Николай Стариков - Громовые степи

Существующая на этот счет инструкция войск НКВД лишь в общих чертах определяла действия наряда при конвоировании спецконтингента. На войне не принято спрашивать, кто что умеет и знает, а существует неписаное правило: обязан делать все, что положено по должности и званию.

Первоначально задача представлялась ясной, но когда Вадиму показали на сборно-пересыльном армейском пункте недавних бойцов и командиров все еще в красноармейской форме, сердце захолонуло. Отказалось оно воспринимать этих людей как преступников, злодеев, которых надо конвоировать. Почти сразу появились десятки вопросов, на которые ни он, ни кто-либо другой ответа дать не могли. Все-таки эти люди не преступники, не осужденные, лица у них свои, добрые, большинство в приподнятом настроении: «Наконец оказались среди своих». Как к ним обращаться? Если это «товарищи», то почему конвой, а не сопровождение; как конвоировать, если двери вагонов и люков открыты и даже не опутаны колючей проволокой; что делать конвою, если посторонние граждане будут обращаться к подопечным с вопросами; почему у начальника конвоя нет права останавливать поезд при побеге, хотя оружие на поражение в этом случае применять разрешено; как действовать оперативной группе, если побег все-таки состоится; каким образом поддерживать связь начальника конвоя с постом в хвосте поезда и машинистом на паровозе, если нет телефона.

«Рядовому все-таки легче, что скажут, то и делай, а тут гора вопросов без ответов, — размышлял Вадим. — Вот уж воистину: без муки нет науки».

Неразбериха с формированием эшелона началась с первых же минут комплектования спецконтингента по вагонам. Документация готовилась в спешке на сборно-пересыльном пункте, из собранного здесь люда не были сформированы подразделения и команды. Когда выкрикивалась фамилия отправляемого, зачастую подходили к проходной два, три, а иногда и более человек, в некоторых случаях вообще никто не появлялся. Уже после разведения по вагонам знакомые и даже родственники начали самопроизвольно перемещаться с места на место, отыскивать друг друга.

По своей инициативе начальник конвоя назначил в каждом вагоне старшего и двух помощников. В обязанности этих людей вменялись поддержание дисциплины и порядка на закрепленном участке, разрешение выхода за пределы вагона, получение пищи, пресечение попыток совершить побег и немедленный доклад об этом начальнику конвоя. Выполнение задач Вадим поручал лицам из числа бывшего командного состава. Личные дела этих людей он хранил отдельно.

«Как охранять эшелон, если бойцов всего десять? Мороз днем вполне терпим, а ночью на открытом воздухе, да на тормозной площадке с ветерком долго не выдержишь, а теплой одежды нет, как организовать службу?» — не давали покоя мысли.

Обстановка доброжелательности между спецконтингентом и конвоем сопутствовала успешному продвижению эшелона по всему маршруту. Старшие по вагонам добросовестно выполняли возложенные на них функции. За пять суток следования побегов не было. Но без чрезвычайного происшествия не обошлось.

Рядовой Говорун, как значилось в его личном деле, не смог подтвердить своего места службы до того, как попал в окружение. Не было у него и документа, по которому можно установить фамилию. Из его слов выходило: бойцы маршевой роты, блуждая двое суток по лесу в поисках своей части, в стычках с немцами потеряли немало своих товарищей, а живые разбрелись кто куда. Наступающими частями Красной Армии он был задержан. Этот Г оворун и пропал. Каким образом и когда ушел из вагона, никто не видел. Старший по вагону и «боковой» тоже не знают, как это произошло. «Все время был здесь», — говорят соседи по вагону. Поезд без остановки шел чуть ли не всю ночь.

«Куда послать оперативную группу и какие поставить задачи, — размышлял начальник конвоя, — если беглеца в лицо толком никто не помнит?»

Младший сержант составил рапорт с поверхностным описанием примет Говоруна и на первой же остановке через дежурного по станции передал местным органам НКВД. На том исчерпал свои возможности.

На удивление конвоя да и всего спецконтингента, к концу дня на стоянку поезда милиционер привел широко улыбающегося беглеца. Лицо и руки в ссадинах, шинель и брюки порваны, но был он с поднятой головой и довольный жизнью. Говорун поведал начальнику конвоя свою незамысловатую историю. На рассвете он сел на пол вагона, спустил в проем полуоткрытой двери ноги, закурил, задумался и задремал. Очнулся, когда инерция движущегося поезда тащила его по острому щебню под откос железнодорожного полотна. Он смог подняться, но уже после того, как последний вагон скрылся в темноