мало вас знаю, хотя очень хочу верить в вашу благонамеренность… Просто я очень устал… И будь, что будет!.. Двадцать лет назад я был полон сил и честолюбивых планов. Я просто фонтанировал идеями и открытиями в кардиологии, но мои, менее даровитые коллеги, очень не хотели допустить меня до жирного пирога, который в те годы щедро раздавали больные политики. Я оказался на задворках медицины, когда мне предложили возглавить лабораторию в… НКВД.
Дубовик оцепенел от очередного признания очередного участника драматической пьесы, начало которой было положено много лет назад, где каждый год новый автор дописывал и дорабатывал её, заставляя здешних обитателей играть по своим правилам.
«Открывается ящик Пандоры?»
Доктор почувствовал негативный настрой своего гостя и поспешно произнес:
– Нет-нет, я не проводил опытов над арестованными, не мучил их! Я просто работал в чужой лаборатории над своими опытами, а для тех, кто мне дал такую возможность, лишь оказывал услугу в виде подписи на справках о смерти тех, кто «нечаянно» вдруг умирал в страшных застенках. Моё имя было на слуху, поэтому документам с моей подписью верили безоговорочно… А Перницкий… Он был там главным… Когда я понял, что творю, попытался восстать против этого… Вот тогда меня и сослали сюда… Я смирился со своей участью, ведь здесь первоначально лечились люди, действительно страдающие тяжелыми недугами, но потом… А, что про это говорить!.. Если вы не такой, как они… А я почему-то верю, что не такой… Тогда вы поймете, что значит это «потом»… Больше мне добавить нечего… – Ковальский сел на стул, и теперь своей согбенной позой напоминал старую уставшую птицу.
– Вы помните хоть какие-нибудь фамилии тех людей, умерших в камерах НКВД?
– Ни одной! Я сразу тогда взял себе за правило не читать ни имен, ни фамилий… Таким образом я убаюкивал свою совесть…
– Да-а… – Андрей Ефимович не находил слов для оценки сделанного доктором признания. – Насколько я понял, вы не горите желанием возвратиться к прежней жизни? Я имею в виду институт и кафедру.
– Вы правильно поняли… Однажды совесть моя вышла из-под контроля, и теперь она убивает меня… Но статью напишите! Возможно, кто-нибудь заинтересуется этим местом и наведет здесь порядок, хотя бы ради того, чтобы по-настоящему страждущие исцеления люди могли приехать сюда. Тогда и мой честолюбивый нрав послужит торжеству жизни. Лишь на этом теперь и держится моя жизнь…
«Кому нужна твоя претенциозность теперь? Раньше следовало очищать свои помыслы» – досадливо подумал Дубовик, а вслух добавил:
– К сожалению, зачастую, раскаяние приходит, когда трудно что-либо изменить… Но попытка заслуживает уважения…
В кабинете надолго воцарилось тяжелое молчание.
Доктор сидел в прежней позе, будто даже не дыша.
Андрей Ефимович боролся со своими коллизиями: Ковальского хотелось пожалеть и в то же время больно ударить словами, но, в конце концов, он решил, что этот старый человек вкусил «всех благ» полной чашей…
– Справки о смерти четверых мужчин, о которых все здесь трещат, тоже вы подписали? И о смерти девочки?
Ковальский лишь едва качнул головой, что можно было расценить и как признание, и как отрицание. Да и значения это уже не имело…
Говорить больше не хотелось, и Дубовик коротко попрощавшись и пообещав не раскрывать никому, содержание их беседы, ушел.
Среди ночи все обитатели второго этажа были разбужены громкими криками.
Выйдя в коридор, заспанные отдыхающие увидели, как полуголый Эдуард Шпанагель истерично кричал на Руфину Яковлевну:
– Вы обязаны всё проверить! Я не пьяный! Да, я вчера выпил, но это не даёт вам права обвинять меня в неадекватном поведении. Я сам лично, вот этими глазами, – он постучал по глазницам пальцами, – видел, как одна из завитушек на стене отодвинулась! Если вы не верите мне, идите, идите и посмотрите! И шум я слышал за стеной! Там кто-то был! – Эдуард ринулся в раскрытую дверь своего номера, увлекая за собой администраторшу, а заодно и любопытных соседей.
Дубовик с Герасюком, молча, переглянулись и двинулись следом за всеми.
В номере Шпанагель стучал кулаком по стене за камином и тыкал пальцем в небольшой овальный медальон, который в группе с другими деталями украшал часть стены.
– Вот эта штучка, вот, вот! Она отодвинулась, а за ней черная дырка! Попробуйте, отодвиньте!
– Ну, хорошо-хорошо! Я попробую! – Руфина Яковлевна обхватила пальцами медальон и попыталась его сдвинуть с места. – Не получается! – она оглянулась на толпившихся в дверях отдыхающих, насмешливо подмигнула и спросила: – Товарищи, может быть, кто-то из вас попробует?
Товарищи, тоже подмигивая и перекидываясь колкими замечаниями в адрес хозяина номера, стали расходится.
Остались лишь Дубовик с Герасюком.
К стене ни один из них не подошел, но они постарались успокоить Эдуарда.
Руфина Яковлевна, видя, что Шпанагель в надёжных руках, удалилась к себе.
Эдуард сел на кровать, вмиг превратившись в сдутый шар. Сиплым голосом он произнес:
– Я понял!.. Я всё понял: меня хотели убить! Да-да, как тех, пятерых! – голос его зазвучал звонче, и уже с прежними истерическими нотками Шпанагель заверещал: – Я, как и они, весь, с головы до ног, облит дерьмом! Мы же все здесь дерьмо! Пьяницы и развратники! Над нами над всеми висит Дамоклов меч! – по щекам мужчины потекли крупные слёзы. – Если вы думаете, что вы спасётесь, то вот вам!.. – он показал трясущейся рукой кукиш. – Что вы стоите, как вкопанные! Делайте что-нибудь! – рыдания его переросли в вой.
– Ну, что Петр Леонидович? Сделаем? – и Дубовик с такой силой залепил Эдуарду оплеуху, что тот отлетел к стене, ударившись об неё головой, но, как ни странно, тут же замолчал.
– А теперь послушай, грешник! Сейчас ты ляжешь спать, а утром пойдёшь к доктору и попросишь помочь тебе в лечении от алкоголизма. Поверь – поможет! Может, ещё успеешь пожить, как человек.
В коридоре Герасюк тихо проговорил:
– Клюнул на Перницкого наш «Робин Гуд»! Наши ожидания оправдались!
– Я бы сходил сейчас в подвал, но, боюсь, что дежурная может нас увидеть. Лишние вопросы нам ни к чему. Ждём утра!
Утро выдалось спокойным.
Герасюк сходил в подвал и сказал, что там никого нет, кроме истопника. Ничего подозрительного он не заметил, а вот перемычка на электропроводке исчезла.
– Ну, вот! Всё подтверждается! Ждал он только Перницкого! – удовлетворенно кивнул Дубовик. – Вообще, не люблю работать вслепую. Данных о подозреваемых слишком мало. Приходится ждать, ждать…
– Да, у Ерохина дня два, не меньше, уйдёт на обработку твоего списка-. Может быть, наконец, отдохнем? По своей программе? – Герасюк провел пальцем по горлу.
Дубовик, помявшись, согласился.
