Мы начали заниматься любовью где-то после полуночи. Так и не проснувшись окончательно. А по правде говоря, мы и не хотели просыпаться, потому что, проснувшись, мы сталкивались с нашими неразрешимыми проблемами. В полусонном состоянии мы были просто любовниками.
Но молчание было нарушено. С ее стороны. Она убежденно произнесла:
— Никогда больше не поступлю с ним так!
Потом мы долго лежали безмолвно, сплетенные как обычно.
— И не надо, — сказал я.
Я решил жениться на Гвен.
Спать поэтому я больше не мог. Она устала и снова заснула, а я лежал и смотрел на нее.
После всего, что она пережила, после всех перипетий ее жизни, она по-прежнему выглядела невинной, как ребенок. Что для меня значило это «как ребенок», я до сих пор никак не уясню. Но что-то значило! Определенно!
Час шел за часом. Мы лежали в комнате моего детства. В этой комнате я проводил долгие дни. Здесь подхватил воспаление легких, в этой комнате меня преследовал кошмар с часами. В углу стояло дерево-вешалка. Шторы опущены. Как и тогда. Свет, по поверью того времени, развивал болезнь. Помнится, когда я начинал бредить, дерево пугало меня. Покрытое одеждой, оно напоминало притаившегося врага, ждущего, когда я провалюсь в сон. Сейчас оно было старым другом, возвращающим меня в те дни, когда я еще не решил предать свою жизнь.
По наитию свыше или по чему-то еще, чему я не мог подобрать названия, я внезапно осознал, что наконец-то переменился. Я начал действовать и наплевал на кажущиеся эксцентричность и непредсказуемое поведение. Принял очередное решение — жениться. Жениться на этой женщине, которой не верил, которую не мог понять, но которую тем не менее любил.
На восходе солнца она перекатилась от меня, устроилась поудобнее и проснулась. Потом перевернулась и поглядела на меня.
— Что случилось? — спросила она.
— Что он сказал? — задал я встречный вопрос.
— Сказал, что будет ждать.
— Кого?
— Меня.
— А как же?..
— Он сказал, что это не имеет для него значения.
— Я ему не верю. А ты?
— Это — его слова.
— О чем же ты плачешь?
— Я не должна так поступать с ним. Он такой хороший…
— Он хочет взять тебя своим всепрощением.
— Не думаю, что все дело в этом. Кроме того…
— Кроме чего?
— Он согласен на все, только без тебя. Никто, кроме тебя, Гвен, сказал он, не может иметь с ним дело.
— И ты веришь его словам?
— А ты смог бы быть на его месте? Сидеть в чужой квартире и смотреть за чужим ребенком. А я чтобы спала в это время с другим? Смог бы?
— Нет.
— Вот! Иногда, Эдди, я думаю, что самые сильные люди — это те, кто просто виснет на тебе. И особенно это касается таких, как мы с тобой, которые не знают, чего хотят сегодня и чего будут хотеть завтра, которые не отвечают за то, что сделали вчера… Не надо… Эдди… Не надо… Я не хочу, Эдди…
Спустя полчаса она спросила:
— Эдди, с чего ты взял, что можешь решить любую проблему через постель?
Мы полежали молча. Я сообщил, что хочу жениться на ней.
Она отодвинулась.
— Не смеши меня, Эдди, — сказала она.
— Почему?
— Ты такой лгун. Твои слова ничего не значат.
— Я изменился.
— Ты лжешь, Эдди. Когда ты сказал это первый раз, я думала — правда. Сейчас я научена горьким опытом.
— Ничему ты не научена.
— Однажды я проснулась — ты уже неделю как уехал в Калифорнию — и почувствовала себя цыпленком, которому только что взрезали брюшко. У меня выдирали внутренности. Я была как ледышка, почти мертвая. Вот что такое ложь! И дело не в том, что ты лгал, ты и поступал по лжи. Тем словам я верила, тогда… Смешно! Ты тогда прямо приклеился ко мне: «Не расстанемся!» и прочее. Ведь для тебя это была шутка, не так ли? Да, так! Будто друг без друга мы не выдержим. Комедия! Я, будь ты проклят, верила тебе, Эдди. А теперь, почти два года спустя, ты заявляешься и заявляешь! Думаешь, я приму тебя с распростертыми объятиями с твоим дерьмом о женитьбе! Жду не дождусь! Ты думаешь, я — обыкновенная шлюха?! Ты — сукин сын! Я убью тебя!
Она начала стучать меня кулаками по груди. Так нежно стучат, когда любят.
Затем она встала и подошла к окну.
— Не надо играть со мной в эти игры, Эдди! Ради Бога и будь ты проклят, не надо!
Деревья, в годы расцвета бизнеса моего отца регулярно подрезаемые, выросли. Их ветки лежали на черепичной крыше. При порывах ветра они шумели, царапали стены и потрескивали.
