просил, просил отмщения! Не за себя – за жену и их, так и не родившегося, сына Ивана.
Уже тогда я знал, что ни одного из виновных я не оставлю в живых! Если даже сам при этом погибну!»
– Слушай, я не могу это спокойно читать! Тут опять следы слёз! Чёрт! – Дубовик швырнул письмо на стол и взял бокал двумя руками, как бы согревая его. – Твоя очередь – читай!
– Ну, что ж, попробую… – Герасюк протянул дрожащую руку за письмом.
– … «Первым я отправил на тот свет соседа. Нет, я не стрелял в него, не вешал, не резал, я просто принес таблетки и детский пистолет. Приставил эту игрушку ему к виску и заставил сожрать таблетки! Вы знаете, он описался! А я сидел рядом и ждал, когда он умрет! Расследовать его смерть, по понятным причинам, никто не стал! А я оставил в его комнате одну пуговицу от форменного кителя брата, хотя знал, что никто даже не обратит внимания на этот знак, но так мне хотелось, чтобы знали, если когда-нибудь раскроют эти убийства, что это был я, а не случайности!
Эта смерть закалила меня, сделала чёрствым! Как и говорил когда-то доктор, отправивший меня на море, на лечение.
После войны я окончил институт, только жить в городе не мог, всё мне напоминало о моих милых, родных людях! Я даже племянника своего ни разу не подержал на руках, не покачал на коленях. А как мечтал! Вот вы (зачеркнуто) Я сходил с ума (зачеркнуто)
Но оставались ещё трое. Я не знал, как можно их «достать», но однажды увидел статью в газете, к которой прилагался снимок этого санатория и отдыхающих в нем людей. Узнал на снимке Якушева и понял, где их можно встретить! Пусть уйдут на это годы, но я их дождусь! А если не приедут сами – найду способ, как выманить их из «берлоги»!
Как стану убивать, я тогда ещё не знал, но случай благоволил мне.
Я совершенно случайно нашел дверь в потайную комнату. Обследовав её, понял, что немцы, которые, кстати сказать, забавлялись в этом доме, отправляя на тот свет неугодных, оставили мне сюрприз. Это были два баллона сжиженного газа и устройство, с помощью которого этот газ незаметно проникал в спальню, в которую был проведен тонкий шланг через отверстие в стене. Отверстие открывалось только изнутри, поэтому никто не мог понять, каким образом подохли эти развратные мужланы! Хозяева жизни!
Теперь я должен объяснить, почему убил не только Якушева и Салпенника.
В свою «гильотину» я внес кое-какие изменения. Дело в том, что открытое отверстие можно было увидеть из спальни, а это было нежелательно. При включенном свете любой из них мог заметить это, и тогда всё бы сорвалось. Поэтому я сделал так, что газ включался только при выключенном свете. Но бывало такое, когда случались перебои в общей сети, поэтому после того, как умер Якушев, я отключил перемычку на баллоне. И стал ждать следующего…
Хотяев сам выпросил своей участи. Он был такой же насильник, как те, трое. К девочке в постель залез, припугнул её. Они все так действуют! В общем, понял я, что с девочкой не всё так просто, видел, как она пряталась от всех, когда её рвало. А после того, как вытянул Машу из проруби, сердце у меня разорвалось!.. Едва снова сознание не потерял»…
– Опять всё размазано… Да, видать он не просто плакал, а рыдал над этими строчками… – Герасюк тяжело и протяжно вздохнул. – А ведь жалко его, Андрюша!..
– Читай, – хмуро проронил Дубовик, всё ещё держа бокал в обеих руках, не в состоянии пригубить.
… «А потом решил, что и этот должен умереть. Он жил в другом номере, а я устроил у него потоп, когда седьмой номер освободился. Вот так он и лег под мою «гильотину»…
С третьим вышло не совсем по-моему (зачеркнуто) Этот Пригожий, третий, тоже не был ангелом. Сначала я сильно переживал, что он случайно попал «под раздачу», даже хотел пойти признаться, а потом узнал, что он Руфине девчонок, попавших в тяжелое материальное положение, поставляет для утех здешних мужланов, ну, и махнул рукой: значит не зря так случилось, понёс и он своё наказание.
И Салпенника я дождался! Тот, не таясь, с любовницей приехал, о жене думать забыл (зачеркнуто)
Тот везде с любовницей, ни одной ночи не пропустил, они и не таились, девица разбитная, может быть, и не следовало (зачеркнуто) Не знаю, как (зачеркнуто)
Спросите, жалко (зачеркнуто)
Спросите, жалею ли о том, что сделал? Врать не стану – я ведь не душегуб, лишить человека жизни и на войне было страшно, а тут!.. Только тем и спасал себя, что их грехами оправдывался. Правильно это или нет – не знаю…
Спасибо, что про Перницкого сказали, а то бы ждал напрасно.
Про вас я понял, когда мне Тина сказала про него, только я ведь один и знал, от кого у неё дочь. Дружны мы с ней были, но не афишировали этого. Руфина вечно лезла между всеми, боялась, что против неё объединимся.
Не знаю, кем и где работает Петр, но он хороший человек. Про вас Тина хорошо отзывалась, я ей верю. Если поможете им, спасибо!
Знаю, что искать меня станете. Найдете – значит, так тому и быть, безропотно пойду в тюрьму, а нет – не обессудьте, сам в петлю не полезу, велика будет честь для этих упырей.
Прощайте. (Неразборчивая подпись) И… простите…
P.S.
Дверь в темную комнату находится в подвале за полкой с инструментами. Нажмите один кирпич. План подвала я сжег. А пуговицу, предназначенную Перницкому, возьмите себе, на память».
Молчали долго.
– Как думаешь, кто это? – спросил, наконец, Герасюк.
– Сомов или Иван, дворник… Ладно, утром узнаем. – Дубовик взял письмо, разорвал его на мелкие куски и на глазах изумленного приятеля методично сжег каждый кусочек в большой пепельнице.
– Андрей! Мы же не сможем ничего ему предъявить!
– Кому? А никого и не было! Завтра утром мы с тобой спустимся в подвал, отыщем потайную дверцу и представим отчет начальству. Причины смертей установлены, кто ж мог знать, что немцы такое устроили! Ну, пострадали люди, такое после войны сплошь и рядом! Вот так, дорогой мой Петр Леонидович! – Дубовик взял бокал: – Ну, будем!
– А я выпью за тебя! Это – поступок, Андрей! Только… Не боишься?
– За свои поступки я привык отвечать, а не бояться… Утром пойдем знакомиться со всеми заново! И
