Елена застыла, не в состоянии сделать больше ни шага.
— Пойдем, чего вы застррряли… Я пррросто Жирррафу хотел показать… Жалко, что маленький еще, не понимает, ррразумеется, ничего… Но прррросто у меня такое пррредчувствие, что они входы в эти подвалы сейчас очень скоррро заколотят… — Там же в глубине, во многих комнатах следы от пуль на стенах. Кто знает, что там будет, когда Жиррраф вырастет, да вообще, кто знает, что со мной будет к тому вррремени, смогу ли я ему эти подвалы показать… Чего вы нахохлились? Ррраскажите, как вы к Дябелеву-то попали?
Стараясь не подавать виду, что рассказываемое как-то слишком лично (как отзвук далекого, весеннего, Склепова чуда) ею чувствуется, изо всех сил тужась выглядеть как можно взрослее, но всё равно запинаясь и смущаясь, и именно от смущения чуть-чуточку героизируя историю, отрывисто рассказала про звонок Кагановичу, — и тут же, почувствовав, что лопнет от любопытства, если не спросит совсем о другом — выпалила:
— А где же мама Жирафа? Где ваша жена? И вообще — почему вы его так странно называ…
— Как где?! — удивленно перебил ее Евгений, — вы же ее видели сейчас — в прррихожей! — проговорил он таким тоном, так, как будто и впрямь устроил там для нее чуть ли не церемониал знакомств и как будто Елена всех в Дябелевской галдящей ободранной прихожей обязана узнавать. — Я же пррри вас у нее книжку почитать пррросил!
— Какую книжку? — глупейше переспросила Елена — потому что ни о какой книжке не слышала.
— Ну как — Кена Кизиии, — пропел опять Евгений имя с идиотским ударением на второе «и». — Ну что вы остолбенели опять? — пойдем, пойдем, а то здесь совсем моррре ррразливанное что-то, не останавливайтесь там на этом полуострррове — там скользко. Прррыгайте, прррыгайте вперрред скорррее! Что вы на меня так смотрррите? Аккуррратней, говорррю же ведь: скользко же ведь, — успел подхватил он ее под локоть, когда она приготовилась было растянуться — но чудом протанцевала на мысках по узкой спрессованной снежной бровке у цоколя.
— Забавные у вас отношения с женой, — растерянно передразнила его Елена, чуть оправившись от невольных балетных упражнений, и застыв уже на следующем островке. — «Дай мне, дорогая, книжку на недельку»! Ой, дайте мне руку, пожалуйста!
— А мы с Марррусей же ррразбежались давно уже! — благодушно и весело, запросто разъяснил Евгений, стаскивая ее, как Мазай зайца, с очередной затопленной, рушащейся под ней, горы. — …Как-то мы с ней давно поняли, что когда мы не вместе — нам лучше… — добавил Евгений уже почти серьезным голосом, заметив, как вытянулось у Елены лицо от легкой, спринтерской какой-то терминологии, кодировавшей развод. — Зато теперррь у меня ррродительские дни с Жирррафом! — довольно выграссировал он, когда они — впервые с момента выхода на Горького — оказались оба на устойчивой, хоть и мокрой, асфальтовой суше — размером с две журнальных страницы.
На Маяковской, вместо того, чтобы спуститься в метро, Евгений, не спрашивая у нее ни слова, куда ей ехать, перебежал вместе с ней, с трагикомичными маневрами, площадь (ох, уж этот комбайн, ох уж эта снегоуборочная сеялка, плюющаяся жижей и комками цвета какао на три метра в сторону — вместо того чтобы угробить сугробы!), промахнув неприлично растянутые, длинные, пустые, задрапированные витрины ресторана «София», свернул направо, и только уже припустив по Оружейному, как само собой разумеющееся, даже не оборачиваясь, бегло обронил:
— Мне тут недалеко — я к подррруге иду… У Цветного. Вы пррра-а-аводите меня? Поболтаем по доррроге…
Аж онемев опять от такой наглости, подумав: «Чудо-чудом — а хамла такого свет не видывал», Елена, из последних сил крепясь, чтобы не обхамить его в ответ, памятуя про обещанный журнал, стараясь не подавать виду, что давно уже почувствовала отвратительнейшую течь сразу в обоих кедах (по всем швам — хвалёной, непромокаемой аленькой ткани), поскакала по тающим — буквально под подошвами! — так что как будто голыми пятками в ледяной воде уже купалась — снежным кочкам за ним.
Чудовищной, дорога была просто чудовищной. Казалось, что это никогда не кончится: разливы, затоны, заводи, мутные наводнения в перекрестных улицах, приобочинные глетчеры из решеток забитых стоков, и чужие ноги, ноги, ноги, ноги — и главное — ложные сугробы — перекидывавшиеся тут же, как заманят, как ступишь — отвратительной стылой полыньей. Мучительным, самым выматывающим (как всегда в поганую погоду) была эта унизительная привязанность зрения к грязным катастрофическим событиям под подошвами — и то, что по сторонам глазеть было нельзя — то есть, можно было — но чересчур уж неокупной ценой:
— Да что ж вы, пррраво слово! — орал, ловя ее опять на эффектнейшем полушпагате Крутаков. — Как ррребенок, пррраво же слово! Смотрррите под ноги, говорррю же вам! Ну, а кррроме фонетики вам, что, ничего там вообще не пррреподают?
