88) См. сочинение Ренана о «критических биографах Иисуса» в его «Изучении религиозной истории и критики». Стр. 189. (В английском переводе Фротингама, в Нью-Йорке 1865 г.).
89) В процитированном выше сочинении (стр. 197) Ренан говорит: «Легенда о Будде» Шакиа-Муни даже образом своего происхождения более всего походит на легенду о Христе; потому что буддизм вообще «представляет религию, в своем развитии более всего сходную с христианством». Простой факт неизвестности покрытого мраком тумана Шакиа-Муни в цивилизованном мире делает употребленное французским беллетристом сравнение с ним Иисуса богохульным и крайне смешным.
90) «Vié de Jésus» гл. 15, стр. 172. «La légende était ainsi le fruit d'une grande conspiration toute spontanée et s'élaborait autour de lui de sou vivant. Aucun grand événement de l'histoire n'est passé sans donner lieu a un cycle de fables, et Jésus n'eut pu, quaud il l'eut voulu, couper court a ces créations populaires».
91) «Изучение истории и критики религии», стр. 192.
92) В ученом и критическом отношениях все компетентные критики неуважительно относятся к сочинению Ренана. Доктор Г.Б. Шмит (Нью-Йоркский) в своей превосходной критике на «Жизнь Иисуса» Ренана (American Presbyterian and Theological Review, январь 1864 г., стр. 145) справедливо замечает: «по учености, уму и последовательности немецкое сочинение Штрауса стоит несравненно выше легкого и вздорного французского романа». Это же мнение высказал и профессор Фишер (New Englander, 1864 г., стр. 264): «Ничего нет ужаснее нападений Ренана на христианство. Сочинение его слишком далеко от притязаний на научный метод и не в состоянии произвести продолжительное впечатление. В сравнении с сочинением Штрауса оно имеет меньше значения, и мы не сомневаемся в том, что последним результатом произведенного им движения и критики, которой оно должно подвергнуться, будет то, что яснее, чем когда-нибудь, откроется трудность опровергнуть свидетельства откровения». Марк Додс (Marcus Dods), в предисловии к Эдинбургскому переводу Ланге «Жизнь Иисуса» (В. 1, S. 14), сочинение Ренана называет «самым жалким литературным заблуждением нашего века» и замечает, что «достойное сожаления невежество обнаруживается со стороны французской публики в том, что сочинение, которое в Германии сделалось бы, при своем появлении в свет, двадцатью годами старее себя, могло возбудить такой интерес». Самуил Андрес (Andrews), в своем предисловии к новому изданию своего беспритязательного, но глубокомысленного, старательного и заслуживающего доверия сочинения «Life of our Lord upon Earth» (Нью-Йорк, 1864 г., стр. 6), сочинение Ренана ставит ниже всякой критики, присовокупляя к этому: «я уже не упоминаю о том, что это сочинение ни одной стороной ничего не прибавляет к нашему знанию Евангельской истории, хотя бы даже во внешних чертах; но гораздо менее представляет нам пособия к уразумению глубокого ее смысла».
93) «Иисус сделался чудотворцем только в позднейший период Своей жизни, сделался им против Своей воли. Он был чудотворцем и заклинателем духов вопреки Своей воле. Чудеса бывали обыкновенно делом более публики, чем того, кому они приписываются… Чудеса Иисуса были насилием, которое исторгало у Него Его время, были уступкой, которую Он, по необходимости, делал духу Своего века. Заклинания духов и чудотворения исчезли, но религиозный реформатор будет жить вечно (16 гл.)». Таким образом Иисус Сам сделался орудием благочестивого обмана! Конечно, в духе французской деликатности и по требованию здравого рассудка неприлично было бы сказать, что Иисус был обманщик; но эта скрытая уловка довольно ясна для каждого мыслящего читателя.
94) В заключении 26 гл. «Son corps avait-il été enlevé, ou bien l'enthousiasme, toujotirs crédule fit il éclore après tout l'ensemble des récits par lesquels on clierche a établir la foi a la resurrection? Cest ce que, faute de documents contradictoires nous ignororons a jamais. Disons cependant que la forte imagination de Marie de Magdala joua dans cette circonstance un role capital. Pouvoir divin de l'amour! Moments sacrés ou la passion dune hallucineé donne au monde un Dieu resuscité»!
