Чужая сторонушка без ветру сушит,
Чужой отец с матерью без дела бранят,
Посылают меня, молоду, во полночь по воду,
Зябнут, зябнут ноженьки, у ключа стоя,
Прищипало рученьки к коромыслицу,
Текут, текут слезоньки по белу лицу,
Утираю слезоньки белыим платком.
Не буду я к матушке ровно три года,
На четвертом годике пташкой полечу,
Горькой я пташечкой кукушечкою.
Сяду я у матушки в зеленом саду
На любиму яблоньку на матушкину.
Горькими слезами я весь сад потоплю,
Тяжелыми вздохами весь сад посушу,
Закукую в садике жалобнехонько,
Горькими причетами я мать разбужу.
Матушка по горенке похаживает,
Любезных невестушек побуживает:
«Вставайте, невестушки, голубки мои!
Что это за чудо у нас случилось?
Что у нас зеленый сад без ветру посох,
Без дождя без сильного садик потонул?
Что у нас во садике за пташка поет,
Жалобною песенкой сердечушко рвет,
Ретиву сердечушку назолу дает?»
Большая невестушка возговорила:
«Что это за пташечка, пойдем поглядим»;
Середня невестушка: «Пойдем изловим»;
А малый-то братец: «Пойдем застрелим».
Жена ему молвила: «Пташечки не бей:
Пташечка кукушечка – сестрица твоя,
Прилетела горькая с чужой стороны,
Со чужой сторонушки, из лихой семьи». -
«Али ты безумная? Сестрица моя —
Белая, румяная, всегда весела;
А эта, хозяюшка, худа и бледна». -
«Оттого худа, бледна – в чужой стороне,
На чужой сторонушке плохое житье».
Принёсла вдова два сына; и два ясна сокола.
Запелёнала она их в пеленочки
И запоясала она их поясиками,
И сколотила им дубочек из дощочек;
И понесла вдова да ко чисту полю,
Ко чисту полю, да ко синю морю,
Ко синю морю, да ко солоному.
Она спущат да приговариват:
«Ты убай, убай, море синее,
Уж ты пой, корми, да поле чистое».
Пошла вдова ко чистому полю
С любимой дочерью Богу молитися.
Молилась ровно тридцать лет,
И во снях-то ей да привиделося,
Наяву-то ей да показалося:
И как летит, летит два черна ворона,
Два черна ворона да два ясна сокола.
Тут пошла вдова тут ко синю морю,
Ко синю морю и ко солоному.
И стоят, стоят да черные корабли,
Взошла она на кораб да стала спрашивать:
«Откуль же вы да из какой земли,
Из какой земли да какого вы царя,
Вы какого царя вы небесного?
Уж как вы старые, дак я замуж иду;
Уж как вы младые, так я дочерь даю».
Один-от брат усумлеется:
«Это що, братцы, за чудо?
Это що, братцы, за диво?
Как родна-то мать да идет да за сына,
Как родну сёстру дават за брата».
Та стала у них выспрашивать:
«Из чего у вас да черны корабли?
Из чего у вас да грузные якори?
Из чего у вас да тонки парусы?»
– «Черны корабли да из дощочек,
Грузные якори из гвоздёчиков,
Тонки парусы да из пеленочек».
Тут-то мать догадалася.
У царя у Давыда
Был сын Соломон,
Была дочка Олена.
Дочку призывает:
«Ох ты дочка Олена!
Вставай ты поутру поране,
Умойся ты беленько,
Надевай ты платье подвенечно».
– «Ох ты батюшка разумный!
Кажи ты мне законного брака,
Что я буду его знати?»
– «Твой жених стоит в Божьей церкви,
В Божьей церкви тебя дожидается».
Она в Божью церкву пришла,
Увидала свово брата:
Закон не примает,
Мать венца на главу не надевает.
Всё с себя цветно платье кидала,
Башмачки и чулочки с ног бросала.
Побегла она по беленькому по снежочку,
По лютому по морозу.
Подбегла она ко батюшкиному к окошку:
«Ох ты батюшка родимый, отоприся!»
– «Ох ты дочка Олена!
Назови ты меня лютыим свекром».
– «Ох ты батюшка родимый! Где это виделося,
В котором царстве случилося,
Чтобы батюшку лютым свекром назвати?»
Побегла она ко матушкину к окошку
По беленькому по снежочку,
По лютому по морозу:
«Ох ты матушка родима, отоприся!
Все я ноженьки свои признобила».
– «Ох ты дочка Олена!
Назови ты меня лихою свекровью!»
– «Ох ты матушка родима! Где это случилося,
Чтобы матушку свекровью назвати?»
Побегла она ко братнину к окошку:
«Ox ты братец, родимый ты, отоприся!
Все я ноженьки признобила».
– «Ох ты сестрица родима,
Назови ты меня законныим браком!»
– «Ох братец родимый! Где это случилося,
Чтобы сестру родну брату взяти?»
