Поэтому отцам церкви оставалось лишь предостерегать паству, свидетельствуя свое чистосердечное и глубокое убеждение, что путь арианства – гибелен. Они и делали это, не останавливаясь и перед высказываниями весьма решительными. Так, например, святой Александр Александрийский писал в Окружном послании епископам: «В нашей стране появились… христоборцы, которые учат такому отступлению, какое по справедливости может быть признано и названо предтечею антихриста». (Подобный радикализм был вполне в традициях школы. Еще основоположник ее Климент Александрийский называл иудействующих воплощенными бесами.)
Но требовалось положительное учение о Сущности Слова (Логоса). Иначе путь взаимных анафематствований Александрийской и Антиохийской школ приведет в никуда. Но если, как писал Александр, «в нашей стране» (то есть в империи Константина) появилась болезнь, то действенного лекарства против этой болезни в ее же пределах не обнаруживалось. Наверное, именно тогда у Константина Великого родилась идея поискать этого лекарства за пределами Византийской империи. Тогда в богословской дискуссии смогла бы принять участие школа, авторитетная столь, что и Александрийская, и Антиохийская признали бы ее над собой третейским судьей. Имперские соборы по поводу ереси ариан происходили и раньше, но успеха не приносили. Требовался собор вселенский.
ТРЕТЕЙСКИЙ СУД СКИФСКОЙ ШКОЛЫ
И Константином такой был созван. Именно императором, это была его идея, а не кого-либо из византийских епископов. Причем Константин финансировал организацию и проведение собора из государственной казны. В частности, он оплатил почтовых лошадей cursus publicus (курьерской службы, созданной еще Августом), на которых гонцы епископата империи отправились «во все лены», то есть во все страны мира, где только были тогда христианские общины, призвать богословов на встречу и совет во имя торжества Истины. Примечательно, что именно христианский собор оказался первым в истории человечества мероприятием в масштабе Планеты (по крайней мере – первым таковым со времен легендарной Гипербореи[8]).
Запад отреагировал на приглашение Константина слабо, и это говорит о неразвитости там христианского богословия в его время. Зато поместные церкви Востока и, особенно, Севера приняли в соборе горячее участие. Причем, если Сирию представлял всего один богослов, а Армению – два, то более многолюдные делегации прибыли с Кавказа и Босфорского царства (Керчь), а также и от Великой Скифии. По поводу последнего названия процитируем Нестора, который констатировал в «Повести временных лет»: «Жили между собою в мире поляне, древляне, северяне, радимичи, вятичи, дулебы… волыняне, уличи и тиверцы… и сохранились города их доныне; и греки называли их „Великая Скифь“».
Что скифами (или скифами-пахарями) греки называли славян, то есть племена Русова корня (руссы – Руса сыны, они же «Даждьбожьи внуки», как именует пращуров наших автор «Слова о полку Игореве»), теперь уже мало у кого есть сомнения. Серьезные исследователи Клавдия Птолемея (II в.), Константина VII Багрянородного (Х в.), Льва Диакона, Иоанна Киннама и других сходятся в этом. Но, в результате нераспространенности сведений о географии раннего христианства, может возникнуть вопрос: откуда взялись на Руси времен Константина Великого христианские богословы, да еще и столь искушенные, что не в последнюю очередь ради прибытия их, именно, Византия затеяла Вселенский собор?
Попробуем восполнить пробел. В первые века христианство было представлено целым рядом общин и в землях «скифского квадрата» (так Геродот именовал южные области славянского союза), и к северу от него. Самые первые христианские общины руссов были основаны апостолом Андреем во время его хождения в Скифию, а также и учениками его. (Об этом путешествии Первозванного повествует, кстати, не только «Оповедь». О нем упоминается и, к примеру, в послании византийского императора Михаила VII Дуки русскому великому князю Всеволоду I Ярославичу.) Общины более поздние основали ученики Буса Белояра (IV в.), князя-волхва, который оказал христианам не меньшее покровительство в своих владениях, нежели Константин – в своих.
Волхвы, которых крестил Андрей, восприняли его благовествование не как изложение иноземной и новой веры, но в качестве долгожданной вести об окончательном исполнении древних пророчеств собственной[9]. Именно поэтому «апостол Андрей растрогал проповедью своею скифов», как напишет четыре века спустя епископ Евхерий Лионский. Продолжатель же дела Первозванного апостола князь-волхв Бус Белояр учил о христианстве как о «стезе Прави» (Бусово Провещание), не мысля его вне контекста богословия древнерусского православного (Правь славили) ведизма. В итоге во времена раннего христианства земли руссов были единственными, где оно не встречало гонений и не обрастало ересями. (Не потому ли также, что там тогда не было иудеев и, соответственно, иудействующих?) «Холода Скифии кипят жаром веры», свидетельствовал современник I Вселенского собора Евсевий Иероним. И, что особенно важно, это был жар от пламени изначального, не искажаемого ничем апостольского учения.
