Жан-Поль Сартр - II. Отсрочка

1. Эвакуация начнется 1 октября.

2. Соединенное Королевство, Франция и Италия договариваются, что эвакуация из названных территорий должна быть закончена 10 октября без разрушения любого из существующих предприятий. Чехословацкое правительство будет нести ответственность за осуществление этой эвакуации и препятствовать какому-либо ущербу указанным предприятиям.

3. Условия этой эвакуации будут определены в деталях международной комиссией, составленной из представителей Германии, Соединенного Королевства, Франции, Италии и Чехословакии.

4. Последовательная оккупация германскими войсками территорий немецкого подчинения начнется 1 октября. Четыре указанные на прилагаемой карте зоны будут оккупированы немецкими войсками в следующем порядке:

Зона 1–1 и 2 октября. Зона 2–2 и 3 октября. Зона 3–3, 4 и 5 октября. Зона 4–6 и 7 октября.

Другие территории немецкого подчинения будут определены международной комиссией и оккупированы германскими войсками до 10 октября».

Монотонный голос звучал в тишине уснувшего города. Он спотыкался, он безжалостно останавливался, немного дрожал, а вокруг него миллионы немцев спали насколько хватает глаз, в то время как он тщательно излагал приемы исторического убийства. Умоляющий, шепчущий голос, моя любовь, мое желание, я люблю твои груди, я люблю твой запах, ты меня любишь, поднимался в ночи, и руки над ее горячим телом убивали.

— Я хотел бы задать один вопрос, — сказал Масарик. — Что нужно понимать под «территориями немецкого подчинения»?

Он обращался к Чемберлену, но Чемберлен, не отвечая, посмотрел на него со слегка оторопевшим видом. Он явно не слушал, что тут читали. Леже заговорил сзади Масарика, Масарик повернулся вместе с креслом и увидел Леже в профиль.

— Речь идет, — сказал Леже, — о рассчитанном большинстве в соответствии с предложениями, принятыми вами.

Мастный вынул платок и вытер лоб, затем продолжил читать:

«5. Упомянутая в параграфе 3 международная комиссия определит территории, где должен быть проведен плебисцит.

Эти территории будут оккупированы международным контингентом вплоть до окончания плебисцита…»

Он прервался и спросил:

— Этот международный контингент будет действительно международным, или это будут только английские войска?

Чемберлен зевнул, прикрываясь рукой, и по его щеке скатилась слеза. Он отвел руку:

— Этот вопрос еще полностью не уточнен. Рассматривается также участие бельгийских и итальянских соединений.

«Эта комиссия, — продолжал Мастный, — также определит условия, при которых должен быть проведен плебисцит, беря за основу условия плебисцита в Саарской области. Кроме того, она назначит для начала плебисцита дату не позднее конца ноября».

Он еще раз остановился и насмешливо мягко спросил у Чемберлена:

— Чехословацкий член этой комиссии будет иметь такое же право голоса, как и остальные?

— Естественно, — доброжелательно ответил Чемберлен. Липкое, как кровь, волнение пачкало бедра и живот Ивиш, оно проскользнуло ей в кровь, меня же не насилуют, она открылась, позволила причинить себе острую боль, но в то время как ледяная и огненная дрожь поднималась до самой ее груди, голова ее оставалась холодной, она спасла голову, и она кричала ему там, в голове: «Я тебя ненавижу!»

«6. Окончательное установление границ будет сделано международной комиссией. Эта комиссия будет также иметь компетенцию рекомендовать четырем державам — Германии, Соединенному Королевству, Франции и Италии — в некоторых исключительных случаях изменения в ограниченных пределах строго этнографических определений зон, передаваемых без плебисцита».

— Должны ли мы, — спросил Масарик, — рассматривать эту статью в качестве оговорки, обеспечивающей защиту наших жизненных интересов?

Он повернулся к Даладье и настойчиво смотрел на него. Но Даладье не ответил; у него был подавленный вид, он весь как-то постарел. Масарик заметил, что в уголке рта у него торчит потухший окурок.

— Такая оговорка была нам обещана, — настаивал Масарик.

— В каком-то смысле, — сказал Леже, — эта статья может рассматриваться в качестве оговорки, о которой вы говорите. Но для начала нужно проявлять скромность. Вопросы гарантии ваших границ будут в компетенции международной комиссии.

Масарик коротко засмеялся и скрестил руки.

— И ни единой гарантии! — сказал он, качая головой.

«7. — прочел Мастный. — Будет право выбора, позволяющее быть включенным в переданные территории или исключенным из них.

