Ступеньки показались мне крутыми, а лестничные пролеты — бесконечными. Не было такого случая, чтобы я не могла попасть ключом в замок, но, видать, в любом деле бывают исключения. Потыкав во что-то твердое ключом, я отчаялась и позвонила.
Мне открыл отец.
— О, приехала, заходи. А дождюка-то какая на улице! А?
Почувствовав тепло родного дома, я без сил опустилась на пол прихожей и долго собиралась с силами, чтобы встать и снять куртку.
— Ты чего сидишь? Устала?
— Ой, пап, ты не поверишь. Замерзла… Я ездила на Байкал на мотоцикле.
— Что?..
Я повторила.
— Ты… Ты просто сумасшедшая!.. — отец возмущенно посмотрел на меня и ушел в свою комнату, где громко работал телевизор.
Я не могла с ним не согласиться. Я кое-как стянула куртку, развязала мокрые шнурки. Пока я сидела на полу, с меня натекла лужа. Я стаскивала с себя мокрые вещи, одну за другой, вещи почему-то сниматься не хотели, словно прилипнув или примерзнув к моей коже, но я брыкалась из последних сил, воюя со свитерами и кофтами, пока не осталась в футболке и трико, потом прошлепала в ванную, открыла воду и стала набирать воду в ванну. Я долго отогревала руки под струей воды.
Вода была теплая, наверное, её давно никто не спускал. Не вытерпев, я разделась и полезла в ванну, когда там было всего сантиметров пятнадцать воды. И еле сдержала крик, — вода показалась мне горячей! Я опустила в воду руку и убедилась, что она тепленькая. Как же нужно было замерзнуть, чтобы она казалась голым кипятком!
В дверь постучал отец. Я выключила воду, чтобы было лучше слышно.
— Что?
— А куда ты ездила?
Ага, зацепило, значит! Как же называется та деревня? Алимасово!
— В Алимасово!
— А это далеко?
— Не знаю, километров, наверное, четыреста. Или больше.
— Ну, ты даешь!..
Я убедилась, что отец ушел, включила воду и стала нетерпеливо ждать, когда ванна наполнится. Как хорошо дома! Как хорошо, что существует горячая вода! И свет! И белые простыни! И мягкая тахта… Все тело горело, словно его натерли наждачной бумагой, меня неудержимо клонило в сон, а шум воды из крана был почему-то так похож на шум дождя…
Насыпь (2002 год, 26 июня, вечер)
Я открываю глаза и снова вижу мотылька, который цепляется за синюю клепку "Урала".
Упрямый. Такой же, как я. Чего упрямишься, глупый, лети отсюда, лети к своим цветочкам, к василькам и клеверу, здесь нет ничего, кроме железа, бензина и масла. Впрочем, здесь не так-то просто найти и цветок…
Со стороны реки слышится натужный рев двигателя. Наконец-то. Это «Урал» Будаева.
Спартак Будаев рвет жилы и налегает на руль, заставляя «Урал» скакать с камня на камень и ехать туда, куда надо. Мотоцикл рвется в воду, но цепляется рамой коляски за огромную глыбу, и его разворачивает. К Будаеву подскакивают сразу трое: его сын, пятнадцатилетний Юра, Вадим Мецкевич и Андрей Кравчук. Я бросаюсь было навстречу, но тут же сдерживаю себя: троих у мотоцикла довольно. Юра и Андрей налегают на коляску сзади, Вадим тащит мотоцикл спереди. «Урал» соскальзывает с камня, ныряет в воду, вверх поднимается фонтан брызг и пара.
Будаев выбрал другую траекторию движения, он зашел по каменистой ложбине вверх и теперь спускается по течению наискосок. Мотоцикл снова буксует, Вадим стоит по колено в воде, подталкивает его, Будаев благополучно выбирается на берег. Это несложный брод, и всё происходит так долго, потому что все уже смертельно устали.
Будаев ловко разворачивает «Урал» на песчаном пятачке, подъезжает к моему «Уралу» и ставит мотоцикл в ряд.
— Алина, дай зажигалку, — его высокий голос звучит бесстрастно. Он закуривает и уходит, зажав в зубах такую же, как у меня в кармане, «Приму» — свои сигареты у него закончились еще вчера днем, и вечером они с Вадимом пытались курить березовые листья.
Остальные тоже возвращаются, и я остаюсь одна. Они больше не спешат, да и спешить-то, в общем, почти некуда, ясно, что мы не успеваем пройти маршрут в срок. Теперь они отдыхают, отсюда их не видно, противоположный берег круто уходит вверх, а потом дорога ныряет в ложбину. Там, на обочине, лежит гигантский ковш экскаватора. Перед тем, как мы начали переправляться, Будаев залез на него и курил, о чем-то невесело размышляя. Вид у него при этом был колоритный: голый по пояс, двухнедельная щетина на похудевшем, черном от загара лице, вязаная синяя шапочка подвернута и сдвинута на самую макушку, серые милицейские брюки и болотные сапоги. Быть может, он никак не мог накуриться, а может, тоже сидел и думал, каким ветром его занесло в эту непролазную тайгу? Я полезла за фотоаппаратом. Он увидел фотоаппарат и подмигнул мне.
