Рязсмотренное сейчасъ маленькое сочинение о Св. Духе едва–ли принадлежитъ Василию, какъ и те две книги (IV и V) противъ Евномия, къ которымъ оне присоединены. Уже Гарнье представилъ противъ подлинности его такия серьезныя основания, что было бы безполезно оспаривать ихъ. Но это обстоятельство еще отнюдь не лишаетъ всякаго историко–догматическаго значения изследованный сейчасъ документъ. Онъ показываетъ, что во второй половине IV века идеи неоплатоническия и христианския такъ тесно переплетались между собой, что для обыкновеннаго читателя трудно уже было различить, где находится философская спекуляция и где лежитъ христианская религия, и тотъ факть, что сочинение падписано именемъ Василия, — лица, пользовавшагося большимъ авто–ритетомъ въ последующемъ предании, когда уже утерялось различие между подлинными и подложными сочинениями, еще более увеличиваетъ значение этого вывода.
Безъ сомнения, изъ всехъ сочинений, написанныхъ ο Св. Духе въ IV веке, наиболее важное значение въ последующей догматике получила книга Василия оСв. Духе къ Амфилохию, составившая собой основу всей последующей литературы по этому вопросу. Здесь впервые восполненъ тотъ недостатокъ традиции ο Св. Духе, какой замечается у прежнихъ писателей, не исключая й Афанасия; учение ο Духе изложено въ полноте, обосновано на св. Писании и носитъ строго церковный характеръ, — однако, и оно, въ своихъ общихъ идеяхъ, близко соприкасается съ неоплатонизмомъ. Мы разсмотримъ лишь самую богатую по содержанию 9–ю главу его, носящую надписание: «отличительныя понятия ο Духе, сообразныя съ учениемъ Писания» и сопоставимъ его съ относящимися местами изъ Еннеадъ Плотина.
9 глава ο Духе.
Поэтому, слыша слово «Духъ», невозможно зообразить въ мысли природы ограниченной и подлежащей изменениямъ и переиначиваниямъ (άλλιώσεσιν) и вообще подобнаго твари, но, простираясь мыслями къ высшему (προς τό άνοτάτω), необходимо должно представлять себе сущность умную, безконечную по силе, безпредельную по великости, измеряемую временами или веками, неоскудевающую въ благахъ, какия имеетъ. Къ нему обращено все, имеющее нужду въ освящении; его желаетъ все живущее добродетельно, вдохновениемъ (επινοια) его какъ бы орошаемое и вспомоществуемое къ достижению свойственнаго себе и естественнаго конца. Онъ усовершаетъ другихъ (τελειωτικονρ αλλων), а самъ ни въ чемъ не имеетъ нужды. Онъ живетъ безъ обновления (επισκείας τως ζών), то есть податель жизни (άλλα ζωής χοριγός). Онъ не черезъ прибавление возрастаетъ, но вдругъ полонъ, самъ въ себе водруженъ (έαυτω ίδρυμένον) и везде существующий (πανταχού ον), источникъ освящения (άγιασμοΰ γένεσις), мысленный светъ, доставляющий (παρεχόμενος) собой всякой разумной силе при искании истины какъ некоторую очевидность ея (οίον τίνα καταφανδίαν). Онъ неприступенъ по природе и удобовместимъ (χωριτός) по доброте; хотя все исполняетъ своей силой, однако, со–общается однимъ достойнымъ, и не въ одной мере приемлется (μετεχόμενον) ими, но разделяетъ действования по мере веры. Онъ простъ по сущности, многообразенъ (ποικιλον) по силамъ. Онъ весь присутствуетъ въ каждомъ (όλον έκάστφ παρόν) и весь повсюду (και ολον απαντά χου ον). Онъ разделяразделяемый не страждетъ (άπαθώς μεριζόμενον) и когда приобщаются его, не перестаетъ быть всецелымъ(και ολοσχερώς, μετεχομένον), на подобие солнечнаго сияния, наслаждающийся приятностью котораго какъ бы одинь наслаждается, между темъ какъ сияние это озаряетъ землю и море и срастворяется съ воздухомъ. Такъ и Духъ въ каждомъ изъ удобоприемлющихъ его пребываетъ, какъ ему одному присущий, и всемъ достаточно изливаетъ благодать, которой наслаждаются причащающиеся по мере собственной своей приемлемости, а не по мере, возможной для Духа. Освоение (οίχείωσις) духа съ душой не местное сближение (потому что безтелесное можетъ–ли приближаться телеснымъ образомъ?, но устранение страстей (ό χωρισμός), которыя привзошли въ душу впоследствии (ΐστερον) отъ привязанности ея къ телу и
Отдалили ее отъ родства (της οίκειότητος) съ Богомъ. Потому кто очистился отъ срамоты (αίσχους), какую произвелъ въ себе грехомъ (κακίας), возвратился къ природной красоте и чрезъ очищение (δια καθαρότητος) какъ бы возвратилъ древний видъ царскому образуто ютъ единственно можетъ приблизиться къ Утешителю (παρακλήτω). И Онъ, какъ солнце, которымъ встречено чистое око (κεχαθαρμένον ομμα), въ себе самомъ покажетъ тебе образъ невидимаго. Α въ блаженномъ созерцании образа увидишь неизреченную красоту Первообраза (το άρρητον τοΐ άρχετίπο υ καλοϊ). Чрезъ него восхождение сердецъ (καρδίων άνάβασις), руковождение немощныхъ, усовершение преуспевающихъ. Духъ, возсиявая очищеннымъ отъ всякой скверны, чрезъ общение съ собой делаетъ ихъ ду–ховными. И, какъ блестящия и прозрачныя тела, когда упадетъ на нихъ лучъ света, делаются светящимися и отбрасываютъ отъ себя новый лучъ, такъ и духоносныя души, сами делаются духовными и на другихъ изливаютъ благодать. Отсюда предведение будущаго, разумение таинствъ, постижение сокровеннаго, раздаяние дарований, небесное жительство, ликостояние съ ангелами, нескончаемое веселие (ατελεύτητος ευφροσυνη), пребывание въ Боге, уподобление Богу (η προς θεόν οϊκοίωσις, И крайний пределъ желаемаго обожение (το άκρότατον των ορεκτων θεον γενέθαι).
