– Что там, Лебедь?!
Пес поднял ко мне исполосованную жуткими шрамами, страшную морду; в глазах его плескался темный ужас, невольно передавался человеку. Тут же собака снова уставилась на пустую площадку меж сосен – туда, откуда прибежала.
С первой минуты, как забеспокоился Лебедь, я тут же решил, что медведь. Сдернул с плеча оружие, снял с предохранителя. С расстояния в пять метров заряд картечи из 12-го калибра валит небольшое деревцо, а потом картечь расходится «стаканом» диаметром сантиметров тридцать. Каждая картечина – это, по сути, небольшая пуля. Теперь две смерти застыли в моих руках, внутри железных пустых палок, послать их в зверя или человека я мог одним движением руки.
Но стрелять было не в кого. Было вовсе не темно – северные сумерки, светлые и без теней. Местность видна по всему редколесью, метров на двести в каждую сторону. Стволы сосен, обгорелые по низу, щетка подроста – двух-трехлетних сосенок, лезущих через черный слой горелого мха на земле.
Во все стороны и сзади тоже – ни малейшего движения нигде. Я сделал шаг вперед, и тут же Лебедь, тихонько скуля, двинулся, но не впереди, не рядом, а за мной. Все тело огромного пса было напряжено, как струна, на морде застыло какое-то безумное и вместе с тем жалкое выражение; зверь шел, как будто пританцовывал. Я понял, что пес в любую секунду готов к битве не на жизнь, а на смерть и к тому же ужасно боится. Но с кем драться?! Кого бояться?! Нигде никого, ничего. Мертвая тишина, дремотный покой леса в июльскую светлую ночь.
Вот я перешел какую-то невидимую, но для Лебедя понятную границу, пес жалобно заворчал, заскулил. Делаю шаг назад, и Лебедь прижимается к моим ногам; я чувствую, как он мелко-мелко дрожит. Вот так – пригнувшись, стиснув ружье, постоянно натыкаясь на собаку, я постепенно начинаю понимать, какого именно куска земли боится Лебедь. Получается, что пес не хочет идти в эдакий круг диаметром метров сорок или пятьдесят. Глаза безумные, перепуганные, вся шерсть дыбом, все мышцы напряжены.
Хоть убейте, нет в этом круге ничего. Ничего и никого. Такие же сосны, такие же новые сосенки-подрост, такие же кочки и мох. Все прекрасно видно, нигде никакого движения. Кто-то длинный лежит, утонув во мху?! Нет, бревно. Что-то движется?! Нет, это мы с Лебедем движемся, перемещаемся и с разных точек видим одни кустики.
Нервы все больше на пределе, испуг собаки заражает все сильнее.
Хруст!!! Шорох!!!! Кто-то большой идет сзади! Круто поворачиваясь, скачком встаю к стволу дерева. Лебедь и ухом не повел, смотрит все в глубь непонятного пятна.
Уф-ф… Ничего и никого. Просто хрустнул сучок, сорвалась полусгнившая ветка. Вон она, мягко покачивается на кусте.
Тогда я решаюсь: если не справиться с собой, можно довести себя до такого, что потом не сможешь войти в лес. Стискивая зубы, вхожу внутрь проклятого «пятна». И ничего не происходит. Тишина, только я сам зашелестел кустами, примял мох на кочках.
Лебедь тоненько скулит, мелко перебирает ногами, бежит не за мной, а по периметру какого-то круга, в который он зайти не смеет. Становится очень видна граница этой загадочной зоны, Лебедь проводит ее предельно четко.
С минуту стою, чтобы успокоиться – ну вот, я внутри… Ну и что?! Внимательно всматриваюсь – нет, во мху нет никого и ничего. Нет даже следов кого-то крупного; ближайшие несколько дней крупный зверь тут не проходил. Двигаюсь к тому давешнему бревну. Да, это полусгнившая сосна, обгоревшая два или три года назад на пожаре, охватившем весь этот участок леса.
Пересекаю «заколдованный круг», встречаясь с Лебедем на той стороне. Пес махает хвостом, очень рад, но в круг по-прежнему не идет. Я еще раз пересекаю «круг» и все пытаюсь найти, ну что же в нем такого необычного?! Участок леса и участок леса. Всего несколько сосен возвышаются в «заколдованном пространстве», я внимательно осматриваю их кроны. И там ничего… Или «кто-то» ходит вдоль ствола, чтобы я его не увидел? Но тогда Лебедь предупредил бы. Вообще, Лебедь ведет себя предельно странно: будь здесь что-то опасное, пусть даже очень необычное, собака облаяла бы все крупное, движущееся, затаившееся. Лебедь, похоже, вовсе не видит здесь ничего, что следует облаять. Он очень напряжен и очень боится… Но не так, как он боится зверя.
