В голове пронзительно фонило. Он поднялся, подошел к костру. Выстрелил в голову. У последнего разразилась истерика. Норовил отползти. Продырявленный бушлат истекал кровью. Отжимался на руках, волоча израненные ноги.
– Не стреляй, – бормотал. – Пожалей…Ну, будь человеком, я же раненый…
– А я не Красный Крест, – убедительно заявил Туманов. Чуть помедлив, поднял автомат. Затянулась пауза – у вояки в глазах вспыхнула надежда: а вдруг не выстрелит. Пожалеет? Всех не пожалеть, заключил Туманов и выбил остатки обоймы парню в голову. Перевернул магазин, отправив патрон в патронник, отправился вдоль колонны. Очередная граната полетела под капот головного «Урала», разметала дизель. Из второго кто-то выпрыгнул, застучали подметки по грунтовке. Он нагнулся, выпустив длинную очередь, и когда водила рухнул с перебитыми ногами, завизжав от боли, он, довольный, заскользил дальше. Очередь в третий «Урал», третья «эргэшка», подпрыгивая, покатилась под кабину… Отряхнулся, двинул дальше. Безобразный стиль поведения, но он его не выбирал, сам получился. Он шел и расстреливал кабины, прошивал брезент. Последнюю гранату швырнул под замыкающую машину. Трудновато будет уцелевшим выезжать – дорога узкая, вековые сосны теснятся у обочины… В голове не просто фонило – там взрывалось и трещало. Остатки магазина, не найдя цели, он выпустил в небо, салютом, зашвырнул автомат в кусты и, опустившись в изнеможении под дерево, злорадно наблюдал, как занимаются факелом три машины, как огонь из кабин перебрасывается на кузова, как потрескивает брезент, а угрюмые окрестности озаряет жизнерадостное оранжевое зарево…
Он добился своего. Полегчало. Мог бы догадаться, что теперь уж точно из плененных никого не пощадят. Даже деток малых. Но не догадался. Не сработала соображалка. Он издал какой-то дикий индейский вопль, показал горящей колонне неприличную фигуру из двух рук и, пошатываясь, двинул в лес…
Человек, в девять часов утра вышедший на дорогу, связующую райцентры Турово и Радищево, напоминал Туманова лишь отчасти. Нет, он пока не опустился до забулдыги – по крайней мере, дорогая кожаная куртка была порвана не везде и в отдельных местах еще производила впечатление. Но лицо почернело, глаза ввалились, а воспоминания о вечерах на хуторе близ Кучары и последующих событиях и вовсе наложили самый удручающий отпечаток на его облик. Прошедшую ночь он провел в овраге, укрытый мокрой листвой. Это тоже не добавило ему привлекательности. Было холодно, больно и очень тоскливо. Он терпел. Стараясь не думать о никотине и жирной куриной ноге, вышел на дорогу и принялся голосовать. Места безлюдные. Большак петлял, как горная тропа. Густые ельники отступали от дороги, образуя у обочин извилисто-лохматые опушки. Можно было посветиться. Добежать до леса и упасть – три секунды… Он прикинул – шел на юго-запад, на Турово. Если где и сбился, то градуса на два– три, не больше. Вроде так – он обученный. Хотя все бывает. Сорок километров за сутки – с количеством пройденного расстояния погрешность безбожно вырастает, а ориентировщик из него сегодня…
Желтая «копейка» с прогнившими крыльями протарахтела мимо, не остановилась. Следом проехал «КамАЗ», крытый тентом. Надпись, намалеванная белым на брезенте, плотоядно вещала: «Экипажу требуется стюардесса». Видимо, в глазах экипажа голосующий никак не соответствовал образу королевы небес: проезжая мимо, «КамАЗ» выстрелил из выхлопной трубы и уделал Туманова едкой гарью. Потом прошли три порожних «ЗИЛа» с истрепанными «световозвращайками» – должно быть, на поля, где еще не истек сезон картошки. Он не стал голосовать. А когда показался грязно-рыжий «комби», зажал меж пальцев сторублевку нового образца – с Иваном-первопечатником на аверсе – и выставил ее, как Ленин кепку.
Денег в стране остро не хватало. Вернее, их хватало, но не всем. Глубинка о существовании дензнаков изредка подозревала, но от этого ей легче не делалось.
– Браток, до Турово подбросишь?
Водитель с конопатыми щеками курил трубку-носогрейку. По салону густо плавал горький дым самосада. Снисходительно кивнул:
– Падай, мужик.
Туманов влез в салон. Вогнутая дверь практически не закрывалась. В щель между краем обшивки и полом неплохо просматривался убегающий из-под колес подорожник.
– Да не мучь ты ее, – бросил шофер. – Не откроется. А откроется – не выпадешь. Держись крепче.
– Далеко до Турово? – поинтересовался Туманов.
– Верст двенадцать.
Изрядно. Положительно, какой-то леший дернул его этой ночью за пятку.
