Аналогичным образом, освобожденное сердце это сердце, которое стало свободным от порывов чувств и ураганов страстей; уравновешенное сердце не осаждается горем, гневом, страхом, непостоянством любви, волнениями радости, горечью печали, оно становится широким, спокойным, бесстрастным, просветленным, божественным. Все эти беспокойные чувства не принадлежат сокровенной природе нашего существа, а являются результатом активности нашей внешней витальной и ментальной природы и ее взаимодействия со своим окружением. За эти отклонения ответственно чувство эго, вынуждающее нас действовать как отдельные существа, которые смотрят на вселенную через призму своих изолированных притязаний и оценивают ее исходя из своего изолированного опыта.
Когда мы живем, будучи едиными с Божественным в себе и с духом вселенной, эти несовершенства оставляют нас и исчезают в спокойной и невозмутимой силе и восторге внутреннего духовного существования. Это духовное существование всегда пребывает внутри нас, и оно трансформирует внешние воздействия прежде, чем они войдут в соприкосновение с ним, пропуская их через сублиминальную психическую душу в нас, являющуюся его тайным инструментом восприятия восторга бытия. Делая сердце бесстрастным, мы освобождаемся от власти этой беспокойной души желаний, пребывающей на поверхности нашего сознания, открываем врата этого более глубокого существования, обнаруживаем в нем источник знаний и распространяем их истинные божественные ценности на все, что соблазняет и побуждает к действию наше эмоциональное существо. В результате такого совершенствования мы обретаем свободное, счастливое, невозмутимое и объемлющее всё сердце, проникнутое духовным чувством.
Совершенствуя сердце, мы также не стремимся к суровой аскетической бесчувственности, отчужденному духовному безразличию или обузданию себя с помощью мучительной и строгой аскезы. Происходит не умерщвление эмоциональной природы, а ее преображение. Все, что кажется в нашей внешней природе несовершенным или извращенным, скрывает в себе определенный смысл и пользу, которые обнаруживаются, когда мы возвращаемся к более великой истине божественного бытия. Любовь будет не разрушена, а возвышена, расширена до предела своих величайших возможностей, углублена до своего духовного упоения; это будет любовь к Богу, любовь к человеку, ко всем объектам и существам, как к проявлениям нас самих и формам и силам Божественного; безграничная, универсальная любовь, способная на самые разные отношения, заменит эгоистическую, корыстную, требовательную любовь, сопровождаемую маленькими радостями и горестями, настойчивыми притязаниями и омрачаемую постоянным чередованием ссор, удовольствий, приступов ревности, порывов к единению, сменяющихся чувством усталости, с ее разрывами и расставаниями, – которой сейчас мы придаем такое большое значение. Скорбь исчезнет; ее место займут беспристрастное сочувствие и универсальная любовь, но это не сочувствие одного человека, страдающего при виде страданий другого, а сила, которая, будучи сама свободной, способна поддержать, помочь, освободить. Проявления гнева и ненависти невозможны для свободного духа, но он будет обладать мощной разрушительной энергией Рудры, присущей Божественному, которое сражается без ненависти и разрушает без гнева, поскольку всегда во всем разрушаемом видит части самого себя, свои собственные проявления, а значит, всегда сочувствует и симпатизирует тем, в ком они воплощены. Вся наша эмоциональная природа должна претерпеть это высокое освобождающее преображение; и здесь очень важным условием является обретение абсолютной уравновешенности природы.
