Его товарищем по изолятору оказался Петя Гудюк — молоденький хилый семинаристик четвертого, выпускного класса.
— Ты как сюда попал, Петруша? — спросил его Андрей.
— Простудился я…
— Давно здесь?
— Дней за пять до тебя положили…
— И все не поправляешься?
— Почти выздоровел…
— Так чего же не выписываешься? — удивился Андрей. — В семинарии все лучше, чем в этом узилище.
— Для меня все одно: что здесь, что там…
— Почему домой не едешь на каникулы?
— Нет у меня дома, кроме как здесь…
— Как нет дома? Родные-то есть?
— Папани с маманей нет. Померли… А брат, сам знаешь, есть.
Андрей знал его брата. Это был смиренный монах-священник отец Анастасий, который жил в лавре и заканчивал духовную академию.
— Когда же родители твои померли?
— Папу на войне убили, а мама вскорости умерла. Мы с братом одни остались. Его наш владыка приютил. Стал брат у него иподьяконом. Я при нем жил, от него кормился. Потом брата уговорил владыка в монахи постричься, академию окончить. «Сам, — говорит, — архиереем будешь». Вот он и пошел. Стукнуло мне восемнадцать — брат и меня сюда пристроил.
— Тебе-то, Петруша, хоть нравится здесь?
— А куда денешься?.. У меня всего шесть классов… Способностей нет…
— Кто тебе это сказал?
— Сам вижу… Иной выучит урок за час, а мне и пяти часов мало… Что ни говори, а до учебы я негож.
— Так шел бы куда-нибудь работать!
— Я было хотел, да брат не велит. «Семинарию, — говорит, — уже почти кончил, куда ты пойдешь, кому ты нужен там… в миру. Там над тобой все смеяться будут. А здесь тебя ценят. Приход дадут. Я, как стану архиереем, к себе тебя возьму. Секретарем моим будешь… ключарем…»
— А разве брат не прав?
— Понимаешь, не лежит у меня душа к божественному, — неожиданно прошептал Петя. — Не лежит. Люблю я живое дело, работу… А тут что? — И Петя вяло махнул рукой.
За разговором Андрей не заметил, как отворилась дверь и в комнату вошел Бородаев вместе со старым знакомым Андрея — «блаженным» Григорием.
— Я привел к вам нового больного, — каким-то странным тоном произнес Бородаев. — Пусть он у вас отдохнет, а я пойду позвоню по телефону: вызову врача.
Григорий обвел комнату и обоих больных блуждающим взором и каким-то неестественным голосом сказал:
— Един у нас врач душ и телес — господь и бог!
— Един, един, — согласился Бородаев. — Полежи, отдохни, брат Григорий.
— Отдыхать будем в могиле! — наставительно проговорил Григорий. — Здесь мы токмо странники и пришельцы.
— Странники и пришельцы… — опять подтвердил Бородаев и глазами вызвал Андрея за дверь.
— Что такое? — спросил Андрей.
— Не видишь разве: спятил парень.
— Как… спятил?
— Ну, с ума сошел, — разъяснил Бородаев. — На религиозной почве. Я предполагаю, что у него «мания религиоза».
— Откуда ты знаешь?
— Не первый раз у нас такое. Каждый год… Этот еще хорошо — тихий. Вот с буйными беды не оберешься. Один на помощника инспектора кричал: «Антихрист ты, на челе твоем печать антихриста!» А меня почему-то звал «Шестьсот шестьдесят шесть» и убить грозился.
— Шестьсот шестьдесят шесть — число апокалипсическое. Начитался он, видно, апокалипсиса и помешался на его тайнах.
— Все надо делать в меру, — раздраженно сказал Бородаев. — Заставь дурака богу молиться, он и лоб разобьет. Ну, я пошел звонить в психиатрическую, чтобы за Григорием прислали машину. А ты, будь добр, присмотри пока за этим кретином.
Андрей вошел в комнату и застал такую картину. На кровати стоял Петя в одной рубахе, без штанов. Видно, он в испуге вскочил, когда к нему подошел «блаженный». А тот опустился на колени перед Петей и крестится быстро-быстро, лбом об пол бьет, целует ноги Пети и приговаривает:
— Святый пророче божий Илие, моли бога о нас!
— Какой я пророк Илья? — пытался возразить Петя. — Я же Петр.
— Не отрицайся, — умолял его Григорий, — И бысть мне видение чудное. Се отверзеся небо, и ты, пророче божий, нисшел на колеснице огненной на землю нашу грешную, окаянную…
На лице Петра был ужас. Андрей подумал, как бы и этот не сошел с ума от страха, и позвал Григория:
— Пойдем, брат Григорий, пройдемся.
