— Вот что, Владислав. У меня для тебя важная новость, — произнес Егор Сергеевич строго.
Он сел на стул, приготовился слушать. Похоже, речь пойдет о Вике, подумал он раздраженно. Но ошибся.
— Я кое с кем и кое-где поговорил, и вот что я тебе скажу. Будешь решать теперь проблемы экономики и политики Европы в собственном институте. — И видя изумление на лице Щербатова, рассмеялся и вмиг перешел на свой обычный благожелательный тон. — Да, да, дорогой мой, тебе нужно расти, и я рекомендовал тебя директором только что созданного Института Общего рынка Академии наук. Надеюсь, ты не станешь отказываться, — улыбнулся Нестеренко, и сразу стало видно, что сам он больше Владислава рад этой новости.
Варяг же еще должен был все осознать.
— Отказаться? Что вы, Егор Сергеевич, ни за что не откажусь.
— Я не ожидал от тебя иного ответа, — широко улыбаясь, сказал Нестеренко. Взгляд его был опять по-отечески ласков.
С утра погода была прекрасная, немного жарковато, но когда на Сицилии не жарко? Синьор Валаччини поднялся в хорошем настроении, что тоже было объяснимо, — года, уже разменял седьмой десяток, а в этом возрасте и организм уже реагирует прежде всего на состояние погоды. Отсюда и настроение. Хорошее было с утра настроение у Валаччини, но вдруг изменилось за завтраком. И вот это уже было совсем непонятно. Видимых причин вроде бы не было. А синьор Валаччини привык доискиваться до первооснов…
На сегодня он имел приглашение к премьер-министру Маркони. Тот устраивал прием и приглашал самых близких. Однажды — еще в бытность свою чиновником в Неаполе, правда, крупным чиновником, — будущий премьер-министр крупно залетел в родном городе. Увлекся озорными играми с девочкой в борделе, а та возьми и умри; слишком сильно оказался затянут ремень на шее, недосмотрел, увлекся, — уж очень любил Маркони эти садомазохистские забавы, как тут было не увлечься.
Молодой Маркони испугался тогда до истерики. Не тюрьмы он боялся, а больше гнева отца, тогдашнего министра внутренних дел. До суда, конечно же, дело бы и так не дошло, отмазался бы Маркони-младший, но вот отец!.. Старик так рассчитывал на карьеру сына и столько в него вложил сил и денег!.. Это было ужасно!
К счастью, тот бордель в Неаполе принадлежал синьору Валаччини. Проникнувшись отчаянием молодого бюрократа, Валаччини дело замял; девчонка оказалась из провинции, из многодетной семьи — родители были рады получить компенсацию: все равно непутевая дочка была отрезанный ломоть. Так что с тех пор синьор Маркони был обязан синьору Валаччини собственным спокойствием и, возможно, политической карьерой.
Еще накануне вечером Валаччини собирался отправиться к Маркони. Уже был отобран костюм — шелковый серый, в белую узкую полоску, и красный галстук-бабочка, удивительным образом красивший крупное лицо дона, бывшего боксера-тяжеловеса и нынешнего неофициального хозяина Сицилии. Да все было уже готово, если бы не настроение. Все было в этом проклятом настроении, так внезапно изменившемся.
Дело в том, что Томмазо Валаччини привык доверять своей интуиции. Она его никогда еще не подводила, чему доказательством было то, что он был жив-здоров и благоденствовал. И еще — не так давно Валаччини должен был лететь на вертолете в Неаполь, но так же точно уело его тогда мерзкое предчувствие, и он отказался тогда лететь, а поехал на машине, и вертолет почему-то врезался в прибрежную скалу и рухнул в море.
Это из недавних событий. А сколько подобных было давно, за всю долгую жизнь синьора Валаччини! В общем, уже за завтраком все было не по нему: слуга едва не опрокинул поднос с кофе, за что был гневно отчитан, а кофе оказался недостаточно горячим, а торт, которым синьор Валаччини, как истинный сицилиец, привык завершать любую трапезу, был не настолько свеж, как обычно.
Всего этого оказалось достаточно, чтобы синьор Валаччини отказался ехать. Марчелло выразил осторожное сомнение: не обидится ли премьер-министр? Может, и обидится, да переживет! Синьор Валаччини решил послать сына принести извинения премьер-министру за то, что папа… по состоянию здоровья… лично не смог… и тэ дэ.
Идиотизм все это, в досаде думал синьор Валаччини. Все идиотизм: и эти предчувствия, и эти извинения, и это настроение!.. А Марчелло пусть приятно проведет время, затерявшись среди гостей главы государства, пусть пообщается на равных с сильными мира сего…
Сразу успокоившись, синьор Валаччини пошел переодеваться. В таком настроении лучшее лекарство — поработать в своем саду. Каждый сицилиец, кем бы он ни стал в жизни, в глубине души всегда остается крестьянином. Окучивая помидоры на грядках, синьор Валаччини думал об этой особенности сицилийцев, об их тяге к земле, которая хоть и одаривает плодами своими безмерно, но и высасывает из человека все соки, которыми, в свою очередь, питается, тучнеет. Это как арабов тянет в пустыню, откуда они и пришли, — вот почему горожане-арабы часто проводят отпуск в песках, в обществе верблюдов и скакунов. А русских, наверное, тянет провести отпуск в сибирской тайге, зарывшись в снег, ухмыльнулся он, вспомнив русского доктора Щербатова. Валаччини подивился, что его мысли о нем тоже связаны с каким-то невнятным беспокойством. Да, с этим русским надо что-то решать. И побыстрее.
