— Дальнейший разговор вас уже не касается. Удар был рассчитан точно. Саблин даже не смог бы повторить услышанное. Но этого и не требовалось.
Он понял: о нем, генерале Саблине, говорят в прошедшем времени. Это означает, списан окончательно. Комиссаров прав. Время больше терять нельзя. Саблин глухо произнес в затылок Комиссарову:
— Что я должен делать?
— Позвонить в Луанду и сказать: « Поехали».
Саблин в момент решительного поступка почувствовал овладевшую им апатию и безвольно спросил: «Как мне связаться с Пановым?»
Комиссаров передал ему трубку телефона, сказал несколько цифр в микрофон, и не успел генерал собраться с мыслями, как услышал резкий голос Панова: «Слушаю...»
— Это Саблин. Как там у тебя?
— Ждем вашего звонка.
— Вот и позвонил...
— Начинаем?
— Поехали! — решительно и зло скомандовал Саблин.
— Какие еще будут приказания? — Панов спрашивал буднично, словно речь шла о прогулке к водопаду.
— Вернусь — доложишь. Действуйте строго по утвержденному плану. У меня все.
Саблин передал трубку Комиссарову, давая понять, что разговор закончен.
В взвинченно-неуверенном состоянии возвращался Найденов в свой, казалось бы, недавно покинутый номер для командированных. Сколько успело произойти событий. Жизнь в Уамбо безвозвратно отдалилась и представлялась неким безоблачным раем. Встреча с Аной страшила. Расстались недавно, а воспоминания о ней связаны с чем-то далеким и утраченным. Он боялся этой встречи. Раньше между ними было только чувство, а теперь примешивалась постыдная необходимость врать.
Найденов врал редко. Потому что не требовалось. Сегодня придется.
В номере кровати были сдвинуты в сторону. На полу, на матрасе, раскинув руки и ноги, лежал Рубцов. В головах стояла непочатая бутылка джина.
Воздух сотрясался от храпа. Найденов застыл над ним в недоумении. Присутствие подполковника в номере походило на злую иронию судьбы. Неужели Найденов обречен постоянно сталкиваться с ним, причем в самые неподходящие моменты жизни? Майор зло прошел мимо и случайно, но крепко наступил на тугой бицепс отброшенной руки. Рубцов прервал храп на самом вздохе и мгновенно оказался сидящим на корточках. От неожиданности майор шарахнулся в сторону.
— А... и тебя сюда... — заторможенно промямлил Рубцов. Его сознание явно отставало от реакции тела. Посидев немного с зажмуренными глазами, обратился к Найденову:
— Наливай себе. Пей, раз отпустили с Богом. Я бы тоже жахнул, да нельзя, должны к Панову вызвать. Я же командир.
Найденов решил выпить для бодрости и куража. Рубцов снова улегся на пол и сипло запел Высоцкого. Каждому было интересно узнать, что произошло с другим. Но начать расспрашивать первым не позволяла собственная гордость. Так и продолжали — майор мелкими глотками отхлебывал теплый джин, а подполковник выводил куплеты: «А на нейтральной полосе цветы — необычайной красоты». Наконец Найденов понял, что нужно оторваться от выпивки, иначе встреча с Аной может не состояться. Он молча встал, перешагнул через поющего подполковника и вышел.
Солнце шпарило вовсю. Рубашка задубела от пота и грязи. И в таком виде он предстанет перед любимой девушкой? Найденов попытался представить себя со стороны, но ему не удалось. Махнув рукой, направился в город по адресу, данному ему полковником Проценко. До свидания с Аной было почти два часа.
Найденов решил прийти в условленное кафе раньше, чтобы собраться с мыслями.
Но ничего не получилось. То ли он долго блуждал по незнакомым улицам, то ли Ана сама поспешила прийти первой. Майор издалека увидел ее гибкую фигурку, склонившуюся над круглым столиком. Ана была в коротком голубом платье.
Ее длинные волосы были собраны в аккуратный строгий пучок. Казалось, что она собиралась на великосветский официальный прием. Найденов с наслаждением испытал прилив уже знакомого чувства. Непринужденный изгиб ее тела вернул майору томительное желание, которому он подчинялся безропотно.
Заметив Найденова у самого столика, Ана встрепенулась и с неизвестной дотоле майору радостью бросилась навстречу. Ее быстрые руки обняли его голову. Найденов впервые ощутил прикосновение горячих уверенных губ. Как он мечтал об этом моменте! И как теперь некстати... Ана смотрела на майора с гордостью и состраданием. Так, очевидно, смотрят спасатели на вытащенную из морских волн жертву стихии. От смущения Найденов не мог подобрать первых слов, способных объяснить парализующую радость случившегося чуда их встречи. Но Ана и не ждала от него объяснений. Она гладила его по щеке, словно хотела удостовериться, что он живой и невредимый.