Побегла она во чистое поле,
Всплакнула она своим жалкиим голосом:
«Ох, вы сбегайтеся, лютые звери,
Вы съедайте мое бело тело:
Моя душа много согрешила.
Солетайтеся, карги-вороны, черны вороны,
Растерзайте вы мое тело белое!»
И собегалися лютые звери,
Солетались карги-вороны, черны вороны,
Растерзали ее тело белое
И растаскали ее тело по чисту полю.
Пошла ее душенька ко Господу Богу.
Я у батюшки дочка была, у тысячничка, У тысячничка.
Приневолил меня родный батюшка
Замуж девушку идти,
Да идти да и замуж
Девушку идти,
На все грехи тяжки,
Грехи тяжки поступить,
Тяжки поступить.
Да дождуся я, девка, темной ночи,
Во полночи уйду во темный лес,
Да в лес.
Я молилась, девка, трудилась, Девяносто лет, девка, я со зверьми, Со зверьми.
Да не видала я, красна девчонка, Человечьего лица, Я лица.
Да не слыхала я, красна девчонка,
И я звону, я Божьего,
Божьего.
Да как у девушки стало лицо Как дубовая словно кора, Да кора.
Да у девушки стали виски Словно беленькой лянок, Да лянок.
Я да пойду я, девка, побреду я
Ко своему батюшке на двор, Я на двор.
Да навстречу мне, красной девчонке, Да святой идет монах, Да монах.
Да испужался он, святой монах, Человечьего лица, Да лица.
«Да не пужайся, святой монах, Да эта кожа – человек, Человек.
Да исповедай меня, причасти ты, Во святые мощи отпусти».
Был-жил князюшко да сын Иванушко;
Он от батюшка Иванушка от умного,
Да он от матушки жены было разумныи
Зарождалося чадушко неумное,
Что ль неумное чадо, неразумное,
Зарождался Иванушко Гостиной сын.
Он охвоч был ходить да на царев кабак,
Он охвочий был пить да зелена вина,
Он охвоч был тощить золотой казны;
Уж он знается со девками со дурками,
Со тема ли со жонками-плутовками,
Со теми голями со кабацкима.
Унимала его да родна маменька:
«Ай же ты Иванушко Гостиной сын!
Тебе полно ходить да на царев кабак,
Тебе полно пить да зелена вина,
Тебе полно тощить да золотой казны;
Ты не знайся со девками со дурками,
Со теми ль со жонками-плутовками,
Со теми голями со кабацкима».
Не слушал Иванушко да родной матушки,
Он бранит-ругат да родну матушку
Он такою бранью неподобною,
Неподобною бранью, всё по-матерну.
Не стерпела его да родна матушка:
Она брала Ивана за белы руки,
Поводила на пристань корабельную,
Продавала купцам-гостям заморянам,
Ай заморянам купцам да вавилонянам.
«Ай же вы еси, купцы-гости заморяна,
Вы заморяна да вавилоняна!
Вы купите-тко да добра молодца,
Уж вы дайте мне-ка денег пятьдесят рублей».
Торговал тут Павел гость заморенин,
Гость заморенин да вавилоненин:
«Уж ты ой еси, да молода вдова!
Уж ты вора продаешь али разбойника,
Ты таки ль ночного подорожника?»
Отвечала ему молода вдова:
«Я не вора продаю, не разбойника,
Продаваю своего-то чада милого,
Чада милого да одинакого,
Единого Иванушка Гостиного»,
Тут спроговорил Иванушко Гостиной сын:
«Уж ты ой еси, Павел гость заморенин,
Гость заморенин да вавилоненин!
Не жалей-ко ты денег пятьдесят рублей,
Уж ты дай-ко бабы денег сто рублей, -
Я сгожусь тебе молодец во повары».
Что ль на ту пору, на то времечко
Повели Иванушка во кузницу,
Что ль связали у Иванушка белы ручки
Что ль во теи веревочки шелковые,
Сковали у Иванушка резвы ножки
Что ль во трои и во двои во кавелды,
Во ручные, во ножные во заплетины.
Тут спроговорил Иванушко Гостиной сын:
«Уж ты ой еси, да мать родна!
По лицу-ту ты будто и мать родна,
По сердцу-ту ты дак змея лютая,
Змея лютая да подколодная».
Повезли Ивана на черной кораб,
Посадили во трунь-ту корабельную.
Тут катали якори булатные,
Подымали на русы полотняны,
Отправлялись за синёе море-то.
Тута смолился Иванушко
Гостиной сын Пресвятой Пречистой Богородице:
«Пресвятая Пречиста Богородица!
Уж ты дай-ко мне-ка тишину способну,
Ты снеси меня за синее море-то».
Уж он год служил да верой-правдою,
Он другой служил да неизменою…
На третий год он стал начальствовать над тридцатью кораблями,
пришел за море за матерью и увез ее к себе.
Мать не принимает беглого солдата
Что вились-то мои русы кудри, вились-завивались,
Как заслышали мои русы кудри на себе невзгодье,
Что большое ли невзгодье, великое безвременье,
