями о покойном, о том, что с ним было связано.
— Во всем мы сами виноваты, — сокрушенно говорил один из крестьян. — Если бы у нас была демократия, то мы решали бы все сами, большинством голосов. Теперь, конечно, некого винить.
— Во всем виноваты те, кто сидит наверху, — отвечал ему другой.
— Ну а кто их, по-твоему, наверх ставит? — не сдавался первый.
— Сами они туда прут. У них деньги.
— Правду говорят, кто ничему не учился, тот никогда ничего и не запомнит.
— А ты соберись с духом да попробуй стать таким же смелым, как Манг Томас или Пастор.
— Да от иных мертвых бывает больше проку, чем от некоторых живых.
Накануне похорон в баррио приехали Пастор с Пури. Пастора за день до того выпустили на свободу. Он переночевал в общежитии у дочки, а утром Мандо отправил их на своей машине домой. Мандо тоже хотел присутствовать на похоронах, но в тот день вынужден был отправиться на конференцию в Багио.
На похороны собралось довольно много народа. Проводить Манг Томаса в последний путь пришли не только крестьяне из асьенды и близлежащих баррио, но также из отдаленных мест и даже приехали из Манилы. Губернатор Добладо отдал распоряжение, чтобы ни полиция, ни гражданская охрана ни во что не вмешивались. Траурная процессия растянулась на целый километр. За гробом шли сенатор Маливанаг, Рубио с Даноем, Андрес, Пастор и Пури. Перед тем как процессия тронулась в путь, Даной долго стоял у гроба. Ни слезинки не скатилось по окаменевшему лицу, лишь крепко сжатые кулаки выдавали его состояние. Он приносил немую клятву своему старшему другу и учителю. Даной ни минуты не сомневался в том, что именно Пугот был инициатором, а может быть, и участником расправы над Манг Томасом. По выходе из тюрьмы Пастор рассказал ему об обстоятельствах загадочного исчезновения старика из камеры после того, как его, Пастора, подвергли так называемой обработке третьей степени в маленькой темной комнатушке.
— Очень странно, что они убили именно его, а не меня, — задумчиво проговорил он.
— Ну, не останься я тогда в Маниле, хоронить бы вам сегодня и меня тоже, — ответил ему Даной.
У обоих было тяжелое ощущение безысходности, беспокоили мрачные предчувствия.
— Вы вернетесь в Манилу после похорон? — спросил Даной Пастора.
— Так нам советуют и Мандо и доктор Сабио, — ответил Пастор. — Во всяком случае, для Пури лучше находиться в общежитии, да и подучиться ей не вредно, так что скучать не придется. А у тебя какие планы?
— Я отсюда никуда не уеду, — решительно заявил Даной. — Но мы не будем сидеть сложа руки и ожидать, что будет дальше.
— Да я-то тоже побуду в Маниле недолго, пока… Я не собираюсь ничего бросать… Вот только… — начал было Пастор.
— Я знаю, Тата Пастор, знаю.
У могилы, прощаясь со своим товарищем, многие говорили прекрасные слова. Присутствующим особенно запомнилась речь сенатора Маливанага. Он поклялся на могиле павшего борца довести до конца дело Манг Томаса. Добиться передачи асьенды в руки самих крестьян или корпорации, которая бы управляла ею от имени и по поручению правительства; руководствоваться во всех делах интересами трудящихся, отстаивать социальную справедливость. Траурный митинг на могиле закончился уже под вечер. Сенатор Маливанаг и Рубио уехали в Манилу. Андрес проводил Пури к машине Мандо, стоявшей поодаль. У свежей могилы остались только Даной и Пастор.
— Они ровным счетом ничего не добились, убив его, — заметил Пастор. — Теперь у него стало еще больше сторонников.
— Нужно не только продолжать его дело, — сжав кулаки, ответил Даной, — нужно отомстить им за это преступление. Я не остановлюсь ни перед чем, клянусь, тэта, даже если останусь совсем один…
— Один ты не останешься, — стиснув зубы, ответил Пастор. — Ну, пошли. — И Пастор зашагал к машине. Оглянувшись назад, он увидел, что Даной пошел в противоположную сторону и вскоре совершенно растворился во тьме.
Не успела еще затвердеть земля на могиле Манг Томаса, как на асьенде снова пролилась кровь. Двое охранников из гвардии капитана Пугота, славившиеся особой жестокостью, попали в ловушку на узкой тропинке, ведущей к дальнему баррио, где жил Пастор. Когда другие охранники, заслышав их истошные крики, явились им на помощь, у обоих оказалось перерезанным горло. Они скончались в больнице, почти не приходя в сознание. Расследование ничего не дало, однако из путаного рассказа пострадавших явствовало, что на них напали из засады, а потом полоснули ножом по горлу. Ходили слухи, что один из стражников даже рассказал перед смертью, что их хотели пристрелить из их же собственных ружей, но старший среди нападавших приказал поберечь патроны и коротко бросил: «Перережьте горло этим гадам, да и дело с концом! — И добавил: — Пускай псы сожрут их!» Следователю очень хотелось, чтобы в числе нападавших оказались Пастор и Даной, но пострадавшие не осмелились утверждать это.
На асьенде воцарилось жуткое безмолвие: ни сборищ, ни оживленных бесед, люди вообще старались не выходить из дому. По двое, по трое по улицам селений расхаживали патрули, как правило, в сопровождении полицейского. Они бесцеремонно врывались в дома и выгоняли всех обитателей во двор для ежедневной поверки. Во всех деревнях были установлены пропускные пункты. При въезде же в асьенду устроили настоящую пограничную заставу. Всякого встречного крестьянина охранники с пристрастием допрашивали, когда он в последний раз видел Пастора и Даноя. Большинство отвечали, что видели их в последний раз на похоронах Манг Томаса, и делали вид, что готовы помочь властям изловить «преступников».
