Надо ли говорить, что атмосфера, установившаяся в те годы в Женеве, была ничуть не хуже, чем в сталинские времена в СССР? Махровым цветом расцвело стукачество, всячески поощряемое властями. Так легко свести счеты с соседом — укажи на то, что он с недостаточным рвением молился или ругался на проповедника…
Кстати, сами проповедники далеко не всегда являли собой образец для подражания. Видимо, «принуждение к святости» не всегда обязывает принуждающего быть святым… Когда в городе разразилась чума. Никто, кроме проповедника Бланше и будущего оппонента Кальвина — Кастеллио, не захотел служить больным. Однако Бланше заражается и умирает. Кастеллио служить не доверяют, так как он не обладает необходимыми полномочиями…
…5 июня 1543 года женевцы, которым под страхом всевозможных наказаний силятся навязать безусловную святость жизни, становятся свидетелями следующей сцены.
Процессия из всех проповедников, с Кальвином во главе, направляется в зал заседаний совета и здесь открыто заявляет, что «хотя обязанность их заключается в том, чтобы служить церкви и в хорошие, и в дурные дни, но так как Бог не даровал им достаточно мужества, то они отказываются пойти в госпиталь и просят извинить их». Совет постановляет: «Молиться Богу о ниспослании им впредь больше мужества» — и в ожидании принимает услуги предложенного раньше француза…
Берта Давыдовна Порозовская. Жан Кальвин
Этим отважным французом, кстати, был Себастьян Кастеллио, непримиримый оппонент Кальвина, доказывавший (ссылаясь, кстати, на ранние сочинения самого Кальвина), что бороться с ересью следует при помощи убеждения и аргументации, а не при помощи преследований и казней. Таким образом, он был одним из первых теоретиков идеи о свободе совести. Вот его портрет… Мы о нем, может быть, еще поговорим отдельно…
А обстановка тем временем накаляется. Проповедники, заламывавшие в патетических воззваниях руки и громогласно призывавшие с церковной кафедры жертвовать для Господа жизнью, отказываются жертвовать своей собственной. Тогда совет идет на окончательную подлость: арестовывают нескольких средневековых бомжей–нищих и пытают их пока те не сознаются, что это они наслали на город чуму, вымазав ручки дверей бесовскими какашками (уж поистине чего не придумаешь, когда твои пальцы раздроблены тисками, а ступни обгорели)!
И блестящие умы, просвещенной Европы, еще недавно клеймившие позором народные суеверия, соглашаются с этими фантастическими показаниями.
Я намеренно не пишу о казни Сервета (хотя тут тоже есть о чем написать). Не вдаюсь в подробности. Меня интересует не жестокость сама по себе. Нет у меня желания кого то очернить. Я хочу порассуждать о том, что хорошего принес этот «святой террор»? И принес ли?
Ведь как знать, может быть ужасающие антипротестантские гонения, пик которых пришелся на шестидесятые годы 16 века, были вызваны той ненавистью к новому учению, которой против воли пропитались сотни сбежавших из Женевы простолюдинов, которые первоначально были верны идеям Реформации, но отшатнулись от нее как от чумы после темных сороковых годов… Как знать?
Может быть, все было бы иначе, если бы не этот террор и диктатура «святости»? Не было бы религиозных войн и огромного числа жертв? Ведь удалось же это сделать, спустя столетия, в США Мартину Лютеру Кингу… Ведь не уронили же знамя Реформации кроткие меннониты…
Принесло ли «принуждение к святости» положительные плоды?
* * *
Моя же мораль проста. Принуждение к святости не только аморально (как бы это не оправдывали жестокостью века и требованием законов, которые все равно пишутся людьми), но чудовищно неэффективно.
Один человек решил давать своему доберману рыбий жир: ему сказали, что это очень полезно для собаки. Каждый день он зажимал между колен голову вырывающегося пса, насильно раскрывал ему челюсти и проталкивал жир в глотку.
Однажды пёс вырвался и разлил жир на полу. Затем, к великому удивлению хозяина, он вернулся и стал вылизывать лужу. Оказалось, что он противился не самому рыбьему жиру, а способу, каким этот жир ему вливали.
Энтони де Мелло. Когда Бог смеется
В одной евангельской церкви пастор завел такой обычай: во избежание добрачного секса, к помолвленной паре приставляется специально обученный дьякон. Пара не имеет права до свадьбы оставаться наедине друг с другом без этого дьякона.
По–моему пастор сильно рискует. Если молодежь решит согрешить, то найдет способ обмануть дьякона… На худой конец, его просто оглушат тяжелым тупым предметом. Где ж дьяконов то напасешься после этого?
Я убежден, что святость — это состояние, рождающееся внутри христианина в ответ на действие Святого Духа и являющееся результатом сознательного, добровольного и личного решения.
Святость из под палки — это пластмассовые яблоки на новогодней ёлке. Можно на время повесить, но пользы никакой!
