Ксения ласково тронула Надменного за колено, облаченное в грязно-зеленый прорезиненный хлопок.
— Если тебе будет невмоготу, — ответила она, — пусти меня, я поведу вертолет.
Он поглядел на нее затравленно: придурочная.
А вслух сказал:
— Если хорошо будешь вертолетом управлять, я тебе сдобную булку дам. Потом.
Лопасти завращались. Машина взвыла раненым зверем. Все выше, и выше, и выше забирал кургузый летающий кашалот, льды мельчали, колотый сахар торосов нельзя было положить на зуб. Во внутренностях летающего зверя становилось холодно. «Если воздуха не будет хватать, мы на тебя наденем маску для дыхания» — обронил Надменный. Ксения поежилась. Он пошарил под пилотским креслом и бросил ей ватник: «Оденься».
Они летели, гремя, гудя и сотрясаясь. Льды под вертолетом синели, сдвигались, слоились темно-зелеными и коричневыми пластами. Это были льды смерти. Души людей, погребенных во льдах, вопияли. Души превращались в птиц — чаек, сов, альбатросов. Ксения слышала их крик через непроницаемую жаропрочную обшивку вертолета.
— Вот он, полюс, — глухо сказал Надменный, его голос ударился о железный щит маски. — Смотри.
Она скосила глаза в круглое маленькое оконце. Внизу, прямо под ней, во льдах зияла воронка. Черный омут втягивал снег и ветер. Она вихрилась водоворотом. В черноту ухала белизна. Вертолет, словно намагниченный, стремительно начал снижаться, пытаясь вырваться из западни, трясся и вибрировал, взвывал натужно. Бесполезно. Это была ловушка. Воронка вбирала их, как рот со всхлипом вбирает катящуюся по щеке слезу. Ксения впилась пальцами в локоть Надменного.
— Дура! — Он сбросил ее руку. — Синяков мне наставишь! Отцепись!
Он круто взял вверх, солдаты повалились со скамей на спины, на парашютные тюки. У Ксении кровь прилила к голове. Она не отрывала глаз от воронки. Это и было устройство мира, о котором говорил горбун? Черная вода в воронке вспучилась, встала высоко вверх гигантским пузырем. Пузырь лопнул, и открылась дыра, уходящая глубоко и далеко вниз, в безвременье.
И Ксения, вместе с бойцами, вздумавшими перестроить мир, неудержно падала в дыру.
— Держись! — крикнул Надменный и подмигнул ей. — Сейчас я покажу ему трюк! Он там живет!
Ксения не успела подумать, кто — он. Кашалот задрал башку, вставл на хвост. Лопасти рвали ледяной ветер на куски.
Из дыры вырвался сноп ярко-рыжих искр, достиг обшивки. Люди в брюхе вертолета скрючились и согнулись в судорогах.
— Вот он! Вот он! — завопил Звезда, указывая вниз, в дыру. — Я вижу его!
Их спас ветер. Ветер, хорошо знавший Ксению, хотел, чтобы Ксения жила. Смерчевым, чудовищной силы порывом он отнес летающую коробку от воронки, втягивающей в никуда. Хвостовой пропеллер, обгорелый до ржавчины, закрутился неистово, черный металл брони, мерцая кроваво-красными сполохами, врезался в разреженные слои полярной ночи.
— Звезда! — крикнула Ксения, и губы не повиновались ей. — Кого ты видел, Звезда?..
Звезда молчал. Молчали и остальные. Ксения выбралась из пилотской кабины. Толстяк Турухтан уронил лоб в сгиб руки, глотая слезы. Коромысло и Сухорукий лежали навзничь на парашютах. У Сухорукого из носа шла кровь.
Звезда сидел, ссутулясь, как оглобля. Он закрыл лицо руками. Не двигался.
Ксения подошла, отняла ему руки от лица.
Вместо глаз у Звезды были две кроваво-черные дыры.
— Я поняла, кого ты видел, — сказала Ксения, — поняла.
Звезда поцеловал ей руку.
Она прижала его безглазую голову к своей груди.
ТРЕТИЙ ПРОКИМЕН КСЕНИИ О БОГОМАЗЕ НИКОЛАЕ И ВАРЕНЫХ РАКАХ
…сон мой, сон…
…радость моя и Солнце…
…а Бог, Он ведь тоже Солнце мое…
Солнце било в окно кельи.
Дебору я нарисовала, и ее спасителя тоже; они оба получились как живые.
О, какой тяжелый сон мне снился. Во сне я видела человека с выжженными… нет, с выколотыми глазами. Он плакал у меня на руках. Мы летели… нет… мы плыли… Я не смогла перевязать ему раны. Он прожил недолго. Он умер у меня на руках.
— Ксенья!.. Ты закончила Тайную Вечерю?..
— Нет, отец Николай, я намалевала свадьбу Господню. Уж вы простите меня, грешную.
Он вошел в келью, улыбнулся, осенил меня и замалеванную доску крестом.
