Целых три минуты я молчал, глядя на Катю, и все эти художники-дизайнеры наслаждались гаммой чувств, меняющихся на моем лице. А мне тем временем открылось то, что даже я в этой девочке никогда не видел. В Москве дизайнеры Славы Зайцева сделали Катю эффектной, привлекательной, броской, но вмеcте с тем – из-за этих по-вампирски взбитых волос – слегка грубоватой. А французы превратили Катю в очаровательный и нежный цветок. Они изменили цвет ее волос, они сделали мелирование, то есть каждый волос окрасили в особый цвет. И волосы ее теперь переливались из золотого цвета в пшеничный, а из пшеничного в перламутровый. Это было удивительное сочетание, так переливается небо Парижа, так Рихтер играл Моцарта. И не только я и Катя были в восторге от этой прически, но и сами дизайнеры любовались своей работой, и весь салон сбежался посмотреть на это чудо. Я их поблагодарил и сказал Кате:
– Ну, теперь все в порядке! Пошли, мы уже опаздываем!
И что же? Придя домой, Катя переоделась, удалилась в ванную и провела там еще полтора часа, занимаясь марафетом. Я не понимал, что она может там делать, если ею уже занимались лучшие дизайнеры Парижа! При ее юном, без единой морщинки личике – ну, кинула на себя легкий тон, ну, подправила глаза. Она, кстати, никогда не злоупотребляла косметикой, как многие русские девушки, которые делают себе такой боевой раскрас, что просто оторопь берет. Нет, она пользовалась косметикой очень тонко. И при этом провести в ванной полтора часа – я этого не понимал. Я стучал в ванную, я требовал, чтобы она немедленно вышла, потому что уже семь вечера, мы опаздываем на открытие выставки, а ведь я из-за этой выставки поругался со своим приятелем…
Ничего не помогало!
Катя или не отзывалась, или шипела из-за двери:
– Ну сейчас… Сейчас…
И только когда она вышла, я понял, что мы, мужчины, действительно никогда не поймем суть этих поразительных созданий – женщин. Потому что на лице у Кати не было никакого грима и в то же время она каким-то шестым, неизвестным нам, мужикам, чувством всего за пять дней уловила тот стиль французских женщин, когда на лице как бы ничего нет и в то же время от него нельзя оторваться. Это был высший пилотаж косметики! И ничего ты не можешь заметить – где тени? где тон?
Не надо тебе объяснять, что, конечно, мы опоздали в «Куполь» на два часа. Из-за ее косметики мы выехали из дома после семи, когда по Парижу ездить совершенно невозможно, весь город движется со скоростью метр в час, а нам нужно было проехать по самому центру города мимо Дворца правосудия на Сите, потом перебраться на левый берег Сены, потом двигаться по узкой рю Сен Жак, подняться по бульвару Сен-Мишель наверх, проехать мимо Сорбонны и Люксембургского сада. Когда, преодолев весь этот маршрут, я свернул к Монпарнасу, то уже знал, что мы прибываем к шапочному разбору, что ловить там уже нечего. Но будь что будет! Мы вошли в ресторан. «Куполь» – это огромный, может быть, самый большой ресторан Парижа, с громадным залом человек на пятьсот, и публика там отборная, элита Парижа, которая выпендривается друг перед другом, себя любит больше всего на свете и все остальное человечество не имеет для них никакого значения, потому что Париж – это крыша мира, а они – крыша Парижа, «Куполь», одним словом! Но именно тут и произошло самое невероятное.
Когда мы вошли в зал, там стоял громкий гул, свойственный всем презентациям и выставкам, – выстрелы открывающегося шампанского, какие-то всплески смеха, тосты, звон посуды – то есть все то, что соответствует атмосфере французского ресторана.
И вдруг наступила мертвая тишина.
Ресторан замер.
И я увидел, что все эти пятьсот, а может быть, и больше, людей повернулись в нашу сторону и смотрят на юную двухметроворостую красавицу с роскошным бюстом, в прекрасном длинном платье, с изумительной прической, – смотрят, как на какое-то чудо, которое явилось к ним с неба, с другой планеты.
И в этой тишине Катя с таким неожиданным артистизмом, что даже у меня дух захватило, пошла от главного входа к метрдотелю, к стойке, за которой висели ее картины. А он бросился к нам, расплывшись в улыбке. Катя приветствовала его, как старого знакомого. Тут же к нам подбежали журналисты, началось щелканье фотоаппаратов, вспышки, съемки на видео. Какие-то люди стали рвать нас на куски, наводить камеры и задавать Кате вопросы на французском языке, которым она не владеет. Мгновенно рядом с Катей возник Вадим Нечаев, он принялся объяснять прессе, что, как устроитель этой выставки, он рад приветствовать здесь звезду современного русского живописного искусства, новую великую художницу Катю Иванову, которая продолжает в России традиции великих завсегдатаев этого ресторана Пикассо, Шагала и Дали, и в ее лице «Куполь» наконец дождался настоящего художника. А вот, мадам и месье, ее работы! И он широким жестом показал на две картинки, нарисованные вчера утром со слезами и угрозами выброситься в окно.
