— Ну а вот это не надо… Не надо сказочек этих. Мало кто из бомжей добровольно жилплощадь свою пропивал, как вы изволили выразиться. Многие из них и алкоголиками стали, только когда в бомжей превратились. Да и тем, которые пропивали, тоже сильно помочь надо было в этом. И помогали! Тем более что и законы у нас не для того, чтобы человека защитить, написаны, а для того, чтобы ограбить его можно было!
По мере того как он говорил, голос носатого мужчины креп, и сейчас он звучал в предутренней тишине станции почти как на митинге.
Проснулась теперь и женщина, закутанная в огромный пуховый платок.
— Глупости это все… — зевнув, сказала она. — Запах у них уже внутрь им въелся! Никакими дезинфекциями и шампунями не отмыть! Так что, куда хошь вселяй их, все равно они бомжами останутся…
— Ну, запах — это само собою, — согласилась с нею разговорчивая врачиха. — Это, граждане-паломники, я скажу вам, настоящее мучение — больного бомжа на «неотложке» везти. Запах просто невероятный. Надо укол делать, а вонь такая, что выворачивает, того и гляди, прямо на этого бомжа стошнит.
— У меня тоже так было раньше! — сказала ее молчаливая подруга. — Я однажды даже водителя попросила остановить машину. Выскочила на улицу, схватила воздуха и кричу во все горло: «Господи! Помоги мне ему в вену иглой попасть!» Я тогда даже к здешнему старцу поехала благословения просить, на другую работу перейти…
— И что, благословил вас старец? — спросил Никита.
— Да у меня и не дошло до благословения… Я рассказала старцу про бомжей, как мы их возим, а потом спросила, что делать?
— А ты думала, почему бомжи пахнут так? — спросил в ответ старец.
— Ну, как почему? — говорю я. — Живут в грязи… Едят всякую гадость, пьют любую отраву…
— Нет… — старец говорит. — Они, милая моя, потому так отвратительно нам пахнут, что это Господь хочет показать, как мы со своими грехами Ему пахнем…
И вот так он сказал это, что я и благословение на другую работу позабыла спросить, а главное, представляете, я вдруг перестала мучиться, когда бомжей везли. Запах неприятный, конечно, но как вспомню, зачем бомжи пахнут так, и сразу и успокаиваюсь.
Она замолчала.
Молчали и остальные паломники.
Медленная разгоралась над станцией полоска утренней зари.
5 января 2011 года
Мать специально позвонила, чтобы напомнить о лилиях.
— Я не забыла… — сказала Людмила. — Обязательно привезу.
— А приедешь-то скоро?
— Скоро… — сказала Людмила. — Я на службу собираюсь вечером сходить… А у меня еще голова немытая…
— Только и знаешь по церквям ходить… — сказала мать. — Дом совсем забросила.
Настроение после этого у Людмилы испортилось, она даже поплакала немного, но потом сообразила, что в церковь можно и по пути домой заехать, и сразу успокоилась, заспешила в город.
1
В старой дачной куртке, с лицом, обгоревшим на солнце, она больше походила на бомжиху с букетом лилий в руках, но в храме — здесь уже привыкли к Людмиле — никто не удивился ее виду.
— Какие цветы! Какие цветы! — восхитилась сидевшая вместо свечницы бабушка Карасикова.
— Это лилии…
— Я знаю, знаю… — Бабушка Карасикова осторожно погладила своими беспалыми ладонями букет. — Это самые мои любимые цветы…
И, наклонившись над букетом, глубоко вдохнула в себя их запах и застыла так, чтобы не расплескать его.
Бабушку Карасикову все знали на приходе.
Она родилась без пальцев, но сумела одолеть свой физический недостаток, сумела уцелеть даже в войну, в немецком концлагере для детей.
Ну а после войны она научилась так здорово вышивать, что сейчас даже и в церквях были вышитые ею иконы… И никто не верил, что эти святые образы созданы женщиной, у которой нет пальцев.
Людмила тоже не верила. Даже когда видела своими глазами, как ловко орудует иголкой бабушка Карасикова, тоже не могла поверить, что это не гипноз, не обман зрения…
— Я бы вам подарила эти цветы… — смущенно сказала Людмила. — Но эти лилии я маме обещала привезти. Она уже знает, что я везу их…
— Ну что вы, что вы… — сказала бабушка Красикова. — Конечно, везите! Не обращайте внимания. Просто я очень удивилась, что именно сегодня увидела эти цветы.
