— Конечно, плохо! — а он умел. И еще как! По два ломтя за раз. И не подавится же, гад! Впрочем, пусть кушает. Почти смену за баранкой отколбасил. — Я поэтому тебе и говорю, что дело пахнет керосином. Они ведь даже не догадываются, что я это не ты, а ты — это не я. Они машину вычислили, а кто за рулем был — не знают. Остановят меня, пристрелят — и что? Я погибну вместо тебя, а я-то человек, по сути, ни в чем не виноватый.
— Я тоже ни в чем не виноватый, — возразил я. — Ну, подумаешь, кушать не вовремя захотел. Такое ведь с каждым произойти может. Только, Ян, дело не в этом. Дело в том, Ян, что ты, главное, не ссы. И зря ты бублики на них крошишь — они мою фотокарточку срисовали — как я сейчас с тебя могу. Вполне пацаны в курсе, что ты — это не я, а я — это не ты. Так что не будут они тебя останавливать.
— Когда это они твою фотокарточку срисовали? — недоверчиво прочавкал Ян. — Ты ведь говорил, что в кафешке тебя никто разглядеть не сумел?
— Сумели, — возразил я. — Только пережить этого не сумели. А тот, что смог, тот и вправду не разглядел.
— Ну, — удовлетворенно-вопросительно сказал Литовец. Удовлетворен, получается, был тем, что относительно кафешки прав оказался. А вопросительных интонаций подбавил — чтобы я объяснил, какого рожна баки про срисованную фотокарточку заливаю.
— Балабэську гну, — сказал я на это. — Сегодня утром они меня остановили, да. Только я ловко от них убежал. Я вообще ловкий хлопец. Ну, ты же знаешь.
— Как это ты от них убежал?! — Ян, сказать, не соврать, оторопел.
— Глядите, люди добрые! — я поднял на вилке кусок колбасы и указал им в район потолка. — Вот человек! Нет, чтобы поинтересоваться утром, откуда у меня карабин взялся. Не от сырости же! Так он сейчас спрашивает — как я от них убежал! Мог бы сперва поахать, потом поохать, для порядку спросить, где они меня тормознули да что хотели! Ох, Литовец, шея у тебя длинная, а резьба мелкая. Доходит долго.
— А где они тебя тормознули? — послушно исправился Ян.
— У самого нашего таксопарка. Двумя КамАЗами, между прочим. С двух сторон дорогу загородили и отпущать не хотели. Карабином грозили. Тем самым. Только я карабин, как ты понимаешь, забрал. Не игрушка он. Пульнул в один КамАЗ. А он бензином груженый был. Или солярой. Короче, пацаны испугались и разошлись. Ну, ты машину поедешь в гараж ставить — наверняка все узнаешь. Весь хипеш метрах в трехстах от нашей территории случился. А в том бензобаке на колесах нефтепродуктов — на полтора десятка тонн. Наверняка все провонялось.
— Не взорвалось? — уточнил зачем-то Ян.
— Взорвалось, — кивнул я. — Всех, на фиг, на клочки, как промокашку порвало. Меня тоже. Не видно, что ли?
— Ну, да, — сказал Литовец, соглашаясь таким макаром, что последний его вопрос был не из самых умных. — Вот, значит, где они твою фотокарточку срисовывали.
— Именно, — я взял опустевшую сковороду и поставил ее в мойку. — Так что ты не ссы.
— Ага. А зачем они за мной тогда полдня мотались?
— А у них бензину до хрена. Я же говорю — прострелил цистерну-то. Так им не жалко. Они еще парочку таких в заначке имеют. На недельку покататься хватит. Короче, я это так себе мыслю: пацаны просто хотели узнать какие-нибудь явки-пароли. Вот ты их ко мне и притащил. Спалил, стало быть, явку. Ты ж в этот раз себя на хвост не проверял?
— Черт! — побледнел Ян. — Вообще фигня получается. Слушай, Мишок, а вдруг они подумают, что это я к тебе заехал, чтобы смену сдать? Ну, что теперь не я, а ты рулевым станешь. Тормознут ведь на обратном пути, как пить дать. Они ведь не знают нашей системы, не знают, когда пересменка, то, се…
Он как-то сильно разнервничался, Ян Литовец. Я его никогда таким прежде не видел. Даже странно. Мысли связно излагать — и то разучился, чего за ним раньше не водилось.
— Да брось ты этой ерунды говорить! Все они знают. Может, кто-то из их бражки когда-то таксовал, может, родственника в таксистах имеет.
— Во всех таксопарках система пересменок разная, — попытался было возразить Ян, но я не дал ему одержать верх надо мной, разговорчивым:
— Короче, Литовец! Они тупо могли позвонить Макарецу и осторожно порасспрашивать. Согласись, наш завгар особым умом не блещет? Ну, и все. И вообще, мало ли есть возможностей узнать нужную информацию, когда и деньги, и связи имеются? А сама информация при этом нихрена секретного собой не представляет? Я тебе одно скажу, Ян: они точно знали, когда я поеду на пересменку. Иначе не поджидали бы у таксопарка. Так что возьми себя в руки.