95) Читатель может не поверить, если сам не прочтет следующего текста «Vié de Jésus» (гл. 22), которое мы не без отвращения выписываем: «Воображению Иисуса (в Гефсимании) представились священные источники, из которых Он освежал себя, виноградные и фиговые деревья, под которыми Он сидел»; «les jeunes filles qui auraient peutetre consenti a laimer? Mauditil son apre destinee, qui lui auait interdit les joies concedees a tous les autres? Regretta-til sa trop baute nature, et victimede sa grandeur, pleurat il de netre pas reste un simple artisan de Nazareth?» Ренан сцены в Гефсимании представляет за несколько дней до ночи страданий Иисуса совершенно произвольно, как вопреки единогласным свидетельствам евангелистов, так и вопреки всякой вероятности самого события. Но мнение этого сумасбродного критика ниже всякого опровержения. Доказательства для такой безбожной болтовни Ренан цитирует из Евангелия от Луки 7, 37; Иоанна 4, 7; 8, 3. Гизо, очевидно имея в виду это место сочинения Ренана, посвящает особую главу своих «Размышлений» Иисусу и женам и доказывает, что нигде нельзя видеть меньше человеческого и больше божественного, как в поведении Христа с близкими к Нему женщинами и в абсолютной чистоте, которую характеризуют Его выражения о нарушении супружеской верности и святости брака. См. Мф. 5, 27, 28; 19, 4–9 и др.
96) Доктор Г.Б. Шмит, Нью-Йоркский, в приведенной нами выше статье своей (92 примеч., стр. 157 и 169) совершенно верно рассуждает о сочинении Ренана, говоря: «Если должно высказать свое суждение о том взгляде, какой Ренан имеет на Иисуса, то не следует делать никаких обиняков, уверток и употреблять красных оборотов речи. Это совершенно низко, пошло. Это ослабляет частность и самую достоверность лица Иисуса. Это заставляет прибегать к крайним средствам. Это – свойство иезуитизма. Оправдание такого взгляда и поверхностно, и постыдно. Самая плохая мораль французских сочинений не может его перещеголять. Только француз после всего этого может еще обожать своего героя как идеал человечества. А потом среди таких отвратительных картин может еще расточать такие фразы, как, например, «наше глубочайшее уважение», «строгая добросовестность», «абсолютная искренность», в противоположность всяким обманам, которые приписываются Иисусу. Это значит – до крайности доводить пустой вымысел, перед которым каждый добросовестный человек невольно отступает с ужасом, – вымысел, который каждым верующим христианином заклеймится именем богохульства. Для Иисуса – как и для всякого обыкновенного человека – было бы в тысячу раз лучше умереть в безвестности, чем выдать себя за явного обманщика и служить орудием лжи или пищей для мечтаний, опираясь на заговор. Однако тут еще не все и не самое еще худшее. Роль Мессии вынуждает Иисуса к тому, чтобы он выдал себя за изгнателя бесов и чудотворца. Иисус, по описанию Ренана, есть выдумка натурализма, есть произведение, которого нельзя ни представить, ни осуществить. Здесь есть только внешняя форма и сущность человеческой жизни, но нет сознания личного бессмертия, и при последнем анализе мы имеем только тень смерти. В этом-то и заключается сущность натурализма. Иисус, по представлению Евангелий, посланий апостольских и учению Церкви, заключает в Себе соединение божественного и человеческого существ, Царь и Первосвященник вечного Царства, есть существо сверхъестестественное; натурализм же должен изгнать Христа из сердца человеческого, христианского и из Церкви, из сознания и жизни прежде, чем он изгонит супранатурализм из истории человечества».
97) Последнее восклицание Юлиана отступника: «Галилеянин, Ты победил!» для того, чтобы оно имело право на достоверность, должно основываться на позднейшем авторитете, особенно если принять во внимание свидетельство беспристрастного Аммиана Марцеллина о последних часах жизни императора. Во всяком случае, это восклицание заключает в себе философию правления Юлиана.
98) См. заключение его обширнейшего сочинения «Leben Jésu», ч. II, стр. 662 и след. (4-е изд. 1840 г.). Ср. с его популярным «Leben Jésu», стр. 627.
99) «В индивидууме, – говорит Штраус в своем обширнейшем сочинении «Leben Jésu» (ч. II, стр. 710, 4-е изд.), – в одном Богочеловеке свойства и дела, приписываемые Христу церковным учением, находятся в противоречии: они согласуются только в родовом понятии. Человечество представляет соединение двух природ: вочеловечившийся Бог, дух бесконечный, обнаруживается в конечном, – Он есть дух конечный и напоминающий себе о своей бесконечности; Он есть дитя видимой матери и невидимого Отца; Он чудотворец, смотря по тому, насколько в продолжение истории человечества дух все полнее и совершеннее овладевает человеческой природой, насколько эта последняя становится по отношению к духу, к его деятельности, бессильным материалом; человечество безгрешно настолько, насколько безгрешен ход его развития; осквернение всегда прилипает только к индивидууму, но в целом роде и его истории оно не имеет силы; человечество умирает, воскресает и возносится на небо, смотря по тому, как из отрицания естественной природы возникает высшая духовная жизнь, как из уничтожения его ограниченности, его конечности как личного, национального и мирского духа, истекает единство с безграничным духом неба. Через веру в этого Христа, именно через веру в Его смерть и воскресение, человек становится праведным перед Богом, т. е. чрез воплощение идеи человечества в себе… и индивидуум становится причастным богочеловеческой жизни».
