– Спасибо, – растроганно сказал Хухры-Мухры. – Я всегда мечтал нежиться на шкуре, только я не умею этого… нежиться.
– Я покажу как, – пообещал Случайный Охотник и осмотрительно добавил: – Не здесь…
Хухры-Мухры благодарно кивнул и спросил Деткин-Вклеткина:
– А он, Случайный-то Охотник, что ж… больше и в голову мне стрелять не будет? У меня ведь уже вся голова как решето…
– Больше не будет, – твердо пообещал Деткин-Вклеткин. – У него теперь другие ценности.
– Точно, – сказал Случайный Охотник, – другие! Я это и сам чувствую.
– Какие же теперь у Вас ценности? – не без подозрительности спросил Хухры-Мухры.
– Более всего, – охотно отчитался Случайный Охотник, – я ценю равенство, братство и счастье всех народов на земле!
– Всех народов? – сраженный масштабностью обобщения, переспросил Хухры-Мухры.
– Всех без исключения, – подтвердил Случайный Охотник и на всякий случай добавил: – В том числе и многострадального эскимосского народа.
– А как насчет желания славы? – хитро подмигнул Деткин-Вклеткин.
Случайный Охотник вздохнул:
– Вот с этим по-прежнему проблемы. Хочется славы-то! Чтобы на одной стороне полосы – Мадонна, а на другой – я…
– Лучше я! – возразил Хухры-Мухры, тоже имевший с Мадонной личные счеты.
– С какой это стати – Вы? – заупрямился Случайный Охотник.
Оставим их, дорогой читатель, разбираться в том, кто из них более подходит в качестве спутника Мадонне, – оставим их!.. Они, так сказать, в своей стихии: привычные к морозу, умеющие позаботиться о себе… крепкие, как орешки2, индивиды… Орудующие ледорубами и ружьями. Пожирающие маралов, песцов, нерп… Они разберутся с Мадонной и заживут себе дальше – орудуя, как ледорубами и ружьями, новыми своими ценностями: равенством, братством и счастьем всех без исключения народов на земле!
Но где же Деткин-Вклеткин? Тот самый Деткин-Вклеткин, который и есть главный герой нашего художественного произведения? Где он, спрашиваю я тебя, о мой читатель? Помнишь ли ты, о забывчивый, что он в последний раз Бог знает когда вкусил духовной пищи – и с тех пор ходит на тощий желудок? Поставь себя на его место… нет, положи себя на его место, ибо Деткин-Вклеткин уже прилег на лед, не в силах больше стоять на ногах. Положи себя на его место и себя же спроси: так ли уж неисчерпаемы человеческие силы?
Деткин-Вклеткин лежал на снегу. Картины детства возникали перед его глазами… Ленинград, брега Невы – причем левый и правый одновременно. И бегущая по брегам Невы на зов девочка в трусиках горошком… девочка по имени Марта. Зеленая Госпожа. Крохотная фея необозримой Окружности из спичек. Это для нее он здесь… хотя, казалось бы, чтó Деткин-Вклеткину она, девочка в трусиках горошком? Это когда-то совсем давно, в незапамятные времена, единственной насущной необходимостью казалось ему найти ее и рассказать ей о том, что ничего другого, кроме Марты, Марты, Марты, не было в его жизни, но теперь… теперь это уже ни к чему. Их навеки связало общее дело – но его, Деткин-Вклеткина, роль в этом деле только что сыграна. Крохотная фея необозримой Окружности из спичек и ее беспокойный спутник в старомодном пальто будут довольны им… вот и славно! Деткин-Вклеткин закрыл глаза (внимание, читатель!).
– Опять и опять взываю к Вам: что Вас так гнетет? Чувствуете себя неважно? – Хухры-Мухры, теряя терпение, уже битую четверть часа тряс Деткин-Вклеткина за грудки.
Деткин-Вклеткин, из последних сил в третий раз пряча зябкие свои грудки под двойной тулуп, улыбнулся еле заметной улыбкой: такими улыбками улыбаются в предчувствии близкой смерти (внимание, читатель!).
– Да нет… Чувствую-то я себя отлично! – солгал Деткин-Вклеткин. – А гнетет меня то, что я уж, наверное, и не увижу (внимание, читатель!) – плодов труда тех, кто должен был двигаться нам навстречу. Не то работают они слишком медленно, не то сбились с пути. Но они будут здесь: они дотянут конец своей линии до начала нашей, и тогда… – Тут силы оставили Деткин-Вклеткина, и он… (последнее предупреждение, читатель: потом не до того будет!) умолк.
– Вы погодите… это! – сказал Хухры-Мухры.
Деткин-Вклеткин не ответил: он лежал с закрытыми глазами.
– Вы… Вы почему не отвечаете-то, не отвечаете-то почему? – совсем встревожился Хухры-Мухры.
– Разве Вы что-нибудь спросили? – синими губами произнес Деткин-Вклеткин.