Следующий мотоцикл перешел через Гагры только через полчаса, а вся переправа заняла не менее трех часов.
Когда все мотоциклы оказываются на этом берегу, Вадим и Будаев закуривают, остальные просто без сил садятся прямо на дорогу. Спустя пять минут Будаев бережно тушит сигарету, стряхивает оставшийся табак в пустую сигаретную пачку.
— Поехали, ребятки…
Солнце нехотя клонится за деревья, уже восьмой час вечера. Какой это день по счету? Девятый? Нет, кажется, десятый. Хотя, если считать с того момента, когда мы перешли Рубикон, или, если без всякого пафоса, перебрались на «Урале»-вездеходе через первый баргузинский брод, прошло шесть дней. Этот — седьмой. Правда, до этого три дня ушло на брод, и до брода еще много чего было…
Ребята нехотя идут к мотоциклам, начинают неторопливо заводить. Я тащусь к «Уралу» Алексея, нехотя сажусь на заднее сидение, за руль садится Будаев. За рулем его мотоцикла сидит Юра. Он, щурясь, чуть презрительно смотрит по сторонам, его еще нежное, девичье лицо становится чуточку высокомерным. «Урал» дергается, я цепляюсь за ремешок сиденья, и мы едем вперед. Странно, но после всех испытаний дорога вдруг становится более менее сносной, — обычная такая лесная, укатанная дорожка, она виляет между низенькими, крутыми сопками. Мне почему-то все время кажется, что слева внизу должна быть река Намама, но я понимаю, что от реки мы ушли уже довольно далеко вглубь гор. Дорогу пересекает несколько неглубоких ручьев, которые ребята преодолевают сходу. Мы останавливаемся только тогда, когда оказываемся перед небольшой рекой. Нет, она не представляет для нас сложности, просто тени от деревьев вдруг стали слишком длинными, а под насыпью старого моста уже темно и холодно. Олег Рудин едет назад и заезжает на насыпь, чтобы посмотреть, в каком состоянии мост.
— Трухлявый совсем, но моцики пройдут, — кричит он сверху.
— Заночуем здесь? — спрашивает Будаев.
— Где, на насыпи, че ли? — Вадим Мецкевич чуточку шепелявит, и сразу даже не поймешь, какие звуки он произносит не так.
— Но-о, — тянет в ответ Будаев. — Если вездеходы ночью пойдут, мы в стороне будем. Ладушки?
— Лады.
Наша молодежь — Олег Рудин и Женька Королев рады остановке уже просто потому, что можно слезть с мотоцикла и заняться чем-то другим. Иногда мне кажется, что они даже не устали, — столько у этой пары энергии. Я смотрю на небо. Боже мой, над нами голубые небеса! Только несколько маленьких, беленьких, как идиллические овечки, облаков, и все.
Как только объявлен привал, Юрка соскакивает с отцовского мотоцикла, и Будаев сам загоняет «Урал» на насыпь, Алексей идет к своему мотоциклу, я завожу одиночку и, следом за Алексеем, заезжаю наверх. Мы снова оказываемся последними.
Остальные уже сгрудили мотоциклы в кучу. Мы останавливаемся чуть поодаль, пониже.
Я откидываю тент коляски, вытаскиваю тяжелую брезентовую палатку, сама выбираю место. Выбор невелик: либо поставить её посередине насыпи, либо с одной стороны, либо с другой. Я осматриваюсь. За моей спиной мост, слева съезд с дороги к реке и дальше — брод. Эта речка совсем небольшая и неглубокая, у неё темное, покрытое илом дно и черные рваные берега. За съездом начинается лес, за лесом виднеется лысая сопка. Справа, сразу за насыпью тонкий, густой, мрачный осинник. Ладно, поставим здесь. Я выбираю место ближе к броду. Я не могу объяснить, почему мне кажется, что так безопасней. Мы устанавливаем палатку, вязочки с одной стороны привязываем к «Уралу» с коляской, с другой — к одиночке. Колышки забиваем в сбитый, плотный грунт насыпи. Алексей орудует топором, я — камнем. Я заученными движениями закидываю в палатку вещи, пробрызгиваю молнию палатки средством от комаров, ныряю внутрь и обустраиваю там логово.
Так, шлемы — в изголовье по углам, коврики расстелить, спальники — сюда, сумки в ноги, теплые вещи вытащить, и положить каждому свои, аптечку мне под бок, топор — к выходу. Готово. Теперь — хоть потоп, хоть ливень, хоть землетрясение, мы ко всему готовы. Алексей заглядывает внутрь.
— Я за дровами, — он берет топор и уходит.
