— Ну, а как вы? Не обижает никто? Хватает ли на харчи? — спросил Егор.
— Да вот только что девки мои ушли. Наведывали, обед приносили. Обещались к ужину блинов спечь. Вот сбаловали вконец. Не могу нонче худо харчиться, вкусненького охота. Вовсе дитячиться стал, аж срамно делается за себя,— склонил голову Кондрат.
— С чего бы стыдиться? Я вот тоже мандаринов принес, пирожное, конфет. Сколько в той жизни смеха, чтоб человек сам себя не порадовал?
— А и то верно!
— Вкусно поесть — нормальное желание каждого!— говорил Егор.
— И Варвара так-то лопочет. Едино что совестно мне — утомлять ее. А уж она старается. Сердешная бабка. Цельными днями хлопочет, топочет вкруг меня. Иной раз даже в щеку чмокнет, навовсе раздобрившись. Все подзадоривает, грустить не дает.
— Оставь ее у себя насовсем, коль такая заботливая! — посоветовал Егор.
— Другие обидятся. Оне не хуже. Я с ими со всеми нонче дружусь,— смутился старик.
— Кондрат, вижу совсем освоился на воле! —улыбался Платонов.
— Что верно, то правда! Вот только ночами зоны снятся. И зэки... Всякие оне там. Сызнова жуть за горло берет, и думаю, как люди озверели?
— Дед, я все хочу спросить, охрана в котельную часто приходила?
— Поесть приносили завсегда сами, я не просил. А в лютую стужу грелись у меня все к ряду. Набьются так, что не продохнуть. Куды деться, коль на вышках дышать не можно. Псы от лютого холода сосульками плачут.
— Наверное, в такое время много зэков из зоны убегало? Пользовались передышкой у охраны?
— Зэки завсегда сбегали. Их погоды не держали за пятки. Особливо в пургу бегли, когда свои уды из-за бурана не увидишь. В такую круговерть ни охрана, ни собаки никого не ловили.
— Выходит, убегали зэки?
— Мало кому подвезло. Чтоб сбечь с зоны, надобно через пургу пройтить, стать сильней ее. Ну, окромя, переплыть на другой берег. А сыщи его, ежли ветер ураганный! Тут и собачьего чутья не хватит. Но зэки сильней. Может, потому что шибко на волю хотелось? Вот так и сбегали, не глядючи на тайфуны. Ты-то уж знаешь их силу и норов. Страшней тех ураганов ничего в свете нет.
— А как с зоны уходили?
— В непогодь проще. За бураном что увидишь, окромя снега? Собаки в него с ушами зарывались и ждали, когда уляжется пурга. Что они могли б разглядеть в ней? А ничего, окромя вою. Часовым, охране и того не легче. Наскрозь ветром продувало.
— Так сбегали зэки или нет?
— Всякое бывало. И ловили, вертали в зону. Даже стреляли беглых насмерть. Вот эдак двое в котельную пришли. В погоне были, в пурге. Я спящим прикинулся, чтоб меня с теплого матраса не скинули, сам все слыхал. А оне шепчутся: «Ты с их «бабки» взял?». «Ну, да! Аж по две штуки с троих. Вот она, твоя доля». «Скажем, что пристрелили всех. Они уже далеко. Никто не словит, а коль накроют, мы ни при чем». «Конечно! За ворота вывели, как договорились, а дальше их забота...». «Тоже отмажутся, коль словят. «Бабки» у этих имеются в натуре». «Может, мало с них запросили?». «То ж фартовые! Таксу знают». «Лады, завтра еще трое просятся». «Коль буран не стихнет, нехай бегут...»
— Дед, давно такое было? — подскочил Егор к Кондрату.
— Зимой, моей последней зимой в зоне.
— Что ж смолчал?
— Аккурат вовремя, скоро бураны начнутся. Хоть перед дембелем навары срывать будут, как сами говорят. Вот тут и ловите иродов с двух сторон. Може статься, подвезет вам,— усмехнулся Кондрат лукаво.
— Дед, а о чем не договариваешь? — спросил Платонов.
— Ты помнишь, как Ефремова в складе ножом проткнули? Все на покойного Медведя грешили. Ен и навовсе ни при чем. Свой охранник пометил, промазал малость. Иль проучить хотел. Ефремов к тому охраннику придирался всегда, грозил штрафбатом, дисбатом, короче, тюрягой. На дележе не сошлись. Тот и вскипел. Выследил. Да другие охранники, ничего не зная, подоспели и спасли. А ножей таких, как у Медведя, каждый охранник по десятку имеет. И тот солдатик полные карманы копий себе наклепал. Нынче он дома ими забавляется. Еще весной его увезли на родину, к себе, откуда призывали.
— Почему ж Ефремов о нем смолчал?