— Какой, на хрен, в руки! — пискнул Ян. — У меня из этих рук уже все валится! Мне моя сегодня утром сказала, что залетела, уже месяца два с половиной, и будет рожать! А тут еще ты со своим хипешем!
Я хихикнул. Семейная жизнь имеет свои минусы. Или плюсы, хрен его знает. На любителя. Зато теперь мне стала понятна нервозность Яна. Непонятно только, рад ли он, что через полгода станет отцом третьего своего законного отпрыска.
— Так с тебя причитается, — на всякий случай тонко намекнул я.
— Да пошел ты, — сказал на это Ян. Потом добавил совершенно в тему: — А я поехал.
— Вали. А я пойду посмотрю на предмет хвоста. Может, ты намотал чего. Лучше узнать заранее, чтобы успеть хлеб-соль дорогим гостям нашинковать.
Ян прошел в прихожую, где, от усердия высунув язык, принялся зашнуровывать туфли. Он, наверное, единственный из нашей таксерской братии носил лакированные туфли. Франт, блин. Ну, говорю же, семейная жизнь имеет свои недостатки — обязывает, к примеру, постоянно прилично выглядеть, чтобы твоя благоверная за тебя не краснела. У меня с этим было проще — раздолбанные кеды еще советского производства. Как сейчас помню, сразу после армии прикупил пар пять — они тогда в жутком дефиците почему-то были, вот я и перестраховался. Кто же знал, что они бронебойные, как крейсер «Аврора», и сносу им нет. Я за восемь лет только одну пару сносил, вторую начал. Наверное, в последней, пятой паре, меня в гроб положат. Хотя, между нами, хреново я буду смотреться в красно-коричневых кедах и черном костюме. В белых тапках и то лучше. Даже при том, что белые тапки на мой взгляд — совершенное жлобство. Мой эстетический вкус их не признает. А вот традиция признает. Странно.
Если слегка развить тему таксерской обуви, то даже хлюпик — и при этом все равно хороший человек — Четыре Глаза, будучи не менее женатым, чем Ян, и даже при том же количестве (пока) спиногрызов, что и Литовец, позволял себе обходиться кроссовками. И его жена, Любава, отчего-то не страдала при этом несварением желудка. Типа, пусть хоть в ластах на работу ходит, лишь бы денежку домой регулярно приносил. Очень прагматичная женщина — Любава. А Генаха Кавалерист, такой же конченый холостяк, как и я, так тот вообще в домашних тапках тысяча восемьсот лохматого года выпуска шарахался. И летом и, между прочим, зимой. Только носки потеплее одевал.
Короче, Ян был феноменален, как пингвин на Северном полюсе.
Я, в отличие от Яна, обуваться не пошел, а пошел в спальную, чтобы надеть брюки. С целью спрятать от любопытных глаз зацелованные до неприличия трусы. А потом еще и рубашку надеть придумал — потому что рассмотрел в большом настенном зеркале, что Верунчик пару раз угодила мне своими губами в район пресса, а один раз даже, как истинный снайпер — аккурат в самый пуп. Который теперь, получается, красовался в обрамленье отпечатка ее губ. Тоже, полагаю, картина не для чужих глаз. И самое забавное, что я совсем не помнил тех моментов, когда Верунчик совершала свои интимные промахи. Досадный провал памяти.
Только после того, как на мне оказалась вся причитающаяся нормальному — ну, или считающему себя нормальным — человеку одежда, я догнал Яна и в смысле обувания. Не в кеды — те были сугубо рабочим вариантом. Это не обсуждалось. Это было незыблемо, как четверг после среды и перед пятницей. Я обулся в мягкие, прочные и весьма удобные кроссовки, за которые отвалил бешенные деньги — семьсот рублей, — но в которых был уверен, как в спасательном круге из пенопласта. Ну, просто одна приличная пара обуви у любого мужика в гардеробе должна иметься.
Мы вышли из квартиры, причем я не забыл запереть за собой дверь — мало ли. Может, приспичит за хлебом сгонять, а ближайший магазин за углом окажется закрытым на учет и придется на квартал дальше топать. Неторопливо спустились вниз и, перед тем, как выйти на улицу, Ян повернулся ко мне:
— Ну, давай, Мишок. Смотри в оба.
— Да уж, постараюсь, — хмыкнул я. — В моих интересах. И опыт, опять же, кой-какой имеется.
Литовец утвердительно кивнул, весьма довольный моим уверенным тоном, и пошел к машине.
Я на улицу выбираться не торопился. Подпер плечом дверь подъезда и, сунув в рот сигарету, принялся изучать панораму двора. Ничего, надо сказать, подозрительного. Да и вообще, надо сказать, ничего. Только Ян, устраивающийся на водительском месте, да два бомжика, пирующих у мусорных контейнеров. Они там, кажется, пирожок нарыли, и еще недопитую бутылку пива. У парней, натурально, был праздник. Ну, а больше во дворе никого не было. Даже голубей. Даже котов.