И она снова нагнулась над букетом, глубоко вдыхая в себя прощальный запах лилий…
— А что сегодня за день? — тихо спросила Людмила у подошедшей свечницы.
— В хоспис ее удалось устроить как узницу… — объяснила та. — Сегодня как раз и ложится…
Конечно, жалко было бабушку Красикову, но время шло, надо было ехать домой, где ждала мать.
— Я вас навещу… — сказала Людмила. — Я вам обязательно привезу такой букет. У меня на даче еще остались на клумбе лилии…
— Спаси, Господи! — сказала бабушка Красикова.
2
Больше Людмила уже не видела ее в церкви.
Впрочем, и сама она бывала теперь в церкви не часто. Заболел врач в соседней смене, и пришлось, подменяя его, дежурить в два раза чаще.
На дачу удалось вырваться только две недели спустя, когда все гряды уже заглушила там буйная трава, но лилии на клумбе еще стояли…
Людмила так и не решилась взяться за прополку, и долго любовалась перед отъездом ими. Можно было бы срезать цветы, но с дачи нужно было сразу ехать на смену, а до следующего приезда лилии могли и недотянуть, наверняка их заглушит наступающая трава…
Людмила уже собралась идти, когда ее окликнули из-за невысокого заборчика.
На улице стояла пожилая женщина.
— Простите… — сказала она. — Я в больницу еду… Может, вы продадите мне ваши лилии?
— Берите… — сказала Людмила.
Она срезала лилии и, собрав в букет, протянула женщине.
— А сколько с меня?
Людмила нагнулась над букетом, и ударивший в нос запах заставил ее вспомнить о том, как замерла, склонившись над букетом, старушка Красикова.
— Я спрашиваю, сколько с меня? — повторила женщина.
— Вы в больницу цветы повезете? — спросила Людмила.
— Да… В больницу…
— Берите тогда так…
— Но это же неудобно…
— Я на работу опаздываю… — сказала Людмила. — Мне некогда спорить… Берите…
3
Но прошло и это наполненное бесконечными дежурствами лето…
Осенью Людмила случайно узнала, что умерла бабушка Красикова.
Уже месяц назад как умерла…
— Сильно мучилась? — спросила она у свечницы, рассказавшей ей эту новость.
— Нет… Когда соборовалась она, не стало боли… Последние дни, говорят, лежала в кровати и, улыбаясь, смотрела на букет лилий, которые кто-то принес ей… Слава Богу, так, улыбаясь, и умерла…
— Слава Богу…
С чего начинается Родина?
С окошек, горящих вдали,
Со старой отцовской буденовки,
Что где-то в шкафу мы нашли.
Слова М. Матусовского, музыка В. Баснера
— Никому не нужен русский человек, ни начальникам своим, ни правителям, которые давно бы уже нашу страну в аренду сдали, если бы не стало наконец русских… — запальчиво говорила наша спутница, а я молчал, потому что возразить на это было нечего.
— Так-то оно так, — сказал я. — Только порою кажется, что и самому себе русский человек тоже уже не нужен…
— Так ведь зато Богу нужен… — тихо, но убежденно проговорил отец Андрей, останавливая машину. — Я иногда читаю жития святых и думаю, что все это про нас, про нашу Родину написано…
— Как это? — спросил я.
Я действительно не мог понять, о чем говорит мой спутник, не мог сообразить, зачем он остановил здесь, на краю оврага, машину…
Конечно, красиво было.
Круто уходил вниз обрывистый склон, заросли кустов в лощине, кажется, собирали в себя вечерние сумерки…
А с другой стороны шоссе тянулись бесконечные луга, нежно освещенные заходящим солнцем…
— Это у нас все и было, что в книжках про святых пишут… — убежденно повторил отец Андрей, усаживаясь на бревнышке на краю обрыва.
Мы присели рядом с ним.
— Не согласны? — спросил отец Андрей. — Ну, ладно, я тогда вам про красноармейца Лукова расскажу…
— Расскажите… — согласился я. — Про красноармейца, батюшка, тоже интересно послушать, хотя и непонятно, какое отношение красноармейцы к святым имеют? Вы еще про буденовку что-нибудь вспомните…
— И про буденовку тоже обязательно скажу! — сказал отец Андрей. — В общем, мне отец рассказывал, что это сразу после Гражданской войны случилось. Война уже кончилась, а по русским деревням все равно чекисты рыскали, людей мучили и убивали…
Вот приехал такой отряд и к нам в село.
Отрядом командовал товарищ Фогельсон, а в отряде у него и венгры были, и латыши, и китайцы, и даже русский один в буденовке со звездой.
