— Смотри! Ни слова о его доносе в ФБР на «Битлз»! — обрадовался помощник капитана.
Бесчисленные золотые и платиновые диски, акцент на финансовом триумфе и благотворительной деятельности. Ни слова о смысле рока. Ни слова о социальных, расовых мятежах 60-х. Ни разу, нигде на фотографии с негром.
Конформизм плюсуспех — святая связка Америки. Три телевизора в одной стенке, можно смотреть сразу три разных программы, и скромный набор чужих пластинок, тир во дворе, живые рысаки-экспонаты с завязанными глазами. У покойника в доме большая кухня обжоры и ни одной книги. Могила секс-символа — в детских игрушках.
Мы возложили чистые памперсы.
Аллигаторы
Я пригласил капитана в бар.
— Устал, — отказался он. — Я пошел спать. Разбирайтесь сами.
— Раньше у нас все ЧП сводились к тому, — сказал мне черный, с рыжей гривой по грудь бармен, проводив капитана глазами, — что команда браталась по ночам с пассажирами в спасательных шлюпках.
— Бензин с кампари, — заказал я.
— Я не ослышался? — уточнил честный парень.
Как только я окончательно решил, что Америка лишена элегантности, майки и шорты сменились блузками, рубашками, длинными платьями. Темные очки плантаторов обрели европейские очертания. На полках магазинов Виксбурга и Нетчета — сладкие статуэтки негритянского отцовства-материнства, в гостиницах — сладкие, если не приторные, завтраки.
Мы въехали в другую культуру. Американский Юг элегантен. На фоне аристократических южанок дерзкая Габи сама выглядит замухрышкой. Как только мы очутились в рабовладельческих штатах, Габи в знак протеста перестала носить трусы. Сознание и подсознание Америки отражаются на мемориальных досках. На лицевой стороне — даты сражений Гражданской войны. На обороте — гомосексуальные объяснения в вечной любви и горячие номера телефонов, написанные гвоздем.
Жара. Влажность. Гора льда в апельсиновом соке. Ходишь вареный. Не пишется, не думается. Только в середине ночи наступает прохлада. Мне снится, что у меня в Америке растет дочь, короткостриженная блондинка в черной ти-шерт и белых штанах до колен, и что у нее, должно быть, уже начались менструации. Ее мама работает певицей и пианисткой на туристическом, роскошно реанимированном четырехпалубном пароходе «Дельта Куин».
Капитан и помощник капитана берут меня за руки, ведут в салон.
— Мы выполнили свое обещание. — Они открывают дверь.
— Капитан, — говорю я. — Прикажите ему отменить цифровую религию.
Капитан молчит.
— Капитан, — говорю я. — Проснитесь! Вы же не американец.
— У меня папа — ирландец. Мама — русская. Из Гданьска.
— Ты зачем убил трех американок? — спрашиваю я помощника капитана.
— Агентки хаоса. У меня алиби. А кто убил негра?
— Негр — кино.
— Все — кино, — говорит помощник.
– Америка России подарила пароход… — в стиле блюз поет певица в ковбойской шляпе.
Я встречаю их обеих за ужином. Мать и дочь странно смотрят на меня. А вот и муж Лоры Павловны — диссидент Питер Феррен. Мечтал жить в Европе, не получилось. 58 лет. Профессор европейской литературы в городе Рочестере, штат Нью-Йорк, родине пленки «Кодак», он подрабатывает летом на пароходе игрой на кларнете и саксофоне. Мы разговорились. По мнению профессора, причина американской беды — неудавшаяся сексуальная революция. Она разрушила общество тем, что общество ответило на нее ультраконсервативной пуританской контрреакцией. А вот и два его сына-дебила.
— Завтра экскурсия на озера. Поедем охотиться на аллигаторов? — говорю я.
— That sounds like a plan, — соглашается диссидент.
За штурвалом моторной лодки — Дональд, ветеран вьетнамской войны.
— Лора, — тихо говорю я певице.
— Ну, чего?
— Да, так. Ничего.
Дональд был, в основном, в Камбодже, минером, добровольно ушел воевать в 17 лет, ему после снились кошмары, у него три инсульта, он все забыл: детство, войну, жену — когда смотрит по телевизору о войне, переключает программу, живет в плавучем домике на озере (чтобы не платить налог на недвижимость).
Вообще красота неземная. Кувшинки, цапли, деревья в воде.
— Американцы не любят природу, — вдруг сказала девочка Лорочка.
Мы все молча переглянулись.
Первый из увиденных нами аллигаторов вылезает на берег, чтобы съесть кусок пирога с черникой, который я ему бросаю. Хвостатый, полтора метра, шустрый и опасный. Вылезает и от всей души пердит. Габи хлопает в ладоши. Счастье ее не знает пределов. Ах, если бы она знала, что это сигнал к нападению!
