В краеведческом музее Миниаполиса я обратил внимание на текст под антикварной фотографией пассажирского поезда. Раньше, гласила надпись, поезда перевозили не только грузы, но и пассажиров. Америка умеет избавляться от барахла. Дошла очередь и до Миссисипи.
— Реальность — это психологический комфорт, — сказал пассажирам помощник капитана. — Не больше и не меньше того. Во время круиза помогайте блюстителям порядка, держа при себе посадочный талон или ключ от каюты. Не забывайте, что туалеты на борту склонны к засору в большей степени, нежели те, которыми мы пользуемся в нашей жизни на берегу. Даже такие мелкие предметы, как заколки, способны вызвать беду.
Жизнь на Миссисипи напоминает семейный скандал, перепахавший усатый и честный дух Марка Твена. На этой индейской реке не надо быть спиритом, чтобы общаться с духами, скрипящими половицами в каждом уважающем себя Bed amp; Breakfast. При ближайшем рассмотрении река оказывается не большой мамой, а разорившейся мачехой.
После счастливой поры пароходов с длинными черными трубами и красными, лопатящими воду колесами, к ней охладели. Река безработна, и вынуждена впасть в спячку вторичной девственности, которую смущают лишь игорные заведения, размещенные на пришвартованных навечно, раскрашенных мумиях пароходов, и спортивный азарт воскресных рыболовов. О Миссисипи и вовсе бы позабыли, если б не наводнения. Река мстит за отношение. Против реки возводят дамбы, защищаются мешками с песком, в городах нет набережных, о ней говорят сквозь зубы. Если бы река пересохла и умерла, все были бы только рады.
Жизнь — парад
Наконец, настал день обещанного сюрприза. Им стал данный в нашу честь общегражданский парад в городе Войнона, штат Миннесота, случайно совпавший с Днем независимости.
— А где ваша лошадь? — спросили американцы.
— Вы имеете в виду немку? Она прихорашивается.
— Нет, лошадь с польской фамилией!
— Готовится к параду.
— Ну, понятно… Значит, говорите, готовится? А вот мы, американцы, всегда готовы к параду!
В самом деле, американские свадьбы, роды, похороны, трудовые будни, совокупления, воскресные мессы, споры о том, кто был лучшим президентом США, и представляют собой парад, идущий под звуки уличного оркестра. Перестраивающийся на ходу с компьютерной безупречностью, он призывает население к гармонии, успеху, демократическому идеалу.
Впереди — полицейские на юношеских велосипедах. За ними — старинные автомобили с намеком, что в Америке есть история. За ними — девочки-акробатки возраста моей Лорочки, обещающие Америке будущее. Дальше — бесконечная, строго организованная вакханалия. Она состоит из членов яблочного фестиваля, местных каратистов, работников химчистки «Bluff Country», автомехаников, почтальонов, медсестер. В нее вливаются заслуженные польские американки, искусственная черно-белая корова, команда пенсионеров на роликах, конгрессмены, клоуны, масоны, монахини с голыми пятками, национальная гвардия из империалистического комикса, воспитанники средних школ, боящиеся сделать неверный шаг и потому идущие вперед с выпученными глазами. Парад завершают холеные бездомные собаки с табличками, где и как их нашли.
«Попугай тоже играет в прятки. Америка приручила Бога. Он — в клетке. Цель религии сверхсчастья — сделать американского Бога полностью ручным», — сидя на праздничной мостовой, записывал я в блокнот.
Помимо сверхсчастливых бездомных собак и Бога в клетке, самое большое впечатление от парада — габариты местных красавиц. Америка за последние годы сильно потолстела. На конкурсах красоты безобразно толстые женщины занимают призовые места. Витрины тоже сдались. Манекены делают толстыми. Скоро толстые победят повсеместно. Америка готова поделиться с миром своим бескомплексным идеалом тела.
В вихре парада, осыпаемая конфетами, поцелуями, конфетти, благими напутствиями, русско-немецкая лошадь Пржевальского внедрилась в Америку. Пред нашим взором лежала страна фамильных иконостасов — все зубы вперед. Вокруг — образцовые американские семьи. Все рассказывают наперебой смешные истории, которым положено быть не слишком смешными, но не умеют делать обобщений. Вы — гедонисты? Нет, труженики. Успех — деньги? Нет, гордость за то, чего мы добились. Бизнес, самостоятельность. Еще поколение назад с образцовыми семьями не здоровалась соседка-расистка, так как они дружили с негром. Негр помог им с устройством фундамента (старый развалился, негр работал бесплатно два дня). Соседка примирилась с негром. Дочь соседки завела с негром роман. В возрасте шестидесяти двух лет все превращаются в прадедушек-прабабушек.
Помощник капитана предложил мне свои разработки религии сверхсчастья. Они меня рассмешили. В них безграмотно упоминались Ленин в пломбированном вагоне и Сталинград как примеры немецкой хитрости и военной жадности. Я предложил более испытанные русские модели.
— И смените ваш матюгальник на микрофон, — добавил я. — Научитесь играть своим голосом.
