Бывает только два состояния: одно — это любовь, другое — страх. Страх сопровождают гнев, ненависть, ревность, соперничество и зависть. Все, что мы называем грехами, — спутники страха. А любви сопутствуют сострадание, ненасилие и доброта. Все те качества, которые мы называем добродетелями, — спутники любви. Вот те два состояния, в которых может находиться человек: страх — и это значит, что ты отождествляешь себя с телом; и любовь — значит, ты познал себя как воплощение духа.
Так что я говорю не о той любви, которая бывает между мужьями и женами или детьми и родителями, поскольку эта любовь на самом деле — только паутина страха. Муж и жена — оба боятся; боятся, но держатся друг друга. Наличие у тебя спутника, даже если он напуган не меньше твоего, придает тебе немного смелости. Тебе кажется, что ты не одинок. Присутствие другого человека, хоть он тоже охвачен страхом, дает нам ощущение, ложное ощущение, что страх уменьшается. Одно лишь присутствие другого человека!
Вот ты идешь вдоль дороги, уже стемнело, ты начинаешь насвистывать. Одно только звучание твоего собственного свиста подбадривает тебя, тебе кажется, что бояться нечего. Или напеваешь про себя песенку и, прислушиваясь к собственному голосу, представляешь, будто рядом с тобой кто-то есть, ты хотя бы забываешь, что ты один, что вокруг — темнота, а дорога совершенно пуста. Ты прячешься в свою песенку, и вот дорога позабыта. Мужья прячутся в своих женах, жены — в мужьях, родители в детях, друзья в друзьях, просто для того, чтобы забыться... ведь пока можно не вспоминать о себе, можно забыть о том страхе, который вызывает в нас предчувствие смерти. Так мы прячем свой страх.
Нет, я говорю не о такой любви. Я говорю о любви, которая ни с кем и никак не связана, которая ничему не сопутствует. Это не значит, что, если в тебе появится такая любовь, ты убежишь от своей жены или будешь держать на расстоянии детей. Если в тебе родится эта любовь, само твое представление о жене как о жене исчезнет; сама мысль о том, что твой сын принадлежит тебе, улетучится. Эти представления сменятся пониманием того, что каждый человек принадлежит Вселенной, что ты — лишь орудие; день за днем ты будешь источать любовь. Все вопросы о том, кто достоин твоей любви, а кто нет, куда-то подеваются. Ты будешь течь подобно реке, и всякий, кто испытывает жажду, сможет наполнить свою чашу и унести ее с собой. Ты будешь отдавать без всяких препятствий и ограничений.
Твой страх не исчезнет под влиянием моей любви. Да, окунувшись в мою любовь, ты можешь забыть о нем. Но если ты погружаешься в забытье, тогда моя любовь — не более чем опьянение, и она вредит тебе. Так что я всегда осознаю, что твои страхи не просто прячутся в моей любви. Моя любовь является любовью, лишь когда она обнажает твой страх. Мне не интересно перебинтовывать тебе раны; я заинтересован в том, чтобы они исчезли вместе с причиной их возникновения. Не важно, сколько на это уйдет времени и сил, но ты должен излечиться от своих ран. А торопиться некуда. В спешке ты, наверное, попытаешься скрыть свои раны, ведь спрятать их легко, просто забинтовать — это очень удобно. Еще тебе можно дать обезболивающего, чтобы ты, не дай бог, не почувствовал, как твои раны болят.
Теории, священные книги — все это и есть такое обезболивающее; это по их вине ты не чувствуешь боли. Так что и боль, и раны — здесь, они никуда не делись, а настоящая религия не заинтересована ни в том, чтобы ты забыл о своей боли, ни в том, чтобы ты скрывал ее. Настоящая религия хочет исцелить все твои раны, полностью искоренить страдания, очистив твою жизнь от той гнили, которой она заполнена. Тогда ты сможешь достичь полного освобождения.
Ошо,
когда Ты сидишь молча, мы не можем настроиться на Твою тишину. Когда Ты говоришь, в промежутках между словами, предложениями нам удается уловить некоторые проблески этой тишины, но нас так тянет вслушиваться в смысл Твоих слов, что эта тишина неизменно ускользает от нас. Объясни, пожалуйста, как нам слушать Тебя.
Да, так и будет происходить, это нормально. Когда я сижу молча, ты молчать не можешь. Внутри тебя течет бесконечный поток мыслей; ты разговариваешь сам с собой. Привычка разговаривать настолько в тебе укоренилась, она стала твердой, словно скала, что даже на мгновение ты не можешь расслабиться. Если я буду молчать, ты забудешь обо мне, твой внутренний поток оживится, твоя старая привычка снова захватит тебя и ты погрузишься во внутренний разговор. Эго монолог; ты — наедине с самим собой, но все равно разговариваешь. К тому же тебе сложно увидеть мою тишину, поскольку мы видим лишь то, что выделяется на контрастном фоне.
