Но у меня созрело одно предложение. Мое агентство выпускает ограниченным тиражом небольшой бюллетень, для которого охотно пишут наши лучшие журналисты и политологи, поскольку знают, что их статьи будут прочитаны в Белом доме и государственном департаменте.
— Я никогда не встречал упоминания о таком бюллетене, — осторожно заметил секретарь.
— Это неудивительно. Доступ к нему имеет узкий круг лиц. И честь опубликоваться в бюллетене оказывается также весьма немногим лицам. Я предлагаю вам написать для него статью. За самую небольшую по размеру статью бюллетень платит по высшей в американской журналистике ставке, но не в этом дело. Мне кажется, вам небесполезно заявить о себе, как о политическом деятеле и объяснить позицию Сингапура нашим вашингтонским политикам.
— Предложение неожиданное, но лестное, — сказал секретарь. — Я подумаю.
Получив шифротелеграмму из Токио, Тэрада немедленно вызвал Иноки.
Вид у Тэрада был сияющий.
— Тао Фану действительно уехал из Японии с новыми документами. Его фотографию, переснятую с прошения о визе, нам пришлют с дипкурьером, а пока что запомните: паспорт он получил на имя Сунь Чжимо.
Иноки встретился с сержантом Дином в обеденный перерыв. Поздоровавшись с японцем, сержант развел руками:
— Тао Фану по-прежнему не найден. Полиции придется пропустить через сито весь город, и кто знает, сколько это потребует времени.
— Меня сейчас интересует совсем другое дело, — пояснил Иноки. — Я ищу одного человека. В вашем компьютере наверняка указан его адрес — Сунь Чжимо.
Сержант записал имя в записную книжку.
— Хорошо, я узнаю. А что, поиски Тао Фану и вообще расследование убийства подполковника Ба Ина вас больше не интересует?
— Интересует по-прежнему. Просто нам очень нужен этот человек.
— Встретимся через час, — сказал сержант. — Кстати говоря, я собрался покупать новый телевизор детям. Может, посоветуете, какую модель выбрать?
Иноки появился на обычном месте ровно через час. Дин опоздал. Они прошли в переулок, где Дин передал японцу листок из блокнота с адресом. Иноки протянул ему конверт.
— Я не очень-то разбираюсь в марках телевизоров, — извинился Иноки. — Но этих денег, мне кажется, хватит на самый дорогой.
Сунь Чжимо жил на Орчард-роуд, которая называлась так из-за фруктовых деревьев и огородов, некогда находившихся на этом месте. Прежней роскоши не было и в помине; черное с желтым верхом такси доставило Иноки в район обычных каменных джунглей, где любая растительность, кроме цветов и кактусов в горшках, была на вес золота.
Дипломированный инженер Сунь Чжимо занимал небольшую двухкомнатную квартиру на пятом этаже. Расположение квартир и их планировку Иноки выяснил в конторе домовладельца, объяснив, что подыскивает себе новое жилье.
Иноки проник в дом с черного хода, чтобы не сталкиваться ни с кем из жильцов. Он задержался возле почтовых ящиков на первом этаже — Сунь Чжимо, видимо, уже забрал свою корреспонденцию. Иноки поднялся на пятый этаж. На полу перед квартирой Сунь Чжимо лежал пыльный коврик. Иноки приподнял его и положил на пол плоскую коробочку. Разгладил коврик и быстро спустился вниз.
Иноки поставил машину наискосок от подъезда. Рация, замаскированная под обычный автомобильный радиоприемник, была включена. Если кто-то войдет в квартиру Сунь Чжимо или выйдет из нее, чувствительный прибор, оставленный под ковриком у двери, подаст мелодичный сигнал.
Иноки приготовился дежурить здесь до ночи. Когда стемнеет, его сменят. А пока что Тэрада каждые полчаса набирал телефонный номер инженера Сунь Чжимо. Никто не снимал трубку.
Ранним утром контору рекламного бюро, где работал Патрик Стоукер, посетил мастер, присланный телефонной компанией для исправления каких-то недостатков. Стоукера еще не было, и секретарь провела мастера в его кабинет. Все телефоны в бюро работали прекрасно, и мастер, довольный, удалился. Посетителей утром было предостаточно, и секретарь ничего не рассказала Стоукеру о любезном телефонном мастере. Она заметила, что Стоукер с прохладцей относится к исполнению своих служебных обязанностей, занят личными делами, часто отсутствует. «Чем ближе пенсия, тем меньше интереса к делу», — решила она.
Звонок Стоукера депутату парламента Цюй Линю был зафиксирован резидентурой японской разведки.
Фуруя знал, что депутат был персоной «нон грата» для американцев. Чего же добивался Стоукер?
Цюй Линя не любили и в Токио. Он не упускал случая напомнить японцам, что их вина за преступления, совершенные в Сингапуре в годы войны, еще не искуплена, и требовал от них бесконечных уступок. Неужели Стоукер нашел ключик к старику?
Цюй Лин был так же спокойно-доброжелателен, как и в первую их встречу.
— Можете не извиняться, — сказал он. — Я прекрасно понимаю ваши чувства и готов ответить на любые ваши вопросы. Мне жаль, но память не сохранила ничего из того, что вас больше всего интересует.
— Память коварна, — согласился с ним Стоукер. — Скажите, а такое имя, как Сонода, ваша память тоже не сохранила?
Лицо Цюй Линя оставалось безмятежно-спокойным.
— А кто это?
— Сонода служил в охране лагеря Чанги.
— Нет.
— Странное дело, — не отступался Стоукер. — Сонода хорошо вас помнит.
— Я могу это объяснить только какой-то аберрацией памяти у вашего Сонода. Сколько ему лет?
— Шестьдесят восемь.
— Мы почти ровесники. В наши годы немудрено обознаться.
Стоукер согласно кивнул.
— У него есть фотография, где вы изображены вместе, — Стоукер открыл папку, принесенную с собой и выложил на стол увеличенный фотолаборантом резидентуры ЦРУ в Сингапуре снимок, запечатлевший троих человек.
— Вы слева, Сонода стоит рядом с вами, — пояснил Стоукер. — А на заднем плане японский офицер из охраны.
Фотография была любительская, но достаточно четкая. Все трое получились хорошо. И сейчас, глядя на снимок полувековой давности, можно было заметить, что, несмотря на разрушительные перемены, произведенные временем, черты лица Цюй Линя остались неизменными. Как и его взгляд — прямой и открытый.
— Сонода сидит в моей машине. Может быть, пригласить его?
С точки зрения японцев, сидевшие в Чанги люди были преступниками. Их преступление было огромно: они проиграли войну, но остались живы.
— Вы падаль, — не скрывая своего отвращения, сказал японский офицер на утренней поверке. Он стоял на деревянном помосте, с четырех сторон окруженных шеренгами заключенных. — Солдат не имеет права сдаться в плен. Если его побеждают, он должен уйти из жизни. Но никто из вас не сохранил ни капли мужества для того, чтобы поступить так. Вы достойны презрения и, надеюсь, понимаете это. У империи нет средств, чтобы кормить вас. Мы не рассчитывали на вас, предполагая, что имеем дело с достойным противником. Получая утром свою порцию, вы лишаете горсти риса японского ребенка, который имеет больше прав на нее, чем вы.
Шеренги обреченно молчали. Слова японского офицера были не просто унизительны. Они означали смертный приговор. Тех, кого они еще не убили, японцы уморят голодом. И в