И тут синьор Валаччини вспомнил, что занозой уже несколько дней сидело у него в мозгу — лицо человека, мельком виденное им неделю назад в Палермо, лицо, застрявшее в подвале памяти, но в тот момент, на площади в Палермо, не узнанное. Это лицо тоже принадлежало русскому, в узких кругах широко известному под кличкой Сержант. Был он наемным убийцей, причем очень ловким и умелым и потому хорошо оплачиваемым. Еще он сколачивал и обучал группы киллеров для разных деликатных поручений — в этом он тоже был непревзойденным мастером. Когда-то синьор Валаччини даже воспользовался его услугами и остался доволен настолько, что сфотографировался с ним на память. Без согласия и ведома Сержанта, разумеется. Тот даже не узнал, что его портретик попал в архив синьора Валаччини.
Сейчас, осознав, кого он увидел в городской толпе в Палермо на прошлой неделе, синьор Валаччини не на шутку встревожился и выпрямился, чтобы утереть пот, стекающий из-под широкополой шляпы. Солнце уже было в зените и начинало не на шутку припекать. Как ни хотелось еще поработать на грядках, но пора было идти в дом. Все-таки возраст: если долго стоять нагнувшись, пропалывая грядки, в глазах начинали плясать огненные мухи.
И тут Валаччини вдруг увидел, как с той стороны, откуда поднималось к небу солнце, по полю шел широкоплечий мужчина, а со стороны дома к нему бежали два охранника виллы дона Валаччини. Мужчина же, не обращая внимания на размахивающих пистолетами охранников, спокойно продолжал шагать, словно прогуливался, словно блуждать по грядкам синьора Валаччини было для него обычным занятием.
Синьор Валаччини был травленый зверь, он сразу узнал в этом крепком мужчине Сержанта и понял, с какой целью тот появился здесь, никого не предупредив, тем более что тот уже вынул из бокового кармана необычной формы пистолет-пулемет, кажется израильский, судя по форме….
Оглянувшись вокруг, синьор Валаччини мгновенно обозрел грядки и своих охранников, уже сделавших пару предупредительных выстрелов по незваному гостю, апельсиновые деревья невдалеке, бочку жидкого коровьего навоза под старой оливой и принял единственно верное решение: резко бросил свое тяжелое, но еще послушное тело за эту бочку.
Даже в прыжке он не потерял Сержанта из вида, поэтому, уже ничего не умея изменить, увидел, как тот небрежно направил свой пистолет в его сторону, и почувствовал, как словно ломом ударило в грудь и в плечо, стало невозможно дышать… он еще умудрился повернуть голову, чтобы увидеть, как оба его телохранителя один за другим упали на землю, словно куклы-марионетки, когда хозяин разом обрезал тонкие ниточки, благодаря которым они и жили…
Он еще успел увидеть, как со стороны дома начал стрелять выскочивший на крыльцо Марчелло, как, развернувшись, русский повернулся и побежал прочь, время от времени делая через плечо одиночный выстрел по крыльцу… но тут огненная лава хлынула к его глазам, он судорожно вздохнул, и солнце погасло.
Очнулся синьор Валаччини в незнакомой комнате. Он сразу не мог ничего понять: что-то мешало ощущать себя прежним, что-то стискивало ему грудь, связало руки и ноги, не подчиняясь его воле. Потом все разъяснилось: он различил надпись на стеклянной двери: «Реанимационное отделение», белые халаты врачей и медсестер, а то, из-за чего он не мог пошевелиться, оказалось кабелями, присоединенными к аппарату искусственных легких, который сразу же, как он очнулся, отключили…
Могучий организм бывшего спортсмена справился с ранениями. Три пули пробили легкое и плечо, а одна прошла мимо сердца, по чистой случайности не задев ни одного сосуда! Это было чудом, — благословением святой девы Марии, за которое синьор Валаччини горячо поблагодарил Богоматерь в краткой молитве. Теперь перед ним стояла ближайшая задача — отомстить. Откуда на него свалилось несчастье, кто был заказчиком всего — сомнений не возникло: Сержант оставался лишь орудием чужой воли, сродни своему пистолету-пулемету израильского производства, из которого он так лихо расстреливал людей дона. Нет, на Сержанта не стоило растрачивать свои эмоции, хотя и оставить дело безнаказанным не следовало. Главная же цель сейчас была хорошо видна: русский доктор Щербатов.
