— Ну? Все успокоились?.. Пора ужинать.
Люба? Ты не любила знать то, что тебе неприятно?.. Нет на это ответа. И уже не будет. Никогда.
Часы с полнолунным медлительным невозмутимым маятником бьют в гостиной семь. Всё правильно
— семь — время — правильного — ужина — в — правильной — семье — такой — как — у — них —
у Цахилгановых…
470
Реаниматор Барыбин прошёл прямо к Любе. Прищурившись, он вгляделся во флакон на штативе — повернул регулятор, проверил пульс.
— Иди домой, отдохни, — сказал он, занимаясь своими делами. — Главврач всё же остаётся на ночь здесь. Кстати, ты космат. На себя не похож… Расчёску, что ли, потерял?
— Миша! — поёжился Цахилганов. — Что делать с Любовью? Я не смогу сказать «хватит лекарств». Потому что… Степанидка меня застрелит.
Барыбин явно не слушал его. Но Цахилганов жаловался, раскачиваясь:
— Она пообещала: если с Любой что случится… А ты знаешь её. Девчонка не промахнётся. Вот обнаружится если, что я, я так решил… Застрелит к едрене фене. И в тюрьму сядет с чувством выполненного дочернего долга. Я ведь не за себя боюсь, а за неё… Испортит свою же судьбу. И с кем я тогда останусь на свете?…Я только сейчас понял, Миша, какое же у неё было придавленное детство. Сколько, Миша, в душе её обид спрессовалось из-за меня, страшно подумать. Она ведь…
всегдашнее унижение матери переживала тяжелей, чем…
она ведь… вот-вот приедет.
Я чувствую.
471
Явится. Сама. Без всякого вызова. И узнает, что Цахилганов дал, дал согласие на то, чтобы Любовь больше не жила…
— Да брось, — отмахнулся Барыбин, отводя озабоченный взгляд от ручных часов. — У тебя мания величия. Кого Степанида и замочит, так это не тебя, а того энергетического паразита.
…Влетела откуда-то из прошлого в современность, включилась старая программа борьбы с Чудищем. Страшные сказки оживают сегодня,
— будто были созданы загодя как пророчества,
и первыми против Чудищ поднимаются дети. Странно…
— Она хочет вернуть страну народу, — вздыхает Барыбин. — Но Стешиной готовностью к подвигу наверняка воспользуется какая-нибудь политическая мразь… Продажная мразь, взбешённая оттого, что её никак не купят. А ты… Кому ты, Андрей, как персона и как личность, нужен? Масштаб-то твой какой? Мизерный… Ты сам в себя стреляешь — казнишь себя ежедневно оттого, что много для себя значишь! А жизни, то есть — Стеше, не до тебя…
— Ты уж не накаркай. Про политическую мразь, — вздрагивает Цахилганов, плотнее закутываясь в халат. — После Любы она одна — родной мне человек.
Одна! Родной! Одна!..
— Погоди, — смущается и краснеет вдруг реаниматор. — Я сейчас. Только…
Спешно отвернувшись, Барыбин отправляется по своим каким-то делам…
472
Должно быть, за окном слегка моросило, потому что свет одинокого фонаря был теперь подвижно-крапчат:
его одолевала словно какая-то мошкара —
мелкая суетливая мерцающая.
Цахилганов подошёл к потемневшему окну. Ну и каков же итог напряжённо прожитого этого дня? Дарованного, дарованного ему для чего-то, несмотря ни на что…
Понять — бы — для — чего — именно — дарованного — именно — ему — именно — здесь — в — Карагане…
Он вновь запустил передуманое нынче по следующему, более тугому, убыстрённому кругу.
…Скоро снова поднимется чёрная пыль Карагана. Как поднимается она с первых дней жары. Только теперь у Цахилганова взрослое дитя — юное женское существо с недовольно поджатыми губами.
— Откуда у тебя волдыри на локтях?
…Дремучий кавказец-тирщик кивает Степаниде и бесцеремонно забирает у посетителя-мужика третью винтовку слева:
— Это — её.
473
Парафиновые свечи вдали пылают в ряд крошечными огоньками.
…Весёлый студент Самохвалов держит над пламенем свечи ладонь. «Надо уметь не бояться мира!» И поднимает другой рукой фужер с тёмным вином…
Степанида берёт винтовку с осторожной кошачьей грацией, откидывает косу на спину, опирается на локти — и не стреляет.