– Потрепали тебя, мужик, – шофер искоса глянул на попутчика. – Далеко нарвался?
– А-а, под Столешино, – Туманов манерно выругался. – Отлить встал, а эта шваль полезла из кустов, по башке настучала, насилу оклемался… Ладно, не убили. Джип угнали, сволочи… Деньги, правда, не нашли – дураки потому что…
– Хреновенько, – посочувствовал шофер. – А путь куда держал? В Турово?
– Не-е, в Калачинск. Братки у меня там, заждались. Я сам из Кемерово, вот ехал по делам, в натуре…
– А кто тебя положил, помнишь? Каратели?
Туманов задумался.
– Не-е, не каратели. Бородатые какие-то фраера, с карабинами. На хрена я карателям? Я че, партизан?
– На хрена, на хрена… Видишь горелки? – конопатый кивнул за окно.
В стороне от обочины проплывало пепелище – обгорелые останки деревеньки дворов на двенадцать. Обугленные каркасы зарастали крапивой. Голые дымоходы над печами уныло пялились в небо – будто памятники былым зверствам.
– Весной спецназ спалил из огнеметов… Человек тридцать тут жило. Понаехали ночью, обложили и давай поджигать. Кто выбегал, пинками гнали обратно. Все сгорели. Тоже, поди, кричали: «На хрена, на хрена…»
– Не одобряешь? – Туманов криво улыбнулся.
Конопатый каким-то судорожным махом сжал руль.
– Да не трясись, – успокоил его Туманов. – Мне по барабану, чего тут у вас. Я в Калачинск еду.
– Да знаешь, – пробормотал конопатый, – мы в вопросах политики не того… Несведующие. Чего нам в газетах и по ящику скажут, тому и верим. А как не верить? Государство все же. Сказывали, будто в деревеньке партизаны жили… ну, грабители, которые с недобитыми… эта… блудократами и взяточниками якшались.
– Ага, – Туманов понятливо кивнул. – У самой дороги партизаны жили. Работники ножа и топора. В лесу им страшно.
Шофер не ответил.
– Закурить-то дашь?
– Бери, в бардачке, – парень указал направление костлявым пальцем. – Там кисет и газеты. Сами садим, сами потребляем, уж не обессудь.
Следующие пару верст ехали в молчании. Туманов хрустел прессой, изображая нечто вроде узкого кулька для семечек. Конопатый хихикнул:
– Далек ты от народа, мужик. Не так оно делается.
– Нормально, – Туманов царапнул спичкой. Затянулся. Горький дым отечества комом понесся в легкие, продирая, как наждаком, стенки трахеи.
Какая-то юркая «Ока» обогнала их дребезжащий рыдван. Вильнула задницей, удержала равновесие и покатила дальше. «I am jeep, but small» – самонадеянно утверждали латинские буковки на заднем стекле. В смысле, что я тоже джип, только маленький. Не перевелись на Руси любители пошутить. Определенная их часть (как когда-то при усатом) уже сидела. Загудеть можно было не только за анекдот, но и за любое необдуманное слово. А потом обдумывать его – вплоть до пятнадцати лет. А можно было наоборот – громко и во всеуслышание обложить все руководство страны заодно с генеральной линией и не сесть. Тоже дело случая.
– Сам-то ты из каких будешь? – откашляв горлодер, спросил Туманов.
– Да Алеха я, Митрохин, – с простодушием, типичным для дальних окраин, откликнулся конопатый. – Церкву в Столешине сторожу. А попутно гастрономию за углом. Две ночи тама, третью дома.
– И деньги платят?
– А как же, – шоферюга хвастливо задрал нос. – Рябчиков шестьсот имею. По совокупности. Наш отче Антипий дядька щедрый. Он и дьяков своих подкармливает, и бабок столетних… вос…с…помоществляет. Вон, давеча Кулиничну Грекасову снесли на погост, так батюшка и телегу устроил, и на пропой родным выдал – рубчиков по тридцать, во как…
– Подожди. А тебе проку-то от твоих шестисот? Бензин съедает, почитай, тысячу, – грубо прикинул расход Туманов. – Или выкручиваешься?
– А мы бензин на деньги не меняем, мужик. Мы его на матерьял, на самогон… – шофер машинально кивнул затылком на заднее сиденье. Туманов обернулся. Под фланелевым тряпьем лежали керамические плитки, перевязанные бечевой. Под керамикой – покрытые лаком бруски.
Алеха, видать, пожалел о своем многословии. Что поделать, поделиться хотел. Хочется ведь (хоть и колется). Кончики ушей заметно порозовели.
– Эге, – смекнул Туманов. – Старый кактус Антипий не иначе свои чертоги расширяет. Молоток ты, Алеха. Тащи с работы каждый гвоздь. Ты здесь хозяин, а не гость.
– А я че, от жира лопаюсь? – вспылил шофер. – У меня вона – два короеда в избе с открытыми пещерами, мне их кормить надо, понял? Я не идиот, мужик.
