— Спасибо тебе… ты в пути развлекала меня. — Он улыбнулся под маской. — А ты вот скажи… ты что-нибудь делала… ну, нам в помощь… когда мы вырывались из лап… из черной дыры?..
Я смолчала. Что мне было отвечать? Душа, вложенная в меня, делала все за меня.
— А если бы мы… бросили тебя в жертву… чтоб задобрить… на съедение?..
— Отстань от блаженной, командир, — вышагнул вперед Коромысло, — ей еще сегодня предстоит зрелище не для слабонервных.
— Какое зрелище? — тупо спросил Надменный.
— Память тебе дырою отшибло… Палач уже здесь. Он прилетел один. На «Грифе». Мы собираемся брать здесь штаб-квартиру Невидимок. И казнить их сразу же. Не тут. Мы возьмем их на борт. Доставим на плато Росса. Там уже приготовлены доски для распятий.
Распятий?! Я не ослышалась?! Доски… виселицы… перекладины… дыбы… Из досок много можно сбить всякой пытошной всячины… Но Распятие… Исса, Твоя казнь. Зачем они берут ее, валяют с боку на бок, казнят ею преступников?! А как Ты ему сказал, разбойнику и сволочи, тому, что был от Тебя праворучь: нынче же будешь со Мною в Раю?!..
— На плато Росса?
— Да. Бараки сколочены. Самолеты класса Икс-Икс. Зажигательную смесь Алхимик сделал. Не хуже философского камня. Гореть будет ясно. Чтобы не погасло. Они за все ответят.
— За что?! — крикнула я, и в глазах у меня потемнело.
— За то, что они уничтожили море людей. Людское море. И оно высохло. И дно обнажилось, — жестко сказал Надменный. — Мы отмщаем за сгибшее море. Но десятикратно. Наша жестокость превзойдет их жестокость. Они поймут перед смертью, что такое возмездие. Мы мстители. Нас выродил мир, воспаленный разбоем. Что ты хочешь? Ты хочешь, чтоб мы все были позолоченные хлюпики и пупсики. Ты!.. ты шаталась по площадям земли, ты жила как хотела. Ты творила чудеса, о которых гудит и будет гудеть земля. Ты хочешь, чтобы все было гладенько, шито-крыто. Ты забыла разве: око за око, и зуб за зуб.
— На мой зуб! — завопила я. — Еще один! Все выбей! Все возьми! Но их не тронь!
— Сердобольная, — выцедил Надменный. — «Не тронь их!» Если мы их не тронем, они завтра тронут половину твоего возлюбленного человечества. Какое горе. Мы их сожжем. — Он дурашливо, клоунски покривился, изогнулся передо мной в поклоне паяца. — Мы их сожжем далеко в горах. Мои люди знают язык этой страны. Мои люди знают его в совершенстве. Они примут нас за своих. Вперед. И без нытья. Идею спасения утопающих пока попридержи.
И мы пошли. Пошли-поехали. И все пошло-поехало вокруг нас. Мы добирались по воздуху и посуху до буйно помешанного града. Он был похож на Армагеддон. Даже пострашнее. Я жмурилась, когда неоны и кармины реклам били в лицо, прожигали веки и щеки. Мы озирались по сторонам. Бойцы балакали по-иному. Я прикусывала язык, чтоб не выдать себя русской речью. Покупали на перекрестках забавную, дикую еду — два среза пирога, верх и низ, а меж ними много напихано всего — и мясо, и лук, и листья салата, и круги колбасок, и ломти лимона, и стручки красного перца; люди иной страны жевали мешанину прямо на улице, на быстром ходу, и мы от них не отставали. Каменное пятиугольное здание в сердцевине безумья и коловращенья дыма, гари, железных повозок остановило наш бег. «Вот оно, логово, — сказал Надменный и плюнул сквозь прорезь. — Напружиньтесь. Если мы оступимся, мы можем не попасть в яблочко». Мы миновали охрану. Не помню слов — иное попугайское балаканье висело и вязло в ушах. Охранники в леопардовых галифе сурово глядели на нас. Мы шли вверх по лестнице. Мы бежали. Красивая баба с золотыми кольцами в мочках попыталась нас остановить, когда мы захотели переступить порог и вбежать. Надменный вскинул револьвер и выпустил в нее пулю, другую. Она упала. И я переступила через нее. Обернулась. Ринулась к ней. Склонилась. Протянула руки. Я хотела ее оживить. Я не понимала, зачем нужна в мире бессмысленная смерть. Сухорукий кинулся ко мне, страшно и длинно выругался, оторвал меня от тела женщины орлиной сухой лапой. Бег. Бег дальше. Ярко освещенные, слепящие анфилады. Бетонные стены. Решетки. Перекрытия. Рушащиеся вниз тесные деревянные и железные кабинки, преодолевающие вертикальные коридоры и колодцы. Мы падаем вниз. Мы рушимся. Железные двери. Кнопки, рассыпанные по стали карнавальными конфетти. Горбун знает шифр. Он нажимает круглые пуговицы бестрепетно. Они моргают, птичьи глаза. Утка. Где моя утка. Где моя бедная утка. Ее тоже изжарили. В пожаре. И этих хотят распять и сжечь. Я сожгу их. Чтоб неповадно было. Зал. Люди. Много людей. Море людей. Они сидят за столами. Они глядят на нас. Надменный зверски кричитпо-иному, приседая, вырывая из-за спины автомат. Это не оружие. Люди за столами в огромном зале тоже вооружены. Но они не двигаются с места. Значит, люди в железных масках обладают другим оружием. Невидимым. А кто за столами? Невидимки. Это сборище Невидимок. Я обвожу их глазами. Я запоминаю их навек. Эти лица. Жирные груши. Худые вытянутые морды вобл. Туканьи носы. Лысые золотые яйца. Деревянные болванки. Тигриные, сладострастные усищи. И вот лицо, похожее на зад. И вот лицо, похожее на пятку. И вот лицо, похожее на скрут гнилых кишок, темное, гадкое, с углями хищных глаз, тлеющих под козырьком обезьяних надбровий. И, если Бог создал человека по образу и подобию Своему, то…
Почему они не двигаются?! Почему они молчат?!
