До Твери Торопова никто не тронул. Там он, злой и голодный, пересел на электричку, следующую до Ленинградского вокзала в Москве, и скоро заклевал носом.
И снова его разбудил контролер. На этот раз это была женщина в форме, но вовсе не такая безликая, а очень даже колоритная. Вздыбленные волосы под пилоткой, большие навыкате глаза, красный, как тревожная кнопка, нос, карикатурно оскаленный рот. Билет она потребовала суровым, но тихим голосом. Зато когда Павел повторил свой маневр, прикидываясь попрошайкой, взвыла громче и пронзительнее милицейской сирены, проклиная его на чем свет стоит. За Тороповым она не пошла, но своим воем произвела такой эффект, что пассажиры вдруг дружно принялись расстегивать свои кошельки, чтобы выручить попавшего в беду беднягу. Павел только успевал принимать монеты, десятирублевые купюры. А один товарищ протянул ему сторублевку. Правда, такую щедрость проявили пассажиры только в одном вагоне, тогда как в следующем на него никто не обратил внимания. Зато контролер не преследовала Павла, и он мог облегченно вздохнуть и пересчитать выручку. По самым скоромным подсчетам он заработал триста рублей. На ресторан, конечно, не хватит, но в привокзальном ларьке можно будет накупить шаурмы и вдоволь наесться, приятно обжигаясь вкусным с голодухи горячим соком.
Но выручку подсчитать Павел не успел. Люди вдруг стали покидать свои места, идти к выходу. И поезд уже замедлил ход, приближаясь к вокзалу.
Павел выбрался из вагона.
Чтобы покинуть секцию пригородного сообщения, на выходе нужно было предъявить билет, поэтому пришлось идти в самый конец перрона, чтобы затем через железнодорожные пути выйти в город. Но до щебеночной насыпи он так и не добрался. Торопову вдруг перегородили путь два бомжеватого вида паренька в грязных, надвинутых на глаза кепках. От них разило перегаром и немытым телом, настроены они были агрессивно.
– Мужик, тебе кто здесь ходить разрешал? – злобно спросил один.
– Мое дело, где хочу, там и хожу.
– Это наша территория. Ты с нашей земли бабло поднимаешь. Значит, нам и платить будешь. Две штуки с тебя для начала.
Только сейчас до Павла дошло, чего от него хотят. Он попрошайничал, а значит, должен был платить процент за право собирать деньги. Но процент ему пока еще не назначили, но уже заставляют оплатить штраф.
– Да я бы с удовольствием, – не захотел он обострять обстановку. – Только нет у меня столько.
– Сколько есть, давай. Остальное потом, – грозно надвинулся на него рэкетир с давно не мытой и завшивленной головой.
– Не могу я вам все отдать. Я есть хочу, – мотнул головой Павел.
– А это уже не наши проблемы.
Вшивый резко потянул к нему руку, чтобы запустить ее в карман, но Торопов отбил руку костылем, резко пошел на сближение с противником и подушечкой ладони снизу вверх ударил его в подбородок. Это был очень опасный удар, сдвигающий, а порой и ломающий шейные позвонки. Но всю свою силу в удар он вкладывать не стал, чтобы не доводить дело до серьезных увечий.
Второго рэкетира Павел отправил в глубокий нокаут двойным ударом. Отбросив костыли, шагнул назад и двинул его локтем в солнечное сплетение, а затем, когда тот согнулся, рубанул его ладонью по шее.
Один парень сидел на земле, вытянув ноги, и с закрытыми глазами ошалело мотал головой, даже не пытаясь подняться. Второй лежал на боку и беспомощно сучил ногой. Павел даже хотел склониться над ним, заглянуть под веко – посмотреть, уж не в агонии ли бедняга бьется. Но вот беда, обернувшись для порядка назад, он увидел еще двух спешащих к нему парней. Эти были и ростом выше, и в плечах шире, и кулаки у них потяжелее. Бритые головы, упитанные физиономии, злые, пышущие драконьим жаром глаза.
Павел подобрал с земли костыли, чтобы с их помощью дать отпор громилам. Он мог бы возлагать на них большие надежды, будь они отлиты из чугуна или стали, но, увы, они деревянные, и серьезного противника ими не остановить. Торопов осознавал, что у него практически нет шансов, если его атакуют сразу с двух сторон. А так и будет.
Он не ошибся. Агрессивная пара вдруг разделилась: один громила стал заходить на него справа, другой – слева. Но в образовавшемся пространстве между ними Павел увидел знакомое лицо. Таким же торопливым, но более уверенным шагом к нему приближался Сеня Мазин, или Мазок, как называли его в зоне.
Торопов хорошо помнил этого вертлявого паренька с пакостной ухмылкой. Сам он был худой, если не сказать костлявый, но лицо у него широкое, а вот глаза маленькие, близко посаженные к тонкому и короткому носу.