Реакция на принуждение к святости — озлобление, но никак не обращение к Богу.
Поразительно, но даже нехристиане это понимают. Человек, замученный в «святых» застенках, просто не успеет обратиться к Богу. Это понимал Бродский, когда писал «Стихи об испанце Мигуэле Сервете, еретике, сожженном кальвинистами»:
Истинные случаи иногда становятся притчами.
Ты счел бы все это, вероятно, лишним.
Вероятно, сейчас
ты испытываешь безразличие.
___
Впрочем, он
не испытывает безразличия,
ибо от него осталась лишь горсть пепла,
смешавшегося с миром, с пыльной дорогой,
смешавшегося с ветром,
с большим небом,
в котором он не находил Бога.
Ибо не обращал свой взор к небу.
Земля — она была ему ближе.
И он изучал в Сарагоссе право Человека
и кровообращение Человека –
в Париже.
Да. Он никогда не созерцал
Бога
ни в себе,
ни в небе,
ни на иконе,
потому что не отрывал взгляда
от человека и дороги.
Потому что всю жизнь уходил
от погони.
Сын века — он уходил от своего
века,
заворачиваясь в плащ
от соглядатаев,
голода и снега.
Он, изучавший потребность
и возможность
человека,
Человек, изучавший Человека для Человека.
Он так и не обратил свой взор
к небу,
потому что в 1653 году,
в Женеве,
он сгорел между двумя полюсами века:
между ненавистью человека
и невежеством человека.
Один человек, сидевший в Бутырке, рассказал мне как то историю. Некий зек из непримиримых воров в законе, сделал себе новою наколку. На ухе написал: «Подарок Съезду КПСС». Новая татуировка — нарушение режима. Отсидел в ШИЗО 5 суток (в голоде и холоде), вышел, и в аккурат в день открытия очередного Съезда отрезал ухо и бросил в «кормушку» (окошко, через которое подают еду в камеру).
Озлобленность на власть, не умеющую придумать для воспитания преступника, ничего лучше ШИЗО — это закономерность…
Сторонники принуждений к святости, посмотрите внимательно… Может быть уже чье то окровавленное ухо лежит у вас на кафедре!
Борьба с ересью. Коприй Египетский
Теперь говорят, что нельзя наказывать за ересь. Я часто думаю, вправе ли мы наказывать за что либо другое…
К. Г. Честертон. Человек, который был четвергом
Уж коль скоро мы осудили «принуждение к святости», как дело недостойное звания ученика Распятого и Воскресшего Бога Христа, то настало время поговорить о христианском отношении к заблуждающимся и вводящим в заблуждение.
Сказано в Писании: «Еретика, после первого и второго вразумления, отвращайся, зная, что таковой развратился и грешит, будучи самоосужден». (Тит.3:10,11)
Заметьте, самоосужден! То есть он сам себе собрал «материал» на суд Божий. Мы то кто такие, чтобы предать его суду земному? Его можно даже пожалеть, потому что очень скоро в небесном слушанье его дела, невозможно будет подкупить Судью, невозможно сбежать из узилища!
Однако оставить ересь без внимания никак не возможно! Ведь еретик способен привести к вечной погибели не только себя, но и ни в чем не повинные души. О равнодушии к ересям прекрасно сказано у Иоанна Златоуста:
И не говори мне таких бессердечных слов: “Что мне заботиться? У меня нет с ним ничего общего”. У нас нет ничего общего только с дьяволом, со всеми же людьми мы имеем очень много общего. Они имеют одну и ту же с нами природу, населяют одну и ту же землю, питаются одной и той же пищей, имеют Одного и Того же Владыку, получили одни и те же законы, призываются к тому же самому добру, как и мы. Не будем поэтому говорить, что у нас нет с ними ничего общего, потому что это голос сатанинский, дьявольское бесчеловечие. Не станем же говорить этого и покажем подобающую братьям заботливость. А я обещаю со всей уверенностью и ручаюсь всем вам, что если все вы захотите разделить между собою заботу о спасении обитающих в городе, то последний скоро исправится весь… Разделим между собою заботу о спасении наших братьев. Достаточно одного человека, воспламененного ревностью, чтобы исправить весь народ. И когда налицо не один, не два и не три, а такое множество могущих принять на себя заботу о нерадивых, то не по чему иному, как по нашей лишь беспечности, а отнюдь не по слабости, многие погибают и падают духом. Не безрассудно ли, на самом деле, что если мы увидим драку на площади, то бежим и мирим дерущихся, — да что я говорю — драку? Если увидим, что упал осел, то все спешим протянуть руку, чтобы поднять его на ноги; а о гибнущих братьях не заботимся? Хулящий святую веру — тот же упавший осел; подойди же, подними его и словом, и делом, и кротостью, и силою; пусть разнообразно будет лекарство. И если мы устроим так свои дела, будем искать спасения и ближним, то вскоре станем желанными и любимыми и для самих тех, кто получает исправление».