Ласково горит пламя свечи под Сашкиной ладонью. Слабо шелестит Сашкин голос: «Ах, юные леди…»
— Подожди, — волнуется Цахилганов. — Ты не правильно держишь винтовку. Ты прижимаешь приклад к ключице. А надо — вот так, к плечу…
— Не смей меня учить, — того и гляди шарахнет его Степанида прикладом. — Тебе нечему меня учить. Отойди от меня,
со своим гнилым опытом…
И она снова мягко припадает щекой к ложу.
Господи! Так держат скрипку, а не оружие!.. Цахилганов растерян. Он отходит к стене, в тень, под насмешливым, непонятным, мимолётным взглядом кавказца.
А Степанида замирает. В тире тихо. И даже мужик перестаёт палить впустую
по огромным жестяным мишеням.
…Подсвечник — стоит — на — Житии — обезьяны — таков — ритуал — жечь — безбожную — парафиновую — свечу — на — животной — основе — человечества…
Степанида целится прямо в их парафиновую свечу…
474
Зачем, зачем оно преследует Цахилганова, это смещение, это наложение временных пластов —
его, постаревшего, глядящего в крапчатое окно реанимационной палаты?..
Дикий джаз чёрных невольников, бессмысленный, хаотичный, звучит с магнитофона — и освобождает, освобождает, освобождает от канонов… И пламя чадит, чадит пламя свечи…
— …Слышите ли вы, девушки? — шаманит Сашка. — Чувствуете ли движенье исторического маятника: от обезьяны — к человеку, от человека — к обезьяне?..
Степанида целится в тонкий фитиль — в далёкую кручёную нитку, пылающую в прошлом Цахилганова. И он успевает заметить, как плавно, почти вкрадчиво, она отжимает спуск.
…Пламя качнулось, словно от сквозняка, вытянулось, затрепетало. И Сашка, ойкнув, отдёрнул руку.
Жёсткий хлопок выстрела всё равно раздался неожиданно. Парафиновая свеча погашена.
— У-у-у… — проносится осторожный выдох подростков.
Но вот новые пригожие студентки медленно бледнеют от «приворотного зелья». И горит уже новая не церковная свеча под Сашкиной ладонью.
И Степанида в тире снова растирает руки, сильно прикусив губу.
Она деловито гасит их выстрелами. Свечу за свечой. Все крамольные свечи — подряд,
перезаряжая винтовку быстро и ловко…
И на неё, стреляющую,
неотрывно смотрит прищурившийся кавказец….
Нет, так смотрят не на девушек. Так смотрят на игрока за картёжным столом, выигрывающего партию за партией. Или на будущего врага.
…А те, пригожие — уходят молча, всегда — молча, унося с собою омерзительную боль мышц.
475
Пылает в цахилгановском прошлом неугасимая череда безбожных свеч. И целится — в них! — тонкая дочь его Степанида.
— …Заходи всегда! — сдержанно приглашает её кавказец-тирщик.
Надменная, та даже не оборачивается…
А на улице солнце и сухой скорый, чёрный ветер, который хлещет караганской пылью по глазам.
— У тебя кровоподтёк на ключице! Посмотри, Девочка! У тебя — синячище со сковородку!
— Это не от винта. Кровоподтёк от двустволки. Там — отдача…
Мальчик подвязывает смешную чёрную подушечку под подбородок, чтобы не натереть ключицу –
как — под — горкой — под — горо-о-о-ой — пиликает — скрипка — в — далёком — прошлом — торговал — торговал — торговал —
чтобы не натереть ключицу до красноты… До синяка…
Мать — очень — боялась — что — без — подушечки — у — сына — может — образоваться — кровоподтёк!
476
— Вот, — вернулся Барыбин. — Я давно должен был отдать это тебе. Извини.
Цахилганов мельком взглянул на безмолвную Любовь и деловито принялся листать синюю записную книжку с металлическими углами.
Да, это был дневник, и что-то она, Люба, должна была писать здесь о нём.
О ком же ещё?
…Он никогда не спрашивал её, как она думает
и как видит то, что просходит.
И боялся, часто боялся, что однажды она вдруг обретёт голос, и скажет ему всё, и это будет страшнее любого судебного приговора.
Но она уже не скажет — она глядит сквозь полуприкрытые веки в потолок.
И кажется, что печальная Любовь знает, что ждёт всех близких ей людей…
477
Она лежит с таким лицом, словно давно устала тайно оплакивать всех, всех. И безвольным губам её оставаться теперь в этом скорбном изгибе
вечно…
— Но, Люба! Ты не уйдёшь, не объяснившись,
— я — всё — прочту — и — пойму — сейчас — когда — ты — жива — ещё — Люба — молчальница — моя…