Григорий покорно встал с колен и вышел с Андреем в коридор. Андрею и самому стало жутко. Впервые довелось ему встретиться с умалишенным. Они были совсем одни, если не считать Петра. «Вдруг Григория охватит буйство? Тут как в могиле, кричи не кричи, на помощь никто не придет. Что тогда делать?» — думал он.
В это время Григорий неожиданно вбежал в туалет, стал на колени перед унитазом и стал на него молиться. По временам он с благоговением целовал грязный стульчак.
— Се престол божий, — пел он глуховатым голосом. — Се святая святых…
Андрей хотел было оттащить святотатца, но махнул на все рукой: «Шут с ним, пусть молится, лишь бы Петьку не беспокоил. Парень и так что-то не в себе…»
Подъехала машина, и в изолятор в сопровождении инспектора отца Вячеслава и Бородаева вошел врач с двумя санитарами. Врач сразу констатировал помешательство на религиозной почве и укоризненно сказал отцу Вячеславу:
— Ваше заведение — основной поставщик подобного рода больных. Когда вы только кончите калечить людей!
— Мы тут ни при чем, — спокойно ответил отец Вячеслав. — Они сами себя до этого доводят.
— Э, бросьте!.. Почему же из других учебных заведений не поступают к нам душевнобольные, а только из вашего?
— У нас своя специфика: мы не только учим, но и воспитываем…
— Вот, — врач кивнул на Григория, — плод вашей деятельности. И когда это только кончится?
— Это вас не касается, — отрезал отец Вячеслав. — Делайте свое дело, а мы будем делать свое!..
Когда «блаженного» увезли, Андрей долго еще не мог опомниться. Лежа на постели, он думал о Григории, о Петре и о себе. Вспоминая «подвиги», приведшие его в изолятор, Андрей твердо решил навсегда отказаться от всякого рода религиозных излишеств. «Буду, как все! Нечего мне мудрствовать. Не то и я «сподоблюсь» такой же судьбы», — думал он, засыпая.
Вдруг что-то разбудило его. Он открыл глаза и увидел Петю, который ходил по комнате. Видно было, что он сильно взволнован.
— Петрусь, что с тобой?
Юноша окинул Андрея странным взглядом. Глаза его были широко открыты.
— Тебе плохо?
— Нет, ничего.
— Тогда ложись, спи.
— Я лягу.
— Прошу тебя, Петя, ложись, отдохни.
— Бедный Григорий! До чего они его довели. Нет, бог не допустил бы… Страшно… Страшно мне… Кажется, я один на целом свете… Нет никакого бога, слышишь, нет его… Все обман один… И мы с тобой обмануты. Напрасно прошла моя молодость. Ничего я в жизни не видел и не увижу…
— Успокойся, Петрусь. Все у тебя впереди: и жизнь и молодость.
— Что жизнь? Что молодость? Кому мы нужны?
— Людям! — твердо ответил Андрей.
— Каким людям? Люди обходятся без нас, попов. Верующих становится с каждым днем все меньше. Что нас ждет? Что, скажи мне?
— Нас ждет паства, верующие. Они нуждаются в нас, священниках. Мы понесем им вечные истины добра и справедливости, будем спасать их души…
— Да? А мне кажется, что без попов, которые только морочат головы, им было бы лучше…
— Что ты говоришь, Петр? Ты же без пяти минут пастырь!
— Не буду я пастырем, не хочу!.. Хватит, насмотрелся на них… Не хочу жить так, как они, как живет брат. Разве это жизнь человеческая? Вечно вокруг него старухи, глупые, неразумные, блаженные да вонючие монахи.
— Убогим людям мы и нужны.
— Не нужны! Им не наши утешения требуются, а настоящая помощь. А мы им о боженьке толкуем. Обман… кругом обман…
— Если религия — обман, то зачем ты здесь? Иди в мир и живи себе мирским человеком.
— Кому я там нужен? Смеются над нами, не доверяют… Да и специальности нет у меня, кто примет меня на работу.
— Попробуй…
— Легко тебе говорить: попробуй! Такими вещами не шутят. Легко советовать, когда у тебя родные есть, свой дом. У меня же нет никого, кроме брата. Если я уйду из семинарии, откажусь от религии, брат проклянет. Он у меня за отца и мать, а легко ли жить под родительским проклятием?! Нет, мне все дороги заказаны. Выхода нет, — вздохнул Петя.
— Ты взволнован. Ложись-ка спать. Утро вечера мудреное.
— Спокойной ночи тебе… Не сердись на меня и прости, ежели тебя чем обидел…
— Чего зря говоришь? Спи!
— Прощай, брат…
— Спокойной ночи.
Андрей, утомленный необычным днем, быстро уснул. Утром его разбудил голос Бородаева, пришедшего проведать больных.
— Как себя чувствуешь, Смирнов? — спросил лекарь.
— Неважно.
— Температуру мерил?
— Я только проснулся.
— Меряй… А где Петя?