Они не ожидали нападения?!
Или… или…
Я чувствую на своей шее, сзади, руку Надменного. Он надавливает мне на хребет, стискивает кожу. Его рука мне приказывает. Что?! Я для них… защита?! Излучение?! Оружие… Новое оружие… Я… Люди видят и чувствуют меня и не двигаются с места. Надменный приказал мне: излучай неподвижность. Он — приказал — это — мне?!.. Да. На МОЕМ языке. Откуда он знает МОЙ язык?! Потом разберемся.
Бег, стремительный бег времени. Нет спасения. Им всем — а их здесь тысячи — шесть человек связывают руки за спиной заранее приготовленными веревками, лежавшими в заплечных котомках. Ведут. Сизая мрачность железных повозок. Их заталкивают. Как они все туда помещаются? Как сельди в бочку. Как огурцы в кадушку. Везут. На шее — пятерня Надменного. Он держит меня за загривок, как росомаху. Что ты пророчила, пророчица?! Конец света?! Это и без тебя напророчили давно. Гляди, как устроен мир. Мы тебе обещали показать. Это знатное представление.
Гляди, ясновидящая. Видишь ясно, да?! Вон из машин — на огромное безлюдное плато, под красное небом, под синий ветер. Камни. Голые камни. Ничего, кроме камней. Камни привыкли к виду человечьей крови. Дорога среди камней. В камнях выбиты колеи — повозками тысячелетий. Тут прошли любви и народы. Тут проливали кровь. Прольют и сейчас. Эти дураки думают — последнюю. Последняя кровь! Они до нее не доживут. Мы все до нее не доживем. Невидимки стали видимыми. Они орут от страха. Они плачут. Они изрыгают проклятия. Напрасно. Все ни к чему. Когда смерть глядит тебе в лицо и хохочет, дергаться бессмысленно. Молитесь! Не молится никто. Они преступники. Они не веруют в Бога. Сбились в кучу. Повизгивают. Они звери. Они просто стая зверей. Помнишь ковчег, Ксения? Помню. Я любила там всех спящих зверей. Правильно сделал старик, что спас их всех. А этих никто не спасет. Этих привезли сюда на заклание. Гекатомба. Оглянись. Что это. Что это!
По обеим сторонам древней, выбитой в камнях дороги возвышались кресты. Наспех сколочены из толстых досок. Кривые. Косые. Какие в виде буквы Т. Какие — Х. Иные в форме летящей птицы. Иные на виселицу больше смахивали. Под каждым крестом лежала вязанка хвороста и вороха соломы. Человек ходил и поливал ветки и солому вонючей жидкостью. Полив под очередным крестом, человек поднимал лицо к небу и крестился.
Начнем, пожалуй. Какая тишина. Только вскрики солдат. Рыданья. Лязги затворов. Сухорукий и Турухтан несут лестницы. Звезда, ослепший, тащит ящик с гвоздями. Гвозди. Чугунные гвозди. Кто будет их заколачивать? Вбивать в распяленные руки? К крестам приставляют лестницы. Втаскивают осужденных наверх. Прибивают ладони к доскам. Кровь брызжет в лица. Нет. Кровь брызжет в железные маски. Другие стоят и смотрят. Ждут своей участи. Невидимки. Разбойники. Что ж вы не бунтуете. Что ж вы не броситесь на людей в масках. Не устроите бойню, побоище. Вы так хотите собственной казни?! Не верю. Вы опьянены. Вы оцепенели. Не шевельнете пальцем. Вы куропатки. Кролики. Я вас ненавидела, потому что вы заталкивали головы людей под Колесо?! Под множество Колес?! Потому что вы были заодно с Выкинутыми, хоть и кричали, что Выкинутые — это дерьмо, а вы сами — золото?!.. Нет, вы знали все про себя. Вы знали, что вы тоже дерьмо. Что воздаяние ждет вас. Почему вы не боретесь?!
Разбойник. Еще один. Еще преступник. Воздевают на крест. Приколачивают ко кресту. Крики. Стоны. Красные реки. Потоки. Они льются на солому, на сухие ветки. По свежеоструганным доскам. Шестеро, всего шестеро. И как быстро справляются. А может, им кто-то помогает? Нет. Одни. Человека за человеком вздевают. Вбивают чугунные гвозди в ладони, в ступни. Мажут по орущему от боли лицу разбойника кровавой пятерней. Все лица преступников в красных звездах. Звезда, ты не видишь, это все братья твои. Кто вырезал тебе, Звезда, звезду на щеке? Один из них?! Ты, слепой, помогаешь зрячим. Ты подаешь из ящика гвозди. Ты скалишься, хихикаешь, травишь анекдоты для бодрости. Ты журчишь песенки подворотен — для храбрости. На самом деле тебе страшно. Страшно и им, собратьям. Их маски вспотели ржавыми каплями. Преступников тысячи. И всех надо распять. Пригвоздить. Это работа. Тяжелая работа. За нее платят. А Палач почему ж ничего не делает?! Палач! Эй! Где он! Где Палач!
