Снетков не узнал меня. Его глаза за толстыми линзами очков часто мигали и, казалось, не видели ничего. Я подумал, что он, должно быть, стоит на пороге великого открытия или вот-вот за него шагнет. Профессор поднялся со стула, загораживая собой содержание разложенных на столе бумаг. Он выглядел решительным и, казалось, был готов выпрыгнуть в широкое, плохо вымытое окно, если того потребует ситуация. Если открытие касалось безопасности государства, то вел он себя вполне логично.
Снетков выровнял очки на носу и, пристально глядя в мое левое ухо, выдохнул:
— Кто бы вы ни были, передайте Барбосу, что сейчас у меня нет денег, но я знаю, как решить проблему, и прошу дать еще один месяц.
Я не знал, о чем идет речь, и поспешил устранить недоразумение:
— Владимир Вениаминович, вы, наверное, меня с кем-то спутали. Я — Попов, Виктор Попов, студент пятого курса. Демобилизовался.
— Попов? Тот, что изобрел радио? Нет? Ах, да, — профессор снова потрогал очки, на этот раз более уверенно. — Вы, что же, знакомы с Барбосом?
— Не думаю. Я в городе всего три дня, никого из своих не видел и не знаю, что вокруг происходит. Хочу восстановиться и, может, подработать у вас лаборантом, пока пишу диплом.
— Диплом? — Снетков хмыкнул и, приподняв полы мятого в серую крапинку пиджака, опустился на край стола. — А я помню тебя, Попов, ты был неглупый малый. Выполнял тот минимум, который обеспечивал стипендию, прогуливал корректно, умеренно выпивал. Я прав?
— Наверное, — я пожал плечами.
— А как же ты умудрился попасть в эту чертову армию, у нас же военная кафедра?
Я замялся, я не знал, способен ли профессор воспринять мои объяснения.
Военная кафедра гарантировала стопроцентный иммунитет от срочной службы и являлась главной причиной, приведшей меня в этот ВУЗ. Оказалось, что иммунитет есть не у всех. Это случилось два года назад, осенью, когда до окончания призыва оставались считанные дни. Один мой хороший приятель уже собрал вещмешок, и мы выпивали на его проводах, разговаривали и слушали музыку. Это была группа одного хита «Status Quo». Во время всем известной строчки «You’re in the army now…» мне пришла в голову идея о том, как спасти товарища. Я решил, что можно обмануть военкомов, если принести в пункт сбора любого мертвецки пьяного человека вместо нашего друга. И затем, перед самым этапом, перед посадкой на поезд, объявить о факте подмены. Человека отпустят на волю, а наш друг выиграет еще полгода свободы. Затея понравилась всем, осталось выбрать муляж, и мы стали бросать жребий. Жребий указал на меня. Я напился, как следует, до двоящихся зеленых соплей, и так вошел в роль, что уже стал считать своей девушкой девушку моего приятеля. В тот вечер события развивались стремительно, я мало ел, много пил и слишком быстро устал. А рано утром меня, крепко спящего, отнесли на руках в военкомат… План удался наполовину, ибо не учитывал психологию и образ жизни тыловых офицеров. Мог ли я предусмотреть, что военкомы тоже будут пьяны вдрызг и забреют в армию всех, кто попался им на глаза?.. Так я получил призывную повестку и скоро оказался в Костамукшах. Путь назад длился два года.
Профессор выслушал меня с сочувствием, а когда я закончил, достал сигарету незнакомой мне марки и прикурил от бензиновой зажигалки.
— Я, однако, думал, что ты ушел добровольцем. По личным мотивам. А ты, оказывается, попался на свою же удочку. Для армии ты действовал слишком умно, а умничать с глупцами опасно, — его голос содержал бархатистую хрипотцу, которую можно встретить у опытных лекторов и хороших актеров. — Впрочем, это все молодость. Я в твои годы вел себя точно так же. Ты куришь?
Я кивнул, он протянул мне пачку. Его сигареты оказались ароматными и мягкими, но очень быстро сгорали.
— Армия — это тоже неплохо, — продолжил профессор. — Армия — своеобразная школа жизни. Там обычно понимаешь, что учиться ни к чему. Поэтому я не понимаю, Попов, что тебя сюда привело, да и того, что здесь делаю я, не понимаю тоже. Ты знаешь, Виктор, куда мы все идем?
— Нет, — без раздумий ответил я.
— Вот и я не знаю, — Снетков тяжело вздохнул.
— Выражайтесь, пожалуйста, проще, я три дня на гражданке, — попросил я.