Ей уже просто не верилось, что это и вправду с ней происходит — почему, почему было не поехать на метро, почему было не поговорить в метро?! Пересадка? Да плевать! Но не взбивать же мысками и пятками — ухайдакивая… Хотя, мать и так, наверняка, все равно уже заметила, что я их надела. Крутаков же своими невозмутимыми руладами всё расспрашивал и расспрашивал ее — да всё почему-то про самое скучное — про школу, да про журналистские курсы.
Наконец, застыли перед перпендикулярно текущим проспектом.
Впереди, в шаге, под ногами была голубая створожившаяся ряженка — на небе тоже, верхняя ряженка казалась отражением нижней. Судя по изумленным матюжкам камикадзе, рванувших напролом — на проезжей части под ногами было выше щиколотки. На небе — никто не мерил. Вброд было идти сумасшествием. Подгорелые, аутентичного колера, ряженнично-карие снежные пеночные архипелаги, плававшие на поверхности — никого уже обмануть не могли.
— Ха-а-арррошенькие у вас кеды! — весело, с издевкой прокартавил застывший перед морем, слева от нее, Евгений. — Но, на мой скррромный взгляд — не для зимы. Если вы повыпендррриваться хотели — то соверрршенно зррря! — деловито продолжал он, чуть наклонив патлатую свою, с черно-фиолетоватым лоском, башку и с наглой издевкой разглядывая ярко-красненькие, еще ярче разгоревшиеся от воды, абсолютно мокрые бахилы на ее ногах. — Ваших ямочек на щеках вполне бы хватило! — зыркнул он на нее с наигранной, издевательской романтикой на роже. — Вы уже и так можете записать меня в свои поклонники!
И, не успела Елена даже съязвить в ответ, как Евгений, с его мнимыми щупленькими плечами, на этих словах, легчайше, без всякого видимого усилия, подхватил ее на руки, да еще и подкинул на лету, как какой-то неудобный строптивый груз, покрепче перехватив под коленками, — перенес и неаккуратно поставил на ноги на противоположной стороне, — в ту же секунду язвительно оборвав издевательски-кокетливые картавые рулады:
— Но в дррругой ррраз не будьте идиоткой, и надевайте все-таки что-нибудь по погоде! Не могу ж я вас все вррремя на ррруках таскать. Всё, я побежал. Деррржите… литеррратуррру, — игриво смягчил он опять пафос словца в веселой картавне́ — и принялся расфаршировывать внутренние карманы тоненькой своей кожаной курточки.
Не успев опомниться от перелета и наглости перевозчика, Елена ахнула, увидев, что оба внутренних кармана его куртки и впрямь битком забиты бумагами, свернутыми в трубочку: как, каким образом — ведь все время вертелся в Дябелевской квартире перед уходом у нее на виду! — когда он успел все это зарядить — да вон еще и две книжки какие-то торчат! — и каким фокусом он достигает того, что этих внутренних бумажных патронташей не видно на ходу?!
— Запоминайте пррравила пользования… библиотекой, — иронично выговорил Крутаков. — Вот это… — быстро сунул он ей какой-то сложенный крест-накрест, поперек обложки, типографским способом отпечатанный журнал в правый нижний карман куртки. — Вот этого в метррро, будьте добррры — не читать! Карррман застегиваете… — наглейше, с пумпкающим звуком, прихлопнул Крутаков длинным худым наманикюренным своим указательным пальцем кнопку на ее желтом карманном кантике. — И накрррепко забываете пррро этот карррман — до самого дома. Сейчас некогда объяснять почему — в следующий ррраз. А поскольку я знаю, что вы меня не послушаетесь и в школу «Вольную мысль» непррременно потащите…
Елена попыталась что-то возмущенно возразить, но тут же почувствовала, что возражает неискренне — и что завтра же потащить журнал (если получит) в школу и похвастаться перед Дьюрькой, уже, конечно же, про себя, давно решилась, — но Евгений всё равно уже не слушал ее:
— Так вот: поскольку я прррекрасно знаю, как ррработает подррростковый комплекс рррефлекторррного противоррречия…
Елена уже готова была тут же, немедленно же, наплевав на все запретные печатные плоды, развернуться и уйти, и больше никогда не видеть этого небывалого хама — и рыпнулась уже даже было — но Крутаков бесцеремоннейше придержал ее двумя пальцами уже за левый карман куртки — так, что со стороны, наверняка, выглядел, как мелкий карманник, норовящий выкрасть у нее перчатки.