Вот это и была богословская школа, авторитет которой позволял ей позицию как бы третейского судьи в споре школ Александрийской и Антиохийской. А.В. Карташев именует ее «условно» Малоазийской, а следовало бы назвать Евразийской или, точнее, Скифской. (Коль скоро уж у эллинов на протяжении всей истории ученичества у славян принято именовать учителей из них скифами. История же эта весьма продолжительна, кстати. Она начинается с воздвижения и возглавления скифом Оленом (Оленем) самого знаменитого из храмов эллинских – Дельфийского, что произошло не позднее IX в. до Р.Х.[10] В последующие же века, например, скиф Абарид был учителем Пифагора[11]; скиф Анахарсис – Креза и Солона и основал школу стоиков. Гераклит получил посвящение и духовное имя Любомудр в русском городе Голунь. И даже еще в Х веке в Константинополе учил святой Андрей Скиф, юродивый.)
Итак, первый Вселенский собор начался. Вопрос, предложенный богословам, собравшимся со всего мира, был: как правильно исповедовать Сына Божия? Епископ Евсевий Кесарийский, более желая угодить всем, чем Истине, предложил, как это бы назвали сейчас, «центристскую» формулировку: «Веруем во Единого Господа Иисуса Христа, Бога от Бога, Сына Единородного, Перворожденного всей твари».
На первый взгляд: что здесь такого уж особенно «соглашательского»? ведь Иисус назван БОГОМ, который рожден от Бога. Казалось бы, такая формулировка исключает возможность исповедания Его человеком или даже верховным ангелом. Но вспомним: первый Вселенский собор – это ведь была еще эпоха раннего христианства, хотя и конец ее. А значит, если первоисточное апостольское учение, в чем-то и было искажено, то пока еще весьма незначительно. До самоуправства[12] Юстиниана на V Вселенском соборе оставалось еще ровно два века, до официального узаконивания на Западе измышлений латинствующих – семь веков, до реформы (чтобы не сказать – ереси) Никона на Руси – тринадцать. Коротко говоря, слово БОГ в устах правоверного христианина во времена Константина могло означать не только Всевышнего.
Ныне сия особенность христианского исконного богословия позабыта столь основательно, что немногие, кто помнит еще о ней, шагу ступить не могут, не нарываясь на обвиненья в язычестве. Не помогают и ссылки на вполне ясные речения Нового Завета и писания учеников апостольских. Но все же приведем их, Бог милостив. Речение Иисуса 35 из Евангелия от Фомы: «Где Троица, там и боги». Скажут, что это апокрифический текст (не посмотрев на то, что Фому цитировал Ориген – I–II в.). Но ведь и апостол Павел повторяет эту же мысль: «Есть много богов, но… один Бог Отец, из которого все» (1 Кор 8:5,6). А Дионисий Ареопагит, принявший от Павла крещение (Деян 17:34), и посвященный до этого в учение Абарида и Пифагора, писал о богах и Боге Всевышнем так: «Увидишь и то, что (христианское) богословие называет высшие небесные существа… богами, хотя непостижимое Высочайшее Божество превышает по своей природе все существа» (О небесной иерархии, 12:3). Так вот, поэтому даже именования Христа БОГОМ во времена Константиновы было еще недостаточно, чтобы во всей полноте исповедать Истину соответственно собственному Его слову «Я и Отец – одно» (Ин 10:30)!
Вернемся к обсуждению происшедшего на соборе. В ответ на предложенье Евсевия император произнес одно слово. И слово было о Боге, и было это слово «Единосущный». То есть Константин рекомендовал дополнить формулировку таким вот образом: «Веруем во Единого Господа Иисуса Христа, Бога от Бога, Сына Единородного, ЕДИНОСУЩНОГО Отцу (Όμοούσιον τω Πατρί), Перворожденного всей твари». И эта рекомендация была принята. Определение «Единосущный» стало неотъемлемой частью Символа веры, которым руководствуются христиане мира поныне. Не правда ли, за одно лишь это Константин I может именоваться по праву не только покровителем христианства, но выдающимся богословом?