Мазок заискивал и шестерил перед блатными, но распускал хвост перед мужиками. Правда, боялись его только самые слабые и запуганные жизнью зэки. Любого, кто хоть мало-мальски мог постоять за себя, Мазок предпочитал обходить стороной. А вот обиженным спасу от него не было, им Сеня жизни не давал. Пытался он унизить и Павла, но быстро умылся красными соплями.
Не любили в зоне этого типа, презирали. Зато на воле он, похоже, выбился в люди. Ни дать ни взять, авторитет для бомжей и попрошаек. Павел постарался сдержать наползающую на губы ухмылку. Как ни крути, а сейчас очень многое для него зависело от милости этой лагерной «шестерки». Пришлось изображать приятное удивление.
– Мазок?!
Сеня еще не узнал его, но с величественным видом осадил своих «быков».
– Ша! Разобраться надо!
– Торопов я! Паша!
– А-а, Топор! – наконец-то король попрошаек узнал Павла.
В зоне Торопов сначала получил кличку Торопыга, созвучную фамилии. Но после того как схлестнулся с блатными в жестокой драке и за него заступился сам Горуханов, он получил прозвище Топор. В кличке было и созвучие с фамилией, и намек на железный характер, который за ним признала братва.
– Сколько лет, сколько зим! – раскинув руки для братских объятий, с двуликой улыбкой двинулся к нему Мазок.
С одной стороны, он обрадовался Павлу, но с другой – опасался подвоха с его стороны. Вдруг он расскажет, как Сеня шестерил перед лагерными паханами. А ведь это удар по авторитету.
Но Павел и не собирался поливать Сеню грязью. Более того, он сам обрадовался Мазку. Ведь у него появилась возможность узнать, когда и каким образом он оказался на воле – прошлым летом по «звонку» вышел или три года назад по условно-досрочному освобождению, как утверждала Эльвира.
Торопов уже знал, что эта бестия в белом халате морочила ему голову, но все-таки ему до сих пор требовалось подтверждение, что с разумом у него все в порядке.
– А сколько лет? – с ироничным прищуром спросил Торопов.
– Одно лето и одна зима, – не стал тянуть с ответом Сеня.
Он уже подал знак своим «быкам», чтобы отстали от Павла, и те сейчас приводили в чувство своих коллег.
– Я сразу за тобой, Топор, откинулся. Ты же знаешь, я человек авторитетный, у меня на воле все в цвет.
– Да знаю, браток, знаю… Значит, и ты в прошлом году откинулся?
– Ага, осенью…
Вдруг спохватившись, Мазок оглянулся по сторонам. Перрон жил своей жизнью, одни люди покидали его, другие, напротив, шли к вагонам готовых к отправлению электричек. Но могли здесь появиться и омоновцы. Хорошо, если те, чье доброе к нему отношение оплачено звонкой монетой, и плохо, если это будут неприкормленные стражи порядка. Ведь и огрести можно почем зря.
– Пошли, тут местечко одно есть, побазарим в тишине, – предложил Сеня.
Мазок спрыгнул с платформы на щебеночную насыпь, через железные пути увлек Павла к проходу в ограде вокруг вокзала, вышел с ним на шумную улицу, завернул в небольшое кафе, где клиентам предлагались кофе, разогретые в микроволновке бутерброды, подозрительного вида котлеты, заветренные куриные ножки.
За прилавком стоял широколицый азиат в замызганном поварском колпаке. Зал на шесть столиков пустовал, и еще Мазок, изображая из себя крутого авторитета, распорядился никого больше не обслуживать. Азиат покладисто кивнул, но стоило Сене занять место за столиком, как он принял заказ у горбоносого кавказца в клетчатой кепке-аэродроме.
Павел с жадностью набросился на разогретые в печке окорочка, за которые, надо сказать, он заплатил из собственного кармана. Пришлось и на кофе для Сени раскошелиться.
– Как же ты до такой жизни дошел? – с сожалением, но больше злорадствуя, спросил Мазок. – В поездах деньги поднимаешь.
– Да нет, просто лопатник увели, а там деньги, паспорт, все дела… Еще ногу проколол, в больницу попал, костылями там обзавелся. Из Питера в Москву на электричках добирался. Ну, снял пару сотен по ходу дела. Где наша не пропадала?
– А в Питере чего делал?
– Подруга у меня там, гостил у нее…
– Красивая? – повелся Мазок.
– Не то слово. Любой каприз, и забесплатно. Я с ней весь отпуск зависал. А потом, когда обратно стал собираться, непруха началась. Сначала лопатник, затем нога. Но поверь, баба того стоила.
– В отпуске, говоришь, был.
– Ну да, я же в Ульянове работал. У Горухана в клубе.
