— Не-е… — Великанов покачал головой. — В общем, как ты и говорила тогда…
— Чего это я говорила?! — удивилась Вера Сергеевна.
— Ну это я так, фигурально выражаюсь… — Великанов наклонился к ней. — В общем, в тот вечер, когда Игорька вызвал на медведя, я выпил маленько с расстройства. Ну и хотел к тебе пойти, но сам в кресле оформился и задремал… Вот мне и приснилось, будто ты сказала, что если Игорь медведя убьет, то негр у них родится…
— Я сказала?! Когда?!!
— Да во сне, я тебе говорю… В том сне, который мне приснился тогда…
— Ну и что?
— А ничего… Как ты сказала, так и получилось. В общем, негритенок родился у Зинки, вот что…
— Так, может, она…
— Не-е, не… Она клянется, что никого у нее в то время, кроме Игорька, не было…
— Может, перепутали тогда ребенка?
— Может, и перепутали… — вздохнул Великанов. — Только когда я Шурке рассказал про наш разговор во сне, она сказала, что из-за тебя это и случилось…
— Игорь-то как?
— Дак он не видел еще девочки… Ему сказали, что полежать надо Зине… Вот он и ходит каждый день под окна роддома, все спрашивает, чей носик у нее… А чей носик — его, конечно… А глазки? И глазки, дочка говорит, твои… Шурка-то рассказывает, что и в самом деле курносенькая девочка, кареглазая, только черненькая вся… Не знаем, в общем, как и сказать… Шурка мне велела ехать к тебе, гостинцев отвезти…
— А что я… Что я могу?
— Да я это и сказал Шурке… — вздохнул Великанов. — Медведя-то, говорю, все равно не вернешь назад…
— Не вернешь… — Вера Сергеевна и сама не заметила, как ее рука легла поверх руки Василия Егоровича. — Не вернешь, Вася…
— Не вернешь… — Василий Егорович чуть сжал ее пальцы.
— Не вернешь…
Один знакомый рассказывал о происшествии, приключившемся с ним в церкви, куда он постоянно ходит. Там висит большая икона — преподобный Серафим Саровский.
— Я часто подходил к этой иконе, свечки ставил… — рассказывал товарищ. — A тут пришел и не могу найти икону. Что такое? Спрашиваю у одной старушки, может, унесли куда-нибудь икону по какой надобности? А она посмотрела на меня внимательно и пальцем погрозила.
— Чего-то, — говорит, — ты не тое, мил-человек, сделал. Спрятался от тебя Серафимушка. С ним такое бывает, не от тебя первого прячется…
А я тогда письмо одно подписал.
Неважно какое… Не хотел его подписывать, но так получилось, неудобно было отказаться — попросил меня человек подписать, которому я обязан был. Я, конечно, про письмо это помнил, но со словами старушки его никак не связал. Да и вообще этим словам не очень-то и поверил, пожал плечами, перекрестился, поставил свою свечечку у образа Богородицы и домой пошел.
Но все равно на душе как-то нехорошо было.
Мучился я, мучился, а потом снял телефонную трубку и позвонил своему знакомому, который меня то письмо попросил подписать.
— Так вот, — говорю, — и так. Извини, но подпись ты мою, пожалуйста, вычеркни.
— Ты что?! — знакомый мне отвечает. — Ты понимаешь, о чем меня просишь? Письмо уже туда, наверх ушло. Ты соображаешь, что о тебе там подумают, если я специально попрошу твою подпись снять. Уж лучше бы тебе тогда и вообще его не подписывать!
— Лучше… — говорю. — И все-таки ты позвони. Сними мою подпись.
— Ну, смотри… — говорит знакомый. — Я тебя предупреждал.
— Я понял… — говорю. — Все-таки позвони.
И только повесил трубку, как-то сразу легче на душе стало, словно груз какой сбросил. Лег спать, заснул сразу, и вот, понимаешь, удивительный сон приснился.
Будто стою я дома у себя, перед иконами и молюсь.
— Святый отче Иоанне! Святый угодниче Божий Николай! Святый отче Сергий! Молите Бога за мя, грешнаго… Святый угодниче Божий Пантелеимон, святый отче Александре…
И так, кланяясь каждому образу, добрался я до образа преподобного Серафима Саровского. У меня дома он точно такой же, как там, в церкви, висит…
— Святый угодниче Божий… — говорю и остановился. Имя его, его имя не могу вспомнить!
— Прости, — бормочу, — отче! Прости мя, грешнаго! Сам не знаю, как такое случилось… Прости мя…
И так стыдно, так ужасно стыдно, что, кажется, от стыда бы сгорел, если бы не услышал:
— Россию только не забудьте, детушки… Меня забудьте, а ее любите.