— Прощаю тебе, дщерь непослушная, — собрал на лбу все морщины, — и ты прости мне, неподобному. Еще не время для твоего пиршества тайного, хоть ты на многаждых пирах и побывала, и поядала. Слава Богу, не задал я тебе Страшный Суд писать. Не сподобилась бы ты теперь. Мужества вельми надо и знанья.
— А что тут знать-то?!.. — ляпнула я дерзостно, — ведь он ко всем придет, и он — Страшный! Страшно и надо его писать! Чем страшнее, тем правдивее!
— Ах, ах… — Отец Николай поморщился. — Ах, заяц ты, Ксенька. А еще хочешь быть иконописицей. Истина Господня не в слепке с натуры. Страшный Суд внутри нас. Так же, как и Диавол. И мы… мы тоже, — он снова схватился за сердце, — живем внутри Страшного Суда. Ибо никому не дано знать, какой он — мгновенный или на века растянутый, как кожа на Солнце. Солнце припекает, кожа трескается. Приходят люди, бросают кожу в костер. И от нее остается пепел и зола. И ты, и я — мы все живем внутри Страшного Суда.
— Да, да. — Я решила соглашаться.
— Он — наша обыденность. Наше горе. Наша надежда. Наш праздник. Наше Солнце. Мы любим его, сами не подозревая об этом. Он с нами.
— А Диавол?
— Что Диавол? — устало спросил отец Николай, растирая ладонью рясу там, где билось его сердце. — Ты можешь его изобразить?.. Киваешь?.. Но, детка, это будет не Диавол, а маленький игрушечный трубочист. Или безвинный крокодил или кит с рогами и копытами быка ли, козла… Люди не пошли в изображении Диавола дальше животных либо дальше самих себя. Но Диавол — не подобие человека, как и не подобие Божье. Он — другого устройства. Другой крови. В нем все сцеплено, дышит и движется по-другому.
— Но ведь все в мире — порождение Божье! — встряла я. — Откуда же Диавол… из какого мира?..
— А из мира ли он?.. — нежно спросил отец Николай. — Мы знаем один наш мир и Бога в нем. А может… — он задохнулся… — есть еще миры… есть множество миров, и там спрятаны те тьма и хаос, во времена коих дух Божий лишь носился над водами… Марево боли… Геенна зла… И нет нам входа, доступа в тот страшный мир… потому что… потому что…
Он зашелся в приступе кашля, клокоча, колыхаясь.
— …потому что Диавол сделал так… хитро, что этот страшный мир… невидимка… в нас…
Я поднесла стакан с водой к его губам, он отпил и молвил, благодарно улыбаясь:
— Вот тебя я вижу. Ты не невидимка. Но весь мир людской тебя не видит сейчас. И для всех ты невидимка. А иконы и фрески твои увидят все. Поборись краской с Диаволом. Он в тебе. Глубоко в тебе. Он невидим. Мазни по нему суриком. Замажь его охрой. Киноварью. Захлестывай его лазурью, венецианской изумрудной, сусальным золотом. Изничтожь его радостью. Диавола можно победить только радостью и счастьем и силой. Более ничем.
Внизу, у окна келейки, прошла продавщица раков, рослая крестьянка. Она держала корзину с крупными красными раками наперевес, волосы ее были забраны в белый платок, и солнечный свет сметаной заливал ее лицо, засыпанное горстями веснушек.
— Раки, отец Николай!.. Хочу раков!.. Их же и в пост можно вкушать, твари водяные!..
— Будь по-твоему, девка. Хоть ты Вечерю и не осилила… ну да это я виновен, задал тебе задачу, решить враскорячу. Кланя! — высунулся в окно. — Рачков нам сюда занеси малость!
Кланя вошла в келью победительницей, вывалила щедрой рукой раков на табурет, заляпанный краской.
— Балуйтесь, баловники, — беззлобно сказала. — Муж нынче ворох натаскал.
— Сколь тебе дать-то?..
— А сколь дадите. Я не жадная. И вы меня не обидите.
Отец Николай вытащил большую деньгу из кармана рясы. Глаза Клани округлились. Она взяла узорчатую бумагу и низко поклонилась.
— А может… самому бы нужна такая, а?.. — смущенно, как бы опоминаясь, сказала, протягивая диковинную деньгу обратно священнику.
— Что ты, милая?.. — вздохнул. — Разве я ее с собой на Страшный Суд возьму?.. Я тебя с собой на Страшный Суд возьму. Да ее. — Указал на меня. — И всех нищих, кому я подавал в жизни. И всех нянек и мамок, что со мной возились, пеленали меня, бинтовали мне раны.
ВЕЛИКАЯ ЕКТЕНЬЯ КСЕНИИ ОБ ОГНЕННЫХ КРЕСТАХ
Мы благополучно миновали полюс. Летели над иной страной. Строения внизу были другие, странные. И деревья странные. Синяя тайга расстилалась, ели были похожи на голубые папоротники. Морские заливы в виде длинных языков далеко заходили вглубь суши, лизали пески и кости гор. Летающий кашалот долго выбирал место для посадки. Когда мы вывалились наземь, Надменный приблизил лицо в железной маске к моему лицу и поцеловал меня, и железо прилипло к моим щекам холодом, а губы Надменного скользнули из прорези красноперкой.