— Егор, он не дурной навовсе! Сказывать такое про себя — самому осрамиться. Вот и смолчал. К тому ж, покуда ен на ноги встал, солдата в зоне уже не было, и тех, кто в тот день с ним были, тоже увезли. Докажи ветру в задницу, кто больше виноватый?
— Кондрат, а ты не знаешь, кому удалось сбежать из зоны?
— Иные на Сахалине осели. Купили новые паспорта. Охотятся, рыбачут, в города не лезут. Подале от милиции хоронятся. Другие мужики взамуж повыходили.
— Это как? — не понял Егор.
— Тихо! Нашли себе баб, расписамшись, перешли на фамилии жен. Такое дозволяется. Вот и сыщи! Отличи беглого от коренного свойского мужика. Ни в жисть! Такие в тишке да при хорошей хозяйке еще долго свет коптить станут. Им наплевать, что в зоне их в покойники списали, а домой отписали, что убиты при попытке к побегу. Другому даже краше иную семью заиметь. А у многих, окромя родителев, никого не имелось. Фартовые и навовсе родства не признают. У них за одну жизнь с десяток имен сменится. Сколько побегов, столько паспортов. И ништяк! Их сажают. Стреляют, а воров от того меньше не становится. Плодятся как тараканы.
— Они к вам сюда заходят?
— Ну, еще что? На кой я им нужон? А и оне к чему сдались тут? Старушек пугать? Не стоит! Даже мимо не шмыгают. Тут улица особливая. Все друг друга наперечет знают. Чужой враз приметен, оттого и не рискнут объявиться. Я им ворог и недруг,— отмахнулся Кондрат безразлично и, глянув на вошедшую старушку, сказал радостно,— а вот и Варюшка, моя охранница пожаловала. Кормилица и заботчица! Пчелка наша! Проходи, не робей, мое солнышко ясное. Ужо наскучился по тебе. Да ты не топчись. Мой гость — старый знакомец. Из прошлого, но ни зэк. Начальник! С тех, кто подмог скорей на волю выйтить. Не косись на его. Егор—добрый человек. В ем никогда не сумлевался! Жаль, что мало нынче Платоновых, не то б больше было порядку серед людей.
Егор уходил от Кондрата в раздумье: «Правду ли сказал дед? Если не соврал, то почему смолчал тогда? Ни словом не обмолвился Соколову, что знает об охране и Ефремове. Хотя обронил еще в мой прошлый приход, что хоть он и старый, но голова и жизнь — одна, и рисковать ими он не хочет. Выходит, могли навестить его фартовые и свести с ним счеты? Но ведь они сумели уйти. Не их опасался. Тех солдат-охранников? А может, Ефремова? Но он на своем месте, в зоне. Его назвал сразу, не опасаясь последствий. Неужели Ефремов продался? Скольких же он выпустил за все годы?» Человек покачал головой. «То-то и теперь Соколов покоя не знает. Каждый день только и слышим о его зоне: «Убежали матерые преступники из зоны особого режима содержания! Просьба ко всем жителям Поронайска не выходить на улицу в ночное время суток. Будьте осторожны, открывая двери квартир и домов. Убедитесь. Кто вам звонит? Не оставляйте двери жилищ открытыми. Не отпускайте детей во двор вечером». Выходит, и сегодня Ефремов продолжает свою двойную игру? Снова нашел общий язык с солдатами охраны и списывает в покойники живых уголовников! А Соколова сдергивают среди ночи. Он и не подозревает, какая игра ведется вокруг,— вздыхает человек и вдруг вспоминает,— а ведь Соколову скоро на пенсию! Кого-то назначат после него, тот и станет расхлебывать эту кашу. Хотя кто знает? Может, новому по душе придется нынешний уклад? Ефремовых еще хватает...»
Платонов и сам не заметил, как подошел к крыльцу. Позвонил в дверь. Тут же услышал торопливые шаги Наташи:
— Егорушка, я так ждала тебя! Ты мой самый лучший, самый родной на земле!
И сразу будто гора свалилась с плеч. Нет тяжести на душе, неприязни к людям. Всё и все остались за порогом счастья своей семьи.
Платонов теперь не задерживался на работе до полуночи, не ночевал в кабинете, свернувшись калачиком на старом диване. Даже водитель перестал спрашивать, куда подвезти Егора, и вел машину без вопросов к дому Натальи. Сегодня Платонов предупредил, что хочет навестить тещу. Та позвонила на работу и сказала, что ему пришло письмо, надо приехать и забрать его.
Егор, войдя в квартиру, удивленно огляделся. Все здесь изменилось. Вокруг новая мебель. Ничего прежнего, хотя бы на память, не уцелело. Даже детский набор, купленный когда-то для Оли, столик с двумя стульчиками, исчез бесследно.