Этот выбор должен быть сделан в течение шести месяцев начиная со дня настоящего соглашения.

8. Чехословацкое правительство освободит в течение четырех недель, начиная от заключения настоящего договора, всех судетских немцев, которые этого пожелают, от службы в военных формированиях или полиции, которую они несут на данный момент.

В тот же отрезок времени чехословацкое правительство освободит немецких узников из Судет, которые отбывают наказание по политическим мотивам.

Мюнхен, 29 сентября 1938 г»

— Вот так, — сказал он, — это все.

Он смотрел на листок, как будто еще не закончил читать. Чемберлен широко зевнул и начал похлопывать по столу.

— Вот так, — еще раз сказал Мастный.

Это был конец, Чехословакия 1918 года перестала существовать. Масарик следил глазами за белым листком, который Мастный клал на стол; затем повернулся к Даладье и Леже и пристально посмотрел на них. Даладье осел в кресле, опустив подбородок на грудь. Он вынул из кармана сигарету, с минуту смотрел на нее и положил ее обратно в пачку. Леже слегка покраснел, он выглядел несколько раздраженным.

— Вы ожидаете, — обратился Масарик к Даладье, — декларацию или ответ моего правительства?

Даладье не ответил. Леже опустил голову и очень быстро сказал:

— Господин Муссолини должен вернуться в Италию сегодня утром; мы практически не располагаем временем.

Масарик все еще смотрел на Даладье. Он сказал:

— Даже никакого ответа? Следует ли это понимать так, что мы обязаны согласиться?

Даладье устало махнул рукой, и из-за его спины ответил Леже:

— А что вам еще остается?

Она плакала, отвернувшись лицом к стене, она плакала беззвучно, и рыдания сотрясали ее плечи.

— Почему ты смеешься? — неуверенно спросил он.

— Потому что я вас ненавижу, — ответила она. Масарик поднялся, Мастный тоже встал. Чемберлен зевал так, что у него свело скулы.

Маленький солдатик шел к Большому Луи, размахивая газетой.

— Мир! — кричал он. Большой Луи поставил ведро:

— Парень, ты о чем это?

— Мир объявили, вот что!

Большой Луи недоверчиво посмотрел на него:

— Не может быть мира, коли войны не было.

— Мир подписали, дядя! На, посмотри сам.

Он протянул ему газету, но Большой Луи оттолкнул ее:

— Я не умею читать.

— Эх ты, дурень! — с жалостью сказал паренек. — Ну тогда хоть посмотри на фотографию!

Большой Луи с отвращением взял газету, подошел к окну конюшни и посмотрел на фотографию. Он узнал улыбающихся Даладье, Гитлера и Муссолини; у них был вид добрых друзей.

— Ну и ну! — удивился он. — Ну и ну!

Он, хмуря брови, посмотрел на солдатика, потом вдруг развеселился.

— Вот уже и помирились! — смеясь, говорил он. — А я даже не знаю, почему они ссорились.

Солдат засмеялся, и Большой Луи тоже засмеялся.

— Привет, старина! — сказал солдат.

Он ушел. Большой Луи подошел к черной кобыле и начал гладить ее по крупу.

— Ну, ну, красотка! — приговаривал он. — Ну, ну! Он как-то растерялся. Он сказал:

— Ладно, а что мне теперь делать? Что мне делать? Бирненшатц прятался за газетой; было видно, как над развернутыми листами прямо поднимается дымок, госпожа Бирненшатц вертелась в кресле.

— Мне нужно увидеть Розу — из-за этой истории с пылесосом.

Она в третий раз говорила о пылесосе, но не уходила. Элла недовольно посматривала на нее: она хотела бы остаться наедине с отцом.

— Как ты думаешь, у меня его заберут? — спросила госпожа Бирненшатц, поворачиваясь к дочери.

— Ты у меня все время это спрашиваешь. Но я не знаю, мама.

Вчера госпожа Бирненшатц плакала от счастья, прижимая к груди дочь и племянниц. Сегодня она уже не знала, что делать со своей радостью; это была толстая радость, дряблая, как она сама, которая вот-вот обратится в пророчество, если ее с ней никто не разделит. Она повернулась к мужу.

— Гюстав, — прошептала она. Бирненшатц не ответил.

— Ты сегодня совсем тихий.

— Да, — признал Бирненшатц.

Тем не менее, он опустил газету и посмотрел на жену из-под очков. Он выглядел усталым и постаревшим: Элла почувствовала, как у нее сжимается сердце; ей хотелось поцеловать его, но лучше было не начинать излияния чувств при матери, которая и так была к ним сильно расположена.