Выхожу из «заколдованного круга»; все так же сторожко, держа ружье, двигаюсь в сторону лагеря. Осудите меня, если хотите – стараюсь держаться подальше от густых зарослей, от высоких и толстых деревьев, от промоин, переломов местности.
До лагеря – с четверть часа ходу, а ведь темнота сгущается, хотя и очень медленно. Через полкилометра Лебедь снова начинает вести себя обычно: не жмется к ногам, страшно мешая идти, расслабился, опала шерсть. Когда я прихожу, как раз наступает самое темное время. Луна делается золотой и серебряной, высыпают звезды, холодает. Иней лежит на скамейках и на клеенке стола. Все уже давно легли, конечно.
Сажусь за стол, вытирая скамейку от инея, наливаю почти холодного чаю. Дело даже не в самом напитке: мне важно совершить обычные, привычные действия, совершаемые сто раз. Сесть под экспедиционным тентом за покрытый клеенкой стол, налить чаю в железную кружку, посмотреть на лагерь, на палатки и на вытоптанную землю. Уже очень хочется спать.
До сих пор я не имею никакого представления, что же так напугало Лебедя. Членам экспедиции я не сказал ничего: не те были у нас отношения. Но с тех пор я несколько раз рассказывал разным людям эту историю. Немногие просто пожимали плечами. Большинство уверяли, что все же там была лежка медведя, но только я ее не заметил.
Вот в это я не верю совершенно, потому что «не заметить» лежки медведя невозможно так же, как «не заметить» атомного взрыва. Разве что медведь шел тихо, охотничьим шагом и не оставил следов. Но это была бы уже не лежка, это было бы только «место, по которому прошел медведь».
И затаившегося, и охотящегося медведя Лебедь сразу обнаружил бы, кстати. Ведь Лебедь вовсе не просто большая деревенская собака. Лебедь – это охотничья лайка; зверовая собака, на счету которой несколько медведей. Лебедь не только не боялся зверей, он нападал на них, гонял их. Он умел задержать зверя, не пускать его, пока хозяин не сможет подойти и выстрелить наверняка.
Один великий теоретик по этому поводу долго рассуждал о космодромах космических пришельцев. Он уверял, что кроется такой космодром под землей, его все равно не видно… По крайней мере, не видно таким, как я и как вы, дорогие читатели.
– Они там все в тонком виде, – рассуждал теоретик (он так и сказал – «в тонком виде»). – Их надо еще рассмотреть, а потом приманить…
После чего ударился в рассуждения о перелетах на континент Му, о великих тайнах древних цивилизаций, например о том, как же они передвигали многотонные камни. Ясное дело, владели тайной антигравитации, а может быть, им камни возили пришельцы, прилетая вот с таких космодромов.
Помнится, я очень огорчил теоретика, рассказав, как проводились эксперименты и как группа человек в двадцать легко тащит глыбу тонн до 30 с помощью деревянных катков. Нет… даже не просто «огорчил» – я вел себя совершенно неприлично, осмелившись пожать плечами там, где время и место преисполниться почтения к тайнам антигравитации, круглым зеленым космодромам и самому теоретику.
Году в 1982 я узнал, что совсем неподалеку, в верховьях речки Ковы, известно несколько «поганых мест».
Называют их еще и «плохими местами», и «заколдованными» – по-разному.
Каждое заколдованное место – это круг голой земли, проплешина в траве и мохе. Животные, забредающие в такие места, погибают – и домашние, и дикие. Собаки не идут в такие места, боятся их. Для людей такие места как будто не опасны… хотя кто знает? Вроде, человеку возле этих проплешин некомфортно… Но кому же, интересно, сделается «комфортно» возле нескольких коровьих и оленьих туш, гниющих уже несколько недель?!
То, с чем столкнулся я, мало похоже на «проплешину». Может быть, «поганое место» только начинало там формироваться? Но больше я на этом месте не бывал никогда и никаких необычных историй про остров Сергушкина никогда не слыхал. Так что предположение это чисто умозрительное, просто попытка хоть как-то объяснить свое приключение.
Удивительное место в лесу вспоминается мне как одно из переживаний в годы работ на Ангаре: так же, как ловля ельцов на голый крючок, синие воды Ангары, сосновые леса на островах, над ярко-желтыми откосами, или как иней, покрывающий столы и скамейки в конце июля.
А объяснения, скорее всего, я никогда не получу.
Эта история приключилась в 1978 году на Ангаре. В тот самый год, когда я вздумал погулять по острову Сергушкина, посмотреть на закат над шиверой. И было это в большом поселке Кежма, где, казалось бы, трудно случиться любому безобразию. Случилась она с человеком, который тоже работал на острове Сергушкина, как старый-старый приятель Васи Привалихина.