Один психолог провел эксперимент на лекции в университете. На большой доске, висевшей в аудитории, он нарисовал маленькую белую точку и спросил студентов: «Что вы видите?» Ни один из них не упомянул о черной доске; все они сказали, что видят белую точку. Именно черный фон доски делает белую точку столь заметной.
Если я сижу, погруженный в безмолвие, моя тишина — одиночна, противоположности ей нет. Если нарисовать белую точку на белой стене, эта точка будет невидимой. А как ее можно увидеть? Для этого нужна противоположность, контраст. Когда я сижу молча, это белая точка на белой стене; ты не разглядишь ее, ты ее упустишь.
Когда я говорю, между словами есть тишина. Слова я произношу для тебя, а для себя я все еще погружен в тишину. Слова — лишь на поверхности, внутри себя я храню молчание. Во мне не происходит внутреннего диалога. Когда я сижу в одиночестве, внутри меня никто не разговаривает. Разговоры — это для тебя; мое естественное состояние — тишина. Так что я присутствую в промежутке между каждыми двумя словами — когда одно слово заканчивается, а рторое еще не прозвучало, в это время и случается моя тишина. Представь две черные линии, между которыми прочерчена линия белого цвета. Так и моя тишина благодаря таким вот черным линиям станет для тебя более заметной. Когда я сижу, погруженный в молчание, тишина не будет для тебя столь явной, ведь мы видим только то, что располагается на контрастном фоне.
Если бы все некрасивые и безобразные люди исчезли с лица Земли, кто тогда считался бы красивым? Если бы в мире не было шума, как бы ты узнал, что такое покой? Ночь погружает все во тьму, и поэтому свет лампы так хорошо различим. У жизни есть свой вкус потому, что существует смерть. На свете есть ненависть, поэтому есть и огромная любовь. Шипы, которыми ты укололся, придают цветам еще большее очарование. Благодаря существованию противоположностей ты обретаешь понимание и познаешь на опыте.
Когда я говорю, между звуками двух слов есть незаполненное пространство, пустота, и эта пустота становится для тебя более осязаемой. Но я понимаю, в чем твоя трудность: что тебе делать — ты или должен понимать смысл слов, или слушать тишину. Ведь если ты сосредоточишься на словах, тишина ускользнет от тебя. Случится мгновенный проблеск тишины, но если ты полон воспоминаний о предыдущем слове, то ты его упустишь. Ожидая следующего слова, ты тоже упускаешь эту тишину. Если ты будешь вслушиваться в слова, стоящие по обе стороны тишины, ты упустишь то крохотное мгновение, когда она наступает; но если твое внимание сосредоточено на тишине, слова просто не дойдут до тебя. Что же тебе делать?
Если ты прислушаешься к своему внутреннему голосу, то основное внимание станешь уделять словам. Если же послушаешь моего совета, то я скажу, что незачем беспокоиться о словах, просто прислушайся к тишине, ведь что бы я ни говорил, суть не в словах, а в тишине. То главное, что я хотел бы тебе сказать, содержится не в строках, а между строк, там, где расположилась пустота. И если я вообще прибегаю к словам, то лишь для того, чтобы у меня была черная доска, на которой ты смог бы различить белую точку. Это просто для того, чтобы показать тебе эту белую точку; сама по себе черная доска никакого смысла не несет. Так что, когда ты меня слушаешь, не старайся докопаться до смысла слов; смысл проявится из промежутков, ты отыщешь его в тишине. Вслушивайся в слова, но лови тишину. Именно за тишиной ты и должен следить. Лишь когда одно слово смолкло, а другое еще не прозвучало, ты будешь на связи со мной — там есть промежуток, открытая дверь. Так что не слишком беспокойся о том, что я говорю, просто подключись к тому, что я не произношу между словами, — отыщи все эти пустоты, ведь только через пустоту ты войдешь в меня. И я тоже могу войти в тебя лишь через пустоты.
Если я замолкаю, ты продолжаешь вести разговоры внутри себя; ты не способен войти в мою тишину. Когда я говорю, твоя внутренняя беседа останавливается; ты занят, поэтому внутренний поток прерывает свой бег. Тебя захватывает слушанье, поэтому твой внутренний диалог и затихает. Так что от моих разговоров есть одна польза. И она не в том, что мне удастся донести до тебя то, что мне хотелось бы донести, но в том, что твой внутренний словесный поток останавливается. Я говорю, чтобы не болтал твой ум, вот и все!