— Три принципа сверхсчастливой жизни: Любовь, Честность, Сила, — буквально пропел помощник капитана в пароходный микрофон в духе Фрэнка Синатры.
Двенадцать девчонок, которых мы наняли вопить и балдеть, сделали то, что им велели. Но остальная сотня пассажиров, которых мы не нанимали, завопила еще более восторженно и преданно.
— Парень, ты далеко пойдешь, если возьмешь себе американскую фамилию, — сказал мне помощник капитана.
— Бери мои идеи, но оставь мне мою фамилию, — ответил я, вынимая зубочистку изо рта. — Кстати, как насчет прибавки к гонорару?
Светлячки, кукуруза, дощатые дома, колибри. Габи жалуется: срать в американском туалете неудобно. Все говно остается, как борщ, на поверхности. Войдя в антикварную лавку, вдруг понимаешь: сегодняшняя Америка бесстильна. Она утратила стиль в 60-е годы. Бабушка никогда не выходила из дома без шляпы и перчаток. Внуки бегают по дому в бейсбольных кепках козырьком назад. Это им в наказание за вьетнамскую войну, считает Габи. Мы ссоримся за ужином по поводу вьетнамской войны, Ленина и фашизма. Она не хочет признать, что Шталиндля русских был хуже, чем Guitler для немцев. Почему хуже?! Все это, естественно, по-английски, только она от волнения приобретает жуткий немецкий акцент, а я — жуткий русский.
Мы продолжаем выяснять отношения в муниципальном бассейне. Габи набрасывается на меня, чтобы утопить. Вместо меня тонут местные дети. Спасатель не выдерживает, гонит нас из бассейна, как Адама и Еву. Приходится укрыться в казино — суррогате парадиза с дешевым джин-тоником. Вместо фрустрации выигрыш — двенадцать долларов за вечер. Выходим под кайфом. С грехом пополам садимся верхом на лошадь Пржевальского. Перед нами великая арка Сент-Луиса. Приставить к ней вторую, и выйдет «М» ресторана «Макдоналдс».
— Но! — кричим мы. — Вперед! На Дикий Запад!
Лошадь Пржевальского скачет галопом. Вот это — жизнь. Мы растворяемся в сверхсчастье.
Три американки
Если кого и надо опасаться Лоре Павловне, так это трех американок. Помощник поднял на мачте флаг новой религии. Флаг отчасти похож на игорную кость.
От желающих приобщиться нет отбоя. Нас завалили письмами.
«Какое облегчение! — написала мне какая-то медсестра с Аляски. — Раньше я считала себя за дрянь, а теперь испытываю к себе уважение. Я стала более чем счастливой в профессиональной и личной жизни».
Я зачитываю ее письмо в пароходной радиорубке. Нас поддерживают актеры, предприниматели, рекламные агенты, летчики, секретарши.
— Идите к нам, и вы поймете, что человек не создан из грязи, — звучит мой голос на весь пароход.
Собираем нал и чеки в мешки. Кипит работа. Американцы несут все свои сбережения. Сдают драгоценности. Мы постепенно подчиняем себе ведущих адвокатов Америки. Меня охватывают сомнения.
— Капитан! — сказал я. — Ваш помощник растлевает невинный народ. Под видом цифровой религии и улучшения качества жизни он обирает пассажиров. Поиграли и хватит! Остановите его!
— Что вы не поделили? — Капитан посмотрел на меня непонимающим взглядом. — Каждый народ заслуживает своей религии.
Ночью в мою каюту пришли три американки.
— Так больше нельзя, — сказали они. — Пора покончить с помощником.
У Мэгги ирландские веснушки и мускулы, которых ей хватает для того, чтобы оказаться на обложке американского журнала «Здоровье». Она говорит мне, что читать по-настоящему так и не выучилась. Ей приходится выговаривать каждую букву.
Лиз следит за порядком в стране и мире. Время от времени она наезжает на Мадагаскар и в Молдавию, пишет им гражданский кодекс, по которому они будут жить следующую тысячу лет.
Третья не выходит у меня из головы. Вернее, они все три не выходят, каждая не выходит по-своему, но третья совсем не выходит у меня из головы. По своей глубине и грусти она приближается к моему идеалу. У нее большой дом на берегу Тихого океана, на скале, которую подмывают волны. Дом грозит свалиться в океан, не пережить будущую зиму. У нее спортивный «Понтиак» 1968 года выпуска, серебристая мощная тачка, на которую оборачиваются люди, когда попадаются нам по дороге. У нее друг — художник, они с Марком любят друг друга, но, наверное, скоро расстанутся, потому что что-то не складывается. Она — хозяйка большой интернетовской компании, настолько передовой, что ей приходится придумывать новые слова, чтобы объяснить, что она делает, и там такие скорости прогресса, что, смеясь, она говорит: если что-то уже работает, значит это уже устарело. У нее большие доходы и любимый папа, которые патронирует ее бизнес, но такие же расходы, от которых болит голова, и они сердят даже самого любящего папу.