— Иди сюда, — позвал я.
Она пришла.
— Эдди, — сказала она, успокоившись, — все, что было, — прошло! Я тебе уже не верю…
— Поверишь, — сказал я.
— …даже если все, что тебе не нравится, и все, что тебе неудобно, ты уже не делаешь…
— Я уволился со всех мест, — сказал я.
— Ну а мне-то какая разница? — спросила она возмущенно и глубоко вздохнула. — Уже поздно!
— Не поздно, — сказал я. — Еще не поздно. Все — впереди.
Она перевернулась и легла лицом ко мне. Ее тело, гладкое, нежнокожее, было телом юной девочки.
— Я женюсь на тебе, — сказал я.
— Поздно, Эдди.
Когда-то слезы женщин выбивали меня из колеи, но ведь они — самое естественное выражение их чувств. Я лежал, она плакала, и все было в порядке.
Потом она сказала:
— Чарльз — очень хороший человек.
— Я ему не верю! — сказал я.
— Ты не можешь, как он.
— А он не может, как я, детка. Он уже закипает. А на его месте мог оказаться я. Жди, когда он зарубит тебя топором. Или меня.
— Я верю ему.
— Верь в топор. Чарльз спокоен, когда должен рвать и метать. Лично мне он напоминает маньяка.
— Ты не можешь поверить, что кто-то может быть терпеливым, добрым, понимающим?
— Но не после твоего отношения к нему. Надо рехнуться, чтобы выдержать такое…
— Но он терпел до тебя. И довольно долго. Я ведь спала с другими.
— С кем?
— Ну, с другими.
— С кем?
— Тебе надо знать их поименно?
— Да.
— С его братом, к примеру.
— О нем известно. Еще?
— Ты не примиришься с этим. А он примирился. Тебе нельзя говорить факты.
— Попробуй. С кем еще?
— С одним парнем после вечеринки. Имени не помню. У него дома. На следующее утро я проснулась в постели одна, а его и след простыл. Ни привета, ни записки.
— Еще?
— С одним негром, которого я знала по школе и с которым мы тогда любились.
— Ты спала с ним еще в школе?
— Нет. Но я переспала с ним три месяца назад.
— Еще?
— С его лучшим другом.
— Тоже негром?
— Ты что-то имеешь против черных?
— Да, имею! Я не хочу, чтобы они спали с моей девчонкой! Ни черные, ни красные, ни желтые, ни сиреневые!..
— Я — не твоя девчонка! Я рассказываю все это, чтобы ты сам убедился, что уже поздно. Ты позволил мне зайти слишком далеко. Я не валяюсь там, где ты меня бросил. Я — не вещь, которую можно отыскать в бюро находок.
— С кем еще?
— Ты решил, что меня можно, не говоря ни слова, бросить, а самому исчезнуть, оставив меня на хлебе и воде?
— Еще?
— С одним толстым старым режиссером. По национальности он — итальянец, по убеждениям — коммунист, по обличью — гомосексуалист, высокомерный и богатый, который облил меня дерьмом, сказав, что я — ничто, потому что с мальчиками лучше. А мне с ним нравилось.
Внезапно она развернулась ко мне.
— Ты мне противен! — хлестнула она. — Я не хочу висеть у тебя на крючке как золотая рыбка!
— С кем еще?
— С одним парнем на вечеринке, где он сидел с какой-то актрисой. Она ушла на репетицию, а он попросил разрешения перебраться за мой столик. Я сказала, что ничего не выйдет, но на выходе он меня ждал. Сказал, что ему повезло.
— Где все это происходило?
— В моей квартире. На той самой кровати.
— А как он там оказался?
— Я пригласила его. Мне ведь надо было посмотреть, как сын?
— Ты с ним спала один раз?
— Да.
Я помолчал.
— Хватит?
— С кем еще?
— Еще не мутит от персонажей?
— Мутит. С кем еще?
— Ты думаешь, что бросил меня и все нормально? Так? Я тебе не мама, всегда — дома, всегда — простит!
— С кем еще?
— С Джексоном Шнее, почтальоном… С кем еще? Какая разница! Не надоело?
— С Джексоном Шнее, с этим насекомым?
— Да!
— В чем его привлекательность?
— В том, что ты его презирал. Я запомнила это. Как видишь, счет закрыт, книга захлопнута.
— С кем еще?
— Не помню.
— Вспоминай.
— Неужели мало?
— Порядком!
— Думаешь, это забудется?
— Постараюсь забыть.
— Еще?
— Хватит, я уловил.
— Все еще хочешь жениться на мне?
— Все еще хочу. И женюсь.
— Хочешь знать, кто лучше всех из этого букета? И почему?
— Нет.
— Старый итальянец. Просто фантастика. Он лежал на спине, две подушки под голову…
