— Опять не могу не прервать твое красноречие, — сказал Гатукевич. — Здесь у тебя громоздятся противоречие на противоречии, нелепость на нелепости. В прошлой тираде ты говорил, что доказательства бытия божия не обладают математической или естественнонаучной достоверностью. Это значит, что они предмет веры, если хочешь — желания. Теперь ты утверждаешь обратное: за доказательствами бытия божия признаешь научное значение. Нужно выбрать одно из двух. Но главное не в этом. Если бы твои доказательства на самом деле обладали научной достоверностью, то их обязан был бы принять каждый разумный человек. Истину «дважды два — четыре» не может отрицать никто, кроме идиотов. Между тем мы знаем массу умных, образованных людей, которые, принимая все остальные научные истины, не признают бога. Ты назвал имена многих видных ученых. Допустим, они были верующими, хотя большинство из них только формально придерживалось религии, так как в то время церковь была столь могущественна, что открытое выступление против нее означало бы обречение себя на гонения и, может быть, даже смерть. Но самое главное опять же не в этом. Ты привел имена верующих ученых. Я могу привести тебе гораздо большее число имен крупнейших ученых всех времен и народов, которые были убежденными атеистами. Они тоже изучали природу, но приходили к противоположным выводам, нежели их «верующие» коллеги. Значит, доказательства, которые ты привел, не обладают достоверностью научных истин, не обязательны для всех и каждого. И уж совсем неверно, что идея бога будто бы становится требованием научного мировоззрения. Как раз наоборот, с каждым годом из науки изгоняется эта идея, неверующих становится все больше, особенно среди образованных людей и ученых. Что вы на это скажете, молодой человек?
— Подкладка атеизма не интеллектуальная, а моральная. Ее источник не в уме, а в развращенной воле и сердце человека. Христианства люди не хотят прежде всего потому, что оно противоречит их эгоистическим стремлениям к личному счастью на земле. Бог не нужен человеку, потому что мешает ему самому стать богом. Религия отрицается крайним развитием эгоизма в современном человечестве, порвавшем связь с богом: человек противопоставляет богу свое право на абсолютное утверждение своей личности, право своего «я» на безграничную свободу. Все кажется бременем для современного сверхчеловека. Единственным теоретическим аргументом атеизма мог бы быть материализм, как притязание на объяснение всего существующего без высшего начала. Материализм вел бы к атеизму, если бы доказал самобытность и вечность материи, но понятие о вечности материи в материализме есть только догмат слепой веры, а не научно доказанное положение. Но если бы даже и удалось материализму доказать самобытность материи, то и это логически не вело бы к атеизму, а только к дуализму. У нас есть разумные основания для веры в бога, а у атеистов нет ни одного доказательства небытия бога. Поэтому неразумным оказывается атеизм, всегда хвалившийся своей связью с разумом, наукой и философией, а не вера. Признание бытия божия есть разумная вера, а отрицание бытия божия есть догмат слепой веры атеизма. У атеизма нет ни одного доказательства в свою пользу, у него нет цельной атеистической философской системы. Атеизм даже нельзя признать философией в строгом смысле этого слова. Обычными своими возражениями против истины бытия божия атеизм не попадает в цель. По сравнению с атеизмом восемнадцатого века атеизм двадцатого века ни на шаг не продвинулся вперед. Как и тогда, теперь также сильным возражением против существования бога считают указание на закономерный ход явлений в природе и обществе, отсутствие чудес или следов явного сверхъестественного вмешательства в жизнь мира, хотя для логически мыслящего человека отсюда мог следовать только тот вывод, что творец мира дал ему законы, не нарушаемые и им самим. По-прежнему любимым возражением против бытия божия считается указание на зло и страдания, часто безвинно испытываемые людьми, тогда как для правильно мыслящего человека из наличия их можно сделать лишь тот вывод, что мир сотворен не для счастья человека, а вовсе не тот, что нет творца. Итак, атеизм, а не вера в бога противоречит разуму.