Такимъ образомъ философия и христианская религия въ своихъ конечныхъ результатахъ ο Боге единомъ по существу и троичномъ Его проявлении пришло къ одному и тому же выводу. Это было величайшимъ торжествомъ веры и знания, быть можетъ, единственнымъ моментомъ въ истории, когда не только думали, но и чувствовали,что все важнейшие теоретичеекие вопросы решены окончательно, что наука и религия разъ навсегда приведены въ полное согласие и гармонию. Широта и глубина христианской религии у каппадокийцевъ въ первый разъ выступила во всей своей наглядности. Они поняли христианство, какъ высшее восполнение эллинизма и иудейства, — этихъ двухъ главныхъ формъ, въ которыхъ выразилось религиозное развитие тогдашняго человечества, и опре–делило его, какъ высшую философию. Они редко употребляли такия выражения, какъ: «наша вера», «наше вероучение». Ихъ обычнымъ оборотомъ было: «наша философия», «богословствовать ο Боге» значило на ихъ языке: «философствовать ο Боге», и въ этомъ отношении они не только углубили, но и осуществили идею, некогда высказанную апологетами. Впитавъ въ себя всю эллинскую кулътуру и науку, они говорили языкомъ Гомера, Аристотеля, Платона и Плотина, и аттическия остроты, можно сказать, лежали у нихъ на кончике языка. Они привлекли къ себе внимание всего современнаго имъ образованнаго общества и стояли въ дружестве и переписке съ такими знаменитостями своего времени, какъ риторы Ливаний и Фемистий. Они же предприняли и хри–стианизацию современнаго имъ общества: Василий и Григорий Богословъ некоторое время сами подвизались на реке Ирисе, а первый сталъ основателемъ Понтийскаго монашества и въ своихъ правилахъ впервые далъ ему прочное устройство. Будучи выдающимися людьми своего времени, они хорошо сознавали свое положение и несмотря на общий упадокъ темперамента политической и общественной жизни, писали и учили въ полномъ оду–шевлении, — въ сознании, что они действуютъ и работаютъ на благо всего человечества.
3. Возвращаемся къ тому пункту, на которомъ мы оставили Василия Великаго въ обзоре его деятельности. Новая теология, разработанная каппадокийцами, несмотря на все ея преимущества, не могла сразу же разсеятьтехъ недоразумений, которыя десятилетиями накопились въ этой области между Востокомъ и Западомъ.«Три ипостаси» восточныхъ попрежнему оставались подозрительными въ глазахъ Запада, какъ ни много было сделано прошлой историей для взаимнаго сближения, обвинения въ арианстве по адресу Востока все еще не прекращались на Западе. Съ другой стороны, Маркеллъ былъ живъ, и продолжавшаяся связь съ нимъ старшаго поколения никейцевъ будила въ душе восточныхъ невольныя сомнения въ правильности ихъ учения объ одной сущности или ипостаси и рождала старыя опасения предъ савеллианствомъ. Въ одномъ письме Василий горько жалуется на то, что западдые многократно «сверху и снизу (άνω και κάτω) » анафе–матствовали Ария, а ο Маркелле все еще не произнесли определеннаго суждения. Каппадокийцы сами глубоко понимали эту разницу, отделявшую ихъ отъ Запада и стар–шаго поколения никейцевъ. «Когда мы, — пишетъ Григорий Богословъ, — благочестиво употребляемъ речения: одна сущность и три ипостаси, первымъ означая природу Божества а вторымъ свойства трехъ ипостасей, а западные (παρά τοϊς Ίτάλοις), пο бедности своего языка и по недостатку наименований, не могутъ различать сущности и ипостаси и потому заменяютъ слово ипостаси словомъ лица, чтобы не подать повода думать, что они признаютъ три сущности, то что же еще изъ этого получается? Нечто весьма достойное сожаления… Произошло то, что въ выражении: три лица открытъ савеллианизмъ, а въ выражении три ипостаси— арианизмъ. Α пο мере того, какъ съ каждымъ днемъ присоединялось еще нечто огорчительное, настаетъ опасность, что вместе съ слогами ра–сторгнутся и концы вселенной».