— Вам нужны бытовые примеры, Попов? Их сколь угодно вокруг, и все не абстрактны. Некоторые болезненно правдоподобны, — Снетков расставил ноги пошире и уперся задом в стол. — Начну с начала, с головы, которая первой гниет. Я думаю, все началось тогда, когда политическое руководство страны решило преодолеть системный кризис, называемый в обиходе «застоем», с помощью психической энергии масс. Власть действовала, как могла, то есть прямолинейно, кондово, она ограничила продажу спиртного и предоставила обывателю дополнительную степень свободы — свободу слова. В надежде, что люди сами договорятся и сами о себе позаботятся. Комплекс мероприятий назвали многозначительно и неконкретно: «Перестройка». Это слово оказалось красивым и пустым, как воздушный шар, оно до сих пор болтается в воздухе, потому что пустое легче наполненного. Понимаешь?
Это физика пятого класса, и я кивнул.
— Поскольку других перемен, связанных с человеческой деятельностью, не произошло, то в подавляющей массе обыватель так и остался серым, забитым и безнадежным, с обывателя просто сняли намордник, чтобы он ел сам себя. Самопоедание оказалось увлекательным занятием, но насытиться им было трудно. Разорвались горизонтальные и вертикальные связи между общественными институтами, отраслями хозяйства и гражданами, наступила эпоха хаоса. Понимаешь?
Это было труднее, чем физика, и я пожал плечами.
— Хорошо, Виктор, вот тебе примеры, которые можно ощутить на собственной шкуре, — профессор нахмурился и принялся загибать пальцы: — Пример первый: если раньше вас, молодых специалистов, прикрепляли к КБ и заводам, то теперь распределение отменено, и с техническим дипломом идти некуда, а точнее, с любым дипломом тебя ждет улица. Пример два: лаборантом я тебя взять могу, но зарплату платить не буду, у института нет денег, у науки нет ничего. Год назад на сто тысяч рублей мы могли заказать недостающей исследовательской аппаратуры, вчера за эти деньги можно было купить приличный костюм, сегодня — бутылку водки с сомнительной закуской. У тебя, кстати, нет водки?
— Нет, только самогон, но он дома.
— Я так и подумал, — печально проговорил Снетков. — Вот тебе пример номер три: люди перестали понимать друг друга, перестали думать о том, зачем живут. Куда мы идем, Виктор? И куда мы придем? Глобальные задачи погребены под лавиной задач коротких. Все, что нас теперь интересует, это где нажить денег, и чтобы при этом тебя не убили…
Снетков замолчал и принялся нервно покусывать ноготь на указательном пальце.
— А почему так безлюдно, Владимир Вениаминович? — спросил я, чтобы он не сгрыз ноготь до основания. — Неужели всех в солдаты забрили, даже самого Косберга?
— Хуже, Витя. Косберг подался в торговлю…
— И что он продает? Внутренний устав корабельной службы?
— Ты не читаешь газет? — удивился Владимир Вениаминович.
— Нет, я считаю, в газетах не печатают и никогда не напечатают того, что интересует и касается лично меня.
Профессор ухватил со стола шуршащую стопку мятых типографских листов:
— Правильно. Потому что газеты больше не просвещают, не учат различать правду-матку. Вот оно! Вот вся их суть: «Чудодейственные сеансы психотерапевта Кашпировского», «Преступные разборки на Южном кладбище», «Голубые балы входят в моду», «Цены на проституток падают», «Крокодил-убийца прячется в канализации». Те, кто должны информировать нас о том, что творится вокруг, продают нам свои собственные тайные желания. И знаешь, почему? Потому что грязь продается лучше, чем чистота. Потакая порокам, они заработают во много раз больше, чем заставляя людей размышлять.
— А при чем здесь Косберг? — решил уточнить я.
— Косберг при всем! Он распространяет порно-журналы, в том числе и у нас в институте. Он не только их продает, он еще сочиняет для них истории о каких-то космических проститутках, о водолазах, насилующих в океане медуз. Ты даже не представляешь, Виктор, сколько это приносит «бабок»! Из-за них этот человек с профессиональной боязнью берега, ум которого никогда не достигал ватерлинии, теперь считает себя бизнесменом и даже писателем!
— Не ожидал, — сказал я. — Нам казалось, что каперанг просто по-человечески глуп; оказывается, у него целый букет неврозов. Почему ему не запретят?
— Имеет право по новым законам. У него есть патент на индивидуальную частную деятельность, — развел руками Снетков. — Он платит налоги. У него даже есть «крыша», как у настоящего бизнесмена.
— Почему его не уволят? Пусть занимается любимым делом вдали от науки.