— Я безумно испугалась за тебя. Оказывается, ты не имел права со мной встречаться. Знал о запрете и все равно приходил ко мне. И даже гулял со мной по улицам на виду у ваших офицеров. Думала, американцы в своих фильмах врут о ваших порядках. И ты сам никогда... ни слова об этом... Что они с тобой сделают? Посадят в тюрьму? Отправят в Сибирь? — Ана говорила быстро и взволнованно. Как всегда, стараясь подряд высказать все мысли, будоражащие ее.
— Обошлось, — сказал Найденов. Ему меньше всего хотелось корчить из себя героя.
— Я пыталась объяснить твоему начальнику про нашу дружбу. Он почему-то противно улыбался и соглашался со мной. Потом вдруг я сама поняла, что вру и не могу правильно выразить — что же между нами такое случилось.
— Я тебя люблю, — неожиданно произнес Найденов и удивился серьезности и мужественности своего голоса.
— Я поняла, — в тон ему ответила Ана. — Вчера всю ночь рассказывала о тебе отцу. Оказалось, очень интересно говорить о тебе.
— И что отец? — насторожился майор.
— Смеялся. Он всегда смеется, когда ему что-нибудь нравится. Он вообще русских уважает... только не в Анголе. Но ты другое дело. Ты же просто человек и ни к какой политике не относишься.
— Твоего отца, профессора Вентуру, в миссии очень ценят. Как ученого, — выдавил из себя майор.
— О да! Вряд ли кто-нибудь из европейцев может тягаться с ним.
Африка заполнила пустоты его души, образовавшиеся после смерти мамы. Он круглосуточной работой вытравливал свои лиссабонские привычки и воспоминания.
Сейчас он странный. Живет в придуманном мире, напичканном историей, африканскими повериями и шаманством.
Ана замолчала. Наверное, ей было трудно общаться с отцом. Но об этом язык не поворачивался рассказывать. Найденов тоже молчал, не зная, как естественнее продолжить разговор о профессоре. Нужно было проявить интерес. Но с чего вдруг он начнет набиваться на встречу с ее отцом? Даже как-то подозрительно. Раньше никогда не интересовался, а сейчас должен уговаривать его участвовать в экспедиции, неизвестно для чего организуемой. Полковник Проценко майору, каким именно способом и ради каких научных целей привлекать профессора, не сказал. Вместо этого посоветовал: "Ты парень образованный. Сам придумаешь.
Они, профессора, любят в экспедиции снаряжаться. Тем более мы оплачиваем. Кто же ему, кроме нас, поможет поболтаться по Национальному парку? У местного правительства таких денег нет". Ни одна толковая идея не лезла в голову майора.
Он тяжело вздохнул, посмотрел на Ану таким мученическим взглядом, что девушка тут же заговорила, стараясь его успокоить.
— Вы с ним похожи. Да... да. Я все пыталась вспомнить, кого ты мне напоминаешь. Вернее, не ты сам. Не внешностью, не разговорами... а — молчанием.
Люди редко умеют так напряженно молчать. Вот отец поразительно молчит. Сидишь рядом с ним, и такое впечатление, будто разговариваешь. И с тобой тоже.
Найденову оставалось на самом деле только молчать. Каждое слово Аны угнетало его своей откровенностью. Майору раньше и в голову не приходило, что молчание, возникающее от нерешительности, может значить для женщины нечто большее. И что совсем невероятно — привлекающее. Найденов боялся смотреть в глаза Ане. Должно быть, так чувствует себя человек, только что укравший со стола серебряную вилку и незаметно спрятавший ее в карман. Нужно продолжать разговор, улыбаться хозяйке, а бок аж горит от соприкосновения с ворованной вещью. И нет возможности вернуть злополучную вилку назад — положить на стол, ибо остальная посуда уже убрана. Невозможно сосредоточиться на беседе, мысль бьет по темечку: как освободиться от серебряной вилки? Такой вилкой для майора было поручение Проценко. Ана говорит о молчании и подразумевает глубокие чувства. А если она своим острым чутьем заподозрит неладное? Ужаснется от низменности его цели? Найденов уже готов ощутить холод и надменность ее прощальных слов. Презрительную улыбку напоследок. Но пока Ана улыбалась, сверкая зубами-бусинками, и все чаще касалась рукой его щек и губ. Эти прикосновения сравнимы для него с пыткой. Неужели он сам ее прекратит?
— Я знаю — ты рад нашей встрече. Но тебя что-то гложет. Я хочу помочь. Я для этого приехала сюда. Мы снова вместе... не молчи. — Ана с беспокойством заглядывала ему в глаза. Дыхание ее участилось, речь стала взволнованно торопящейся:
