или не Петрович? Я так до сих пор не знаю, это его фамилия, или может отчество…
— А как же он зарплату в кассе получает?
— Ну, как, помогли мы ему. Он написал заявление в милицию, что все документы потерял, или сгорели. А мы, его личность подтвердили…. Ему новый паспорт выдали. Дальше всё по закону.
Оказывается, — подумал я, — Петрович обязан Димке, крепко обязан. Ведь если так, то Димка, по сути, ради него закон нарушил. Петрович должен быть благодарен. А он, явно Димке гадит, притом, моими руками. Зачем?
— Так в чём он прав? — не унимался Димка.
— Может, ты его пугал, что расскажешь кому-то? Про эту его историю.
— Да, на кой чёрт мне это? Пришлось бы самому объясняться. Я и думать про него забыл. Так, в чём он прав?
Видно мама правду говорила, — подумал я, — больше всего люди ненавидят свидетелей своего унижения. Димке действительно незачем гоняться за Петровичем. Да и взять с него нечего.
— Любишь ты таких слушать, — пылил Димка, — зачем тебе это? От тебя совсем другого ждут. И зачем мне, врать тебе?
Действительно, — подумал я, — зачем ему мне врать? Он от меня никак не зависел. По крайне мере он так думал. Поэтому мне и хотелось поставить его на место. Нет, всё же он врал, за дурака меня держал. Догадался про кисточки и ничего не сказал.
— Если ты про кисточки догадался, зачем со мной играл? За дурака держал?
— Хм, мама сказала, что Пушкин тоже матерные стишки писал и по борделям таскался, но он от этого не перестал быть Пушкиным. Она сказала, что людей без недостатков не бывает, а гении заслуживают прощения за свои глупости и слабости.
— Твоя мама? Да, что она обо мне знает? Я к вам при ней всего пару раз заходил, — неужели Димка говорит всерьёз?
— А я ей про тебя рассказывал. Особенно тогда, когда Танечка меня оставила. Плохо мне было, хотелось выговориться.
— А почему ты мне ничего не рассказал, про Танечку?
— Ага, ещё за руку её к тебе привести, и кровать постелить, да? Маме я всё рассказывал. И рисунки твои, наброски, что ты везде разбрасывал, я ей показывал. Она бы может и не поняла ничего, но тут этот дядя-профессор, с Шагалом тебя сравнил. Вот она и заохала. Художник, говорит, настоящий говорит, художник!
— Художник? Художник! — не выдержал я, — помнишь, в армии, в учебном лагере старшина был? Помнишь?
— Кто же забудет. Помню, конечно, — удивился Димка.
— Так вот, он называл тебя «настоящим художником», рассказывал, как пельменями тебя за это кормил. А меня он ругал, словом «художник». Оно, для него было матерным. Настоящий художник!
— Да ты просто с людьми не умеешь общаться. Что ты ждёшь от него? На то он и старшина, а не профессор Академии. Ты для него — салага, сачок. Тебя избаловали вниманием, а он тебя не знает.
— Это меня-то избаловали? — вот же гад, подумал я, всё тебе скажу, — да от меня все шарахались, как от заразного. Я только с тобой и разговаривал. Даже девки вешались на тебя, а мне валенком в морду!
— Я знаю, что в училище, с тобой любая пошла бы, только пальцем помани. Но ты же гений! Мне девчонки говорили, что ты смотрел на них, как на тлю. Роза переживала, что нахамила тебе. Специально прощальный вечер организовала, хотела с тобой объясниться. Я там успел с ней пообщаться, она сказала, что ты сжёг её своим презрительным взглядом. Она плакала в туалете. Мне было жалко её, я хотел вернуться, посочувствовать. Но ты отговорил, помнишь?
Димка переворачивал всё с ног на голову.
— Я помню, как ты хотел к ней в кровать залезть, перед её свадьбой! Я хорошо это помню, — осадил я его.
— Ну, и скотина же ты. Я же сказал тебе, ничего у нас не было. Мы дурака валяли, Роза хотела тебя подразнить. Мы же там чуть ни в ватниках спали. Даже не целовались ни разу. Ох и придурок ты! Ты ей нравился, а не я. Неужели так и не понял? — Димка смотрел на меня с сочувствием, как на идиота.
— Она угрожала мне! Обещала пожаловаться, что я якобы хотел её изнасиловать, — я уже действительно не понимал Димку.
— Да это она тебе свою невинность доказывала. Чтобы ты не думал, что она шлюха…
— Неправда! У меня с девчонками всегда плохо было. Не понимаю я этих марсианок!
— Договорились же не врать. В твоём институте некая Татьяна училась, помнишь? Мышь такая серая, она ещё в Фонде тебя искала. Говорят, она через тебя даже замуж вышла. На неё никто внимания не обращал. И вдруг она стала рассказывать, что ты в неё влюбился и проходу не даёшь. Но она, девушка порядочная и с женатыми не связывается. Тогда ты стал преследовать её, в квартиру к ней ломился, пока её мать не пообещала милицию вызвать. Она ходила вся важная такая, что перед тобой, устояла. Хотя девчонки ей не верили, потому что те, кого ты там попользовал, потом друг перед другом хвастались.
— Танька? Говорят? Кто говорит? Никого я не «пользовал», — он вообще, обо мне говорит, или о ком-то другом, подумал я.
— Жердяева, кто же ещё, она с институтом связей не теряет. Там до сих пор вспоминают, как удалось тебя заполучить. И удивляются, что ты там забыл. Тебя с радостью приняли бы в любую академию. И на счёт девчонок, не прибедняйся.
— Что за чушь, всё было совершенно не так! Ты ничего не знаешь!
— Да мне всё равно, я в чужие трусы не заглядываю. Какая разница кто кого трахает? Это — жизнь, никого не удивишь. Все ждут, когда ты шедеврами разродишься. Ты, вообще, делать что-нибудь собираешься? — Димка подскочил со стула и забегал по комнате.
— А на что я жить буду? Кто мне за мои картинки заплатит?
— Да заплатят! Работай! Выставку готовь. У тебя пока деньги есть, ты же хорошо зарабатывал. Неужели ничего не отложил?
— Меня твой преемник в Худ фонде, из мастерских выгнал! У меня теперь и мастерской нет.
— Да будет у тебя мастерская. Никто тебя не выгонит, ты только работай. Я с новым поговорю, он просто не понимает кто ты.
— Опять? Ты снова хочешь мной командовать, чтобы я от тебя зависел?
— Да брось ты это говно. Работай! И Петровича своего брось, гони его в шею.
— А ты в Австралию? Да? Говорят, у тебя там родственники? Я буду красить тут, а ты там, на кенгуру