Та же самая уравновешенность должна быть утверждена во всех остальных частях нашего существа. Сейчас все наше динамическое существо действует под влиянием противоречивых импульсов, порождаемых низшей невежественной природой. Этим побуждениям мы или подчиняемся, или частично контролируем их, или подвергаем их изменчивому влиянию нашего рассудка, который их ограничивает и сдерживает, наших эстетических чувств и ума, которые их очищают и возвышают, или наших нравственных представлений, которые позволяют их упорядочить и дисциплинировать. Тесное переплетение правильного и неправильного, полезного и вредного, гармоничной или беспорядочной активности становится сомнительным результатом наших усилий, мы вырабатываем условные стандарты человеческой разумности и неразумности, порока и добродетели, чести и бесчестья, благородства и низости, того, что одобряется, и того, что не одобряется людьми, мы неустойчиво балансируем между самооправданием и самоосуждением или же между самодовольством и отвращением к себе, раскаянием, стыдом и тягостным осознанием своей греховности. В настоящее время все это, несомненно, крайне необходимо для нашего духовного развития. Но искатель более высокого совершенства отступит от всех этих двойственностей, посмотрит на них бесстрастным взглядом и, обретя спокойное и уравновешенное состояние духа, достигнет невозмутимой и универсальной деятельности динамического Тапаса, духовной силы, в потоке которой его собственная сила и воля превратятся в чистые и точные инструменты более великого, спокойного и тайного источника божественных трудов. Опираясь на эту динамическую уравновешенность, он сможет превзойти обычные ментальные стандарты. Его воля должна быть обращена на нечто более высокое, на обретение чистоты божественного бытия, на восприятие побуждения божественной силы-воли, руководимой божественным знанием, орудием которой, янтрой (yantra), станет его совершенная природа. Но все это невозможно осуществить в полной мере, пока динамическое эго, рабски подчиняющееся эмоциональным и витальным импульсам и предпочтениям индивидуального ума, вмешивается в действия искателя. Абсолютная уравновешенность воли это та сила, которая позволяет развязать эти узлы низших побуждений к действию. Обладающий такой уравновешенностью человек не станет откликаться на влияния низших импульсов, а будет ждать более высокого ясного побуждения, исходящего из Света над умом, он не будет судить с точки зрения интеллекта и руководствоваться интеллектуальными рассуждениями, а дождется озарения и указания с более высокого плана сознания. По мере его восхождения к супраментальному бытию и внутреннего расширения в духовную беспредельность его динамическая природа, подобно эмоциональной и пранической, будет трансформироваться, одухотворяться и превращаться в силу божественной природы. Инструменты, приспосабливаясь к своему новому способу действия, допустят немало ошибок, сбоев и неточностей, но обретающая всё большую и большую уравновешенность душа не будет сильно тревожиться или горевать по этому поводу, так как, руководимая Светом и Силой, пребывающей внутри нее и над умом, она с твердой уверенностью будет продолжать свой путь и с растущим спокойствием ожидать перемен и завершения процесса трансформации. Ее решимость будет подкреплена обещанием, которое Господь дает в Гите: «Оставь все дхармы, найди прибежище во Мне одном; Я избавлю тебя от всякого греха и зла; не печалься».
Уравновешенность мыслящего ума станет частью, и очень важной частью, совершенствования природных инструментов. Наша неизменная, ничем не оправданная привязанность к своим интеллектуальным предпочтением, суждениям, мнениям, фантазиям, ограничивающим ассоциациям, которые хранятся в памяти (формирующей основу нашей ментальности), к рутине нашего механического ума, намерениям нашего прагматического ума, даже к ограничениям нашего подлинного ума – интеллекта – должна, как и все остальные привязанности, исчезнуть, уступив место беспристрастному и объективному суждению. Уравновешенный мыслящий ум будет спокойно смотреть на знание и неведение, на истину и заблуждение – двойственности, порожденные ограниченностью нашего сознания, пристрастностью нашего интеллекта и скудным запасом его доводов и прозрений, – и принимать и то и другое, ничему не отдавая предпочтения, и ждать озарения свыше. В неведении он увидит знание, которое заключено в темницу и пытается освободиться или ждет свободы, в заблуждении – истину, которая сбилась с пути или была искажена полуслепым умом и трудится, чтобы вновь обрести себя. С другой стороны, он не будет связывать и ограничивать себя полученным знанием и не побоится превзойти его, чтобы достичь новых озарений, не будет слишком упорно держаться за истину, даже используя ее в полной мере, или тиранически сковывать ее рамками своих нынешних формулировок. Эта абсолютная уравновешенность мыслящего ума необходима, так как целью этого развития является более великий свет, принадлежащий более высокому плану духовного восприятия. Это состояние уравновешенности наиболее трудноуловимо и трудно достижимо из всех остальных и менее всего практикуется человеческим умом; его совершенства достичь невозможно до тех пор, пока супраментальный свет в полной мере не озарит обращенный ввысь ум. Но чтобы этот свет мог свободно воздействовать на ментальную субстанцию, нужно все более и более стремиться к уравновешенности и бесстрастию ума. В данном случае речь также не идет об отказе от поисков ума и его космических целей, ни о безразличии или бесстрастном скептицизме, ни даже о полном прекращении мышления в безмолвии Невыразимого. Успокоение мыслей может быть частью этой дисциплины, когда цель – освободить ум от его собственного фрагментарного процесса мышления, чтобы он мог стать чистым каналом более высокого света и знания; но трансформация ментальной субстанции также необходима; иначе более высокий свет не сможет обрести абсолютную власть и неподверженную внешним воздействиям форму для упорядоченной работы божественного сознания в человеческом существе. Истиной является не только безмолвие Невыразимого, но и Слово, исходящее из этого безмолвия, и именно это Слово должно воплотиться в сознательную форму природы.