— Против этой тирады мне возразить труднее, — почесав затылок, произнес Гатукевич. — Начну с частных замечаний. Неверно, что нет цельной атеистической философской системы. Такие системы были в древности и в средние века, есть они и сейчас. Марксистская философия как раз и есть цельная философская система атеистического толка. Так что здесь вы, молодой человек, перебрали лишку. Неверно, что у атеизма нет ни одного доказательства в свою пользу. Они есть. Нельзя согласиться и с утверждением о том, что вечность материи есть догмат слепой веры, а не доказанное положение. Это чушь. Мы с тобой еще в школе изучали закон сохранения материи. Закон этот гласит, что материя не возникает из ничего и не превращается в ничто, а только переходит из одного состояния в другое. Нет ни одного факта, опровергающего этот всеобщий закон природы. Что касается аргументов атеизма против существования бога, основанных на отсутствии чудес в наше время, то действительно напрашивается вопрос: почему раньше чудеса лились рекой, а нынче, когда неверие распространяется со страшной для церкви силой, когда чудеса нужны были бы как никогда раньше, их почему-то нет? Непонятно также, почему всемогущему и любвеобильному богу нужно было творить мир не для счастья человека, а для его страданий и всяческого зла? Все это возражения частного порядка. Наконец, маленькая поправка: в двух смежных фразах ты противоречишь сам себе. Ты утверждаешь, что материализм вел бы к атеизму, если бы ему удалось доказать самобытность и вечность материи. И сразу же сам себя опровергаешь словами: «Если бы даже и удалось материализму доказать самобытность материи, то это вело бы не к атеизму, а к дуализму». Теперь самое главное: тебе так и не удалось доказать существование бога. В конечном итоге ты вынужден признать, что его бытие — это все-таки вера в то, что он есть, а не строго доказанное положение. Ты веришь, потому что так подсказывают тебе внутренним голос, желание, привычка, но не потому, что ты убедился в существовании бога и можешь это доказать другим. Единственно, в чем я могу с тобой согласиться, это то, что каждый из нас остается при своем мнении.
— Фу, — тяжело вздохнул Андрей. — Аж устал… А все-таки был интересный диспут.
— Безусловно, — согласился отец Лев. — Прекрасная тренировка для ума. Надо будет еще как-нибудь сразиться…
— Лева, а теперь скажи мне, что ты думаешь на самом деле о всех доводах моих и твоих?
Гатукевич задумался.
— Твои, или вернее отца Василия, доводы противоречивы, в ряде случаев просто наивны. Они годны разве для человека уже верующего и к тому же не очень образованного. В них содержится больше злобных выпадов и ругательств против атеизма, нежели серьезных его опровержений. Подавляющее большинство из них устарело. Теперь требуется защита христианства и религии вообще на качественно новом уровне, с привлечением последних научных данных, имен современных ученых, с критикой не старого материализма, а нынешнего. Тогда это будет убедительно. Кстати говоря, во время нашего диспута у меня родилась мысль посвятить свои силы этому нужному для церкви делу. Изучив философию и по возможности некоторые естественные науки, я постараюсь обосновать религию современными средствами.
— Желаю тебе удачи, Лева! — воскликнул Андрей.
«Диспут» породил у Андрея двоякое чувство. С одной стороны, он еще более укрепил постепенно слагавшееся у него убеждение в бессилии богословия доказать свою правоту. С другой стороны, Андрей все больше приходил к выводу, что он пошел было по неправильному пути, ибо искать и познавать бога следует не разумными путями, а сердцем, верой. Но как это сделать?
В поисках ответа Андрей углубился в чтение святоотеческой литературы. По совету одного из преподавателей он стал внимательно изучать знаменитое «Добротолюбие» — сборник произведений теоретиков раннехристианской аскетики. Они предлагали мистический путь познания бога, который лежал через отказ от всяких радостей мира, умерщвление плоти, богомыслие.
Андрей решил хоть в какой-то мере испробовать этот путь.
Разумеется, те внешние средства, которые предлагали преподобные отцы, были для Андрея практически недоступны. Не мог он, например, покинуть мир и удалиться в пустыню, чтобы остаться наедине с самим собой и богом. Не мог последовать и примеру знаменитых средневековых пупоумов — афонских монахов, которые денно и нощно сидели на одном месте, смотрели на свой пуп и, творя молитву Иисусову, думали только об одном боге. Не мог он предоставить нагое тело свое палящим лучам солнца или дать себя на съедение комарам.