– Нет-нет… это я так, – пробормотал Хухры-Мухры и тяжело вздохнул.
Случайный Охотник, за время этого короткого разговора подстреливший и повяливший голубого песца, подошел к лежащему на снегу Деткин-Вклеткину и пригрозил:
– Если Вы сейчас же не съедите кусок мяса, я сам запихаю его в Вас!
– Вы стали человеколюбивым, – приоткрыл глаза Деткин-Вклеткин. – Но так и остались тупым.
– Вот-вот, – обрадовался Хухры-Мухры. – Я всегда говорил, что он тупой.
– Я не тупой, – обиделся Случайный Охотник. – Я просто недоверчивый.
– Как Вы связываете эти понятия? – слабо удивился Деткин-Вклеткин.
– Напрямую, – не мудрствуя лукаво ответил Случайный Охотник. – Я не верю, что можно наесться искусством… Я, в крайнем случае, готов поверить, что это хороший десерт, но в качестве основного блюда – не верю!
– Вы прямо как Станиславский! – провел тонкую аналогию образованный Хухры-Мухры.
– И пусть! – упрямо сказал Случайный Охотник. Потом он с состраданием посмотрел на Деткин-Вклеткина, потоптался около него со своим вяленым песцом и вдруг махнул рукой, положил вяленого песца на снег и хриплым фальцетом запел – причем на удивление точно:
Та-та-та-та, та-ра-ра, тата,
Та-та-та-та, та-ра-ра, тата,
Та-та-та-та, та-а-а-а-а,
Та-та-та-та, та-а-а-а-а…
Деткин-Вклеткин даже приподнялся на локте: он посмотрел на Случайного Охотника практически с ужасом. То, что пел Случайный Охотник, был фрагмент из «Лебединого озера».
Случайный Охотник потупил взор, сбросил унты и снял штаны из шкуры. Старые голые колени Случайного Охотника, мгновенно покрасневшие на морозе, выглядели некрасиво.
– Свихнулся, – констатировал Хухры-Мухры.
Случайный Охотник, не поднимая глаз, помотал головой, вздохнул как перед прыжком в воду и тихо сказал:
– Я «Танец маленьких лебедей» умею… петь и танцевать.
– Откуда… откуда? – только и выдохнул Деткин-Вклеткин.
– Меня семилетним на большую землю возили… один раз. Я там «Танец маленьких лебедей» по телевизору посмотрел. И запомнил…
Тут он смело взглянул Деткин-Вклеткину прямо в вытаращенные теперь глаза и с мукой сказал: «Ешьте… пожалуйста», – после чего быстро пошел по снегу на носочках, снова начав старательно выводить:
Та-та-та-та, та-ра-ра, тата,
Та-та-та-та, та-ра-ра, тата,
Та-та-та-та, та-а-а-а-а,
Та-та-та-та, та-а-а-а-а…
Его некрасивые коленки сгибались плохо, руки были неестественно вытянуты в правую сторону, как будто там, рядом с ним, стоял другой маленький лебедь… такого же преклонного, как и он сам, возраста, а за ним еще и еще один, общим числом четыре – их можно было чуть ли не всех разглядеть на ледяной поверхности… И они подпрыгивали под тоненькую хриплую музыку, старательно долбя пальчиками лед и с грациозным упорством перемещаясь – четыре шага вправо, четыре влево… как полагается у маленьких лебедей.
Танцовщик напряженно смотрел прямо перед собой, стараясь ни в коем случае не сбиться и не замечая, что пальцы его давно размочалены в кровь и что танцует он по тонюсенькой алой полоске, ни разу не оступившись ни вперед, ни назад.
Закончив танец, он совсем смутился, натянул штаны и унты, отошел в сторону и сел на снег, тяжело хватая ртом ледяной воздух. Потом медленно скосил глаза – в ту сторону, где лежал Деткин-Вклеткин.
Никакого Деткин-Вклеткина там больше не лежало. С тревогой вскинув голову, Случайный Охотник увидел, что разрумянившийся Деткин-Вклеткин уже стоит рядом с ним, на твердых ногах, – и глаза его блестят, как звезды.
– Спасибо… спасибо! – полным голосом сказал Деткин-Вклеткин. – Никогда в жизни, слышите, никогда я не получал такого… такого высокого эстетического наслаждения! И никогда не видел, чтобы Душа так танцевала. Мне этого, знаете ли, надолго теперь хватит…
– На сколько? – осторожно спросил Случайный Охотник.
Деткин-Вклеткин улыбнулся, ничего не ответив. Улыбка была кроткой.
Он подал Случайному Охотнику руку и повел его, прихрамывающего, по снегу – туда, где в отдалении от них сидел и плакал образованный эскимос Хухры-Мухры.
– Вы чего? – спросил Случайный Охотник.
– От радости, – сказал тот и бережно поправил последнюю спичку, завершавшую линию. – От радости, что это я высек Вас… тебя! – изо льда.