— Как там у вас в России решается проблема с черными и латиносами? — собрав все свои знания, спрашивают меня два брата-дебила.
Не успеваю им ответить. Внезапно, подняв фонтаны воды, со дна озера взлетает чудо природы: стая летающих аллигаторов. Все в ужасе. Волны. Тайфун. Лодка едва не переворачивается. Аллигаторы летят, как истребители. Они приближаются, зубастые. Они подлетают к нам, улыбающиеся.
— Возьмем их на понт! — кричит нам Дональд. — Аллигаторы боятся шума!
Схватившись за руки, мы начинаем дико орать первое, что приходит в Америке в голову:
— Happy birthday to you!
Аллигаторы еще шире открывают рты. Увы, не от удивления! На бреющем полете с холодной кровью они атакуют вьетнамского ветерана. Тот, в последний момент вспомнив Вьетнам, впивается одному из них в горло. Поздно! Нет ветерана! Аллигаторы налетают на братьевдебилов. Те, по опыту школьных драк, оказавшись в меньшинстве, честно поднимают руки вверх. Аллигаторы четвертуют зубами дебильных братьев. Питер Феррен отбивается кларнетом; он обещал нам на закате исполнить Гершвина. Земноводные негодяи проглатывают кларнет. Они откусывают седеющую диссидентскую голову Питера Феррена. Тот умирает со словами «Бертольд Брехт».
Лора Павловна! Милая! Прыгайте за борт! Лора Павловна хочет нырнуть с кормы. Аллигаторы ловят ее в прыжке, похожем на уже облупившиеся советские скульптуры пловчих вдоль Москвы-реки. Они подхватывают ее и, подняв высоко в воздух, бросаются ею, как дельфины — мячом. Она летает между ними, сжимая руки, как святая. Больно на это смотреть! Аллигаторы, натешившись добычей, хищно проглатывают Лору Павловну. Съедают вместе с ковбойской шляпой и православным крестом на груди (мой давнишний подарок).
Наконец, сорвав с Габи одежду, глумливо похрюкивая, словно Гришки Распутины, аллигаторы потрошат оголенную немку с черным лобком и номером 1968 между лопаток. Она не должна как «образ врага» выжить и низким голосом визжит:
— Der Tod ist vulgar!..
Море крови.
— Папа, ружье!
Дочка выхватывает со дна лодки крупнокалиберный ствол. Счастье, ты назвала меня папой! Внезапные слезы мешают мне временно видеть противника.
Меж тем аллигаторы, описав в светло-оранжевом предзакатном воздухе круг, хотят сожрать маленькую собачку вьетнамского ветерана по имени Никсон, но мы с американской дочкой даем сокрушительный отпор. Я палю без остановки из крупнокалиберного ружья. Паф! Паф! Паф! Разорванные куски аллигаторов падают в озеро, один за другим. Никсон понимающе лает. Я поправляю свои темные очки от Трусарди, купленные в прошлом году в Венеции, и закуриваю, пользуясь бензиновой зажигалкой. Мы definitely в восторге друг от друга.
— Дочка!
— Папа!
— Ну, как ты?
— I am fine!
— Ну, слава Богу!
Через пять минут Лорочка уже забывает о съеденных маме, братьях и диссиденте, берет Никсона на руки, и мы с ней уезжаем на джипе поужинать в ресторан. Я заберу ее в Москву. Вместе с Никсоном.
Зомби
— Путешествия учат тому, — говорю я Лорочке в ресторане (мы едим вкусных вареных крабов), — что природа красива, а люди глупы. Они обладают бесконечным запасом глупости. Остается либо манипулировать, либо сочувствовать, либо махнуть рукой. Переделать ничего нельзя. Иначе люди разучатся играть социальные роли. Каждый глуп по-своему. В этом разнообразие.
Она не верит. Не понимает значение слова stupid. Но когда начинает играть ресторанный оркестр, она, словно в грезе, встает и подходит к сцене и танцует рок так, как никто на Волге его не танцует. В глазах у нее — золотые рождественские пальмы. На лице — вечное Рождество.
— Как тебе было там, в притоне малолеток?
— Каком притоне? — спросила Лорочка.
— Мне Ольга сказала.
— Ольга, как все русские, преувеличивает. У них болезненное воображение.
— Разве тебя не домогался твой псевдопапочка-негр?
— Нет.
— Но он мне сказал, что спал с тобой.
— Спал, но не трахал. Он был добрый, — она всхлипнула. — Кто-то его убил.
Плантации, усадьбы, призраки. Призраки по ночам страшно кричат. Страшно кричит и плачет призрак Габи. Люди ходят с ружьями. Много дичи и призраков. Негры — совсем другое. Иначе двигаются, говорят, смеются, живут. Смеются во весь рот. В них нет мертвечины. При ходьбе шевелят всем телом. Они — глазастые. После всех этих рек я стал к русским относиться более снисходительно. В них все-таки тоже есть что-то живое.