Восторгу французов не было предела. Крики, шум, поздравления. Снова защелкали вспышки, фотографы стали снимать эти картины, телеоператоры попросили метрдотеля убраться из-за стойки и, поставив Катю рядом с ее картинами, включили камеры. Они снимали с пола, со стульев, чуть ли не с потолка.
Я не знаю, старик, что ты испытываешь, когда после всех трудов и мучений твоя книга выходит в свет. Но когда я вывел в свет эту девочку и весь цвет Парижа охнул и взвизгнул от восторга, я почувствовал себя Творцом.
А когда съемки были закончены, метрдотель сказал мне, что нам заказано лучшее место, и повел нас в центр зала, где был столик на двоих. Но это вызвало неудовольствие Вадима Нечаева и остальных художников, они сказали, что Катя должна быть с ними. Официанты подняли наш столик и, как знамя, через весь ресторан перенесли к русским художникам. Едва мы сели, художники стали наперебой поздравлять Катю, а она быстро все сообразила и стала поздравлять художников, то есть все поздравили друг друга и были страшно довольны. Тут начали подбегать какие-то люди, дергать Катю в разные стороны и говорить ей что-то по-французски. Но Вадим всех их бил по рукам, говорил каждому: отвали, подойди через двадцать минут. Оказалось, что это журналисты. Когда я спросил, откуда они, один сказал: я из «Фигаро», а другой: я из «Монд», а третий – что он из «Франс суар». То есть Вадим гонял людей из самых главных французских газет, одна строчка в которых является пределом мечтаний для любого русского художника.
Можешь представить себе, как прошел этот вечер. Мое любимое «Шабли» лилось рекой. А затем прямо из ресторана мы с Катей, Вадимом и примкнувшей к нему корреспонденткой американского телевидения отправились на Почтамт на рю де Лувр, откуда отбили телеграмму следующего содержания:
МОСКВА, ДОМ МОДЕЛЕЙ, МСЬЕ ВЯЧЕСЛАВУ ЗАЙЦЕВУ.
УВАЖАЕМЫЙ МЭТР! ОБЩЕСТВЕННОСТЬ ПАРИЖА СЕРДЕЧНО ПОЗДРАВЛЯЕТ ВАС С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ И С БОЛЬШИМ УСПЕХОМ ВЫСТАВКИ КАРТИН ВАШЕЙ УЧЕНИЦЫ ЕКАТЕРИНЫ ИВАНОВОЙ, КОТОРАЯ ОТКРЫЛАСЬ СЕГОДНЯ НА МОНПАРНАСЕ В ИЗВЕСТНОМ РЕСТОРАНЕ «КУПОЛЬ». ПОДРОБНОСТИ ЧИТАЙТЕ В ЗАВТРАШНИХ ПАРИЖСКИХ ГАЗЕТАХ. ЖЕЛАЕМ УСПЕХОВ В ВАШЕЙ ТВОРЧЕСКОЙ И ПЕДАГОГИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ. ПРИМИТЕ ЗАВЕРЕНИЯ В СОВЕРШЕННЕЙШЕМ К ВАМ ПОЧТЕНИИ. АССОЦИАЦИЯ РУССКИХ ХУДОЖНИКОВ И ПИСАТЕЛЕЙ ПАРИЖА, ПРЕЗИДЕНТ ВАДИМ НЕЧАЕВ
Уже назавтра Катины подруги доложили ей из Москвы, что в Доме моделей эта телеграмма произвела фурор. Зайцев предъявлял ее, как доказательство своей славы в столице мировой моды. Катя была спасена от увольнения за прогул.
Но это еще не конец. Самым интересным в этой истории оказалось ее продолжение. Дело в том, что эта выставка висела в ресторане еще несколько дней, как выставка-продажа, и за две Катиных картинки было в первый же день предложено: за «Бой быков» – 10 тысяч франков, а за «Фонтан Невинных» – 12 тысяч. Какая-то часть этой суммы должна была уйти устроителям выставки, но, в общем, это был вполне приличный заработок для одного дня работы. Правда, через день позвонил Нечаев и выяснилось, что и это не предел, что после статей в газетах стоимость картин повысилась, люди оставляют в ресторане свои визитные карточки с ценой, которую они предлагают. Мы запретили вывешивать на картинах табличку «Продано», и так прошло еще несколько дней, цена картин каждый день росла на 2-3 тысячи франков. Вадим, трепеща, подсчитывал свою долю, которая уже окупала аренду ресторана, и говорил мне с восторгом и уважением: «Ну ты дал!»…
Но когда мы решили, что все, важно не передержать картины и вовремя их продать, у меня дома вдруг раздался звонок из Москвы. Звонил мой приятель, президент Международной федерации художников Эдуард Дробицкий. В свойственной ему грубоватой и прямолинейной манере он сказал:
– Саш, здорово! Ты чего, в Париже, что ли? Это хорошо. В общем, так. Через неделю откроется наша выставка на Лазурном берегу, там есть какая-то гостиница, название не помню, но такое румынское…