И, как всегда во сне, непонятно: то ли прозвучал голос от образа Серафима Саровского, то ли сам я подумал это, но проснулся…
Уже утро.
И так светло, так ясно на душе от всех святых, в земле Российской просиявших…
Лето было жарким, а в конце июля пошли и дожди…
Хорошо росли грибы в лесу. Еще быстрее начали расти цены. Люди снова сделались раздражительными, злыми, как тогда, когда Ельцин начинал реформы…
1
Ночью бригада два раза выезжала на удавленников. Под утро — на ножевую травму. Темнолицый кавказец распорол живот. Распорол, как он утверждал, сам.
— И зачем ты себе хачапури такой сделал? — спросила Ирина, осматривая рану.
— Харакири… — поправил кавказец, и из уголков губ потекла кровь.
— Не все ли равно… Хачапури… Харакири… Главное, что нам не довезти тебя. У нас ни аппаратуры, ни лекарств нет!
— За всэ плачу! — сказал кавказец и закрыл глаза, теряя сознание.
Уже в конце смены Ирина позвонила в больницу, куда отвезли кавказца.
— Как там хачапури наш?
— Помер… — ответили ей. — На операционном столе и помер…
Событие для штурмовой бригады было рядовое, но Ирина почему-то огорчилась. Настроение испортилось.
А дома, только приняла душ, только сварила кофе, зазвонил телефон.
В трубке — ругательства и всхлипы, проклятия и плач мешались между собой, и Ирина долго не могла ничего разобрать.
— Але! — втиснулась она наконец в эту неразбериху. — Але! Кто говорит?!
— Вера… — заплакала трубка. — Вера!
— Что случилось, Вера? Расскажи толком!
— Сережу убили… — донеслось из трубки, и трубка захлебнулась плачем, всхлипами — истерикой, которую невозможно остановить. Впрочем, истерика начиналась и с Ириной.
— С-сережу? — положив плачущую трубку на край стола, сказала она. — К-когда? З-зачем? Почему Сережу?
Теперь плакали обе.
Плакала Ирина, обхватившая руками голову. Плакала трубка, лежащая на столе.
Они не слышали друг друга, но не замечали этого. Мешались слезы и голоса в общей боли, в беде, которая соединяет…
2
Сережа приходился Ирине племянником, но она — своих детей у Ирины не было! — ощущала его родным сыном. И никогда за все семнадцать лет не то что ссор не происходило, но даже и тень непонимания, раздражения не омрачала отношения. Никогда… Если, конечно, позабыть о том, что произошло четыре месяца назад…
Тогда шел весенний призыв в армию, и Сергей решил закосить, как теперь многие делают, от солдатской службы. К тетке он обратился с просьбой — помочь ему комиссоваться.
Ирина ушам не поверила, когда услышала эту просьбу.
Семнадцать лет воспитывала она крестника, учила быть честным, смелым, терпеливым и мудрым, как и положено православному человеку. И вот такая просьба…
— Ты боишься, что в Чечню пошлют? — спросила она.
— В Чечню?! Не, тетя Ира… Два года терять не хочется. Сейчас ведь одни придурки в армии служат. Или те, кому ничего в жизни не светит…
Милитаристкой Ирина себя никогда не ощущала, но сейчас ей стало обидно за армию.
— Зачем ты говоришь так, Сережа? — мягко сказала она. — Армия нужна, чтобы Родину защищать… Помнишь, мы тропарь Кресту учили? Спаси, Господи, люди Твоя…
— Теть Ир! — перебил ее Сергей. — Я прошу меня от этой армии отмазать, а ты тропари читаешь!
И снова Ирина поежилась.
Она не узнавала своего крестника.
— Сережа… — сказала она. — Не обижайся, пожалуйста, но мне надо обдумать твою просьбу… Если мы сейчас будем продолжать этот разговор, мы поссоримся. Ты понимаешь меня?
— Понимаю, теть Ир… — сказал Сергей. — Конечно, родители у меня понимают, что забесплатно такие вещи не делаются. Мы заплатим сколько следует…
— Иди, Сергей! — попросила Ирина. — Уходи, пожалуйста…
3
Не прошло тогда и получаса, как начались звонки. Звонила Вера — мать Сергея, звонила Иринина мать — бабушка Сергея… Звонили все родственники, которых знала Ирина и о которых она понятия не имела.
И все упрекали, что она не хочет помочь Сергею.
Слезы мешались с угрозами, упреки с обещаниями…
Голова шла кругом.
На следующий день Ирина отправилась в церковь. Дождалась знакомого батюшку.
— Что вы благословите? — спросила она.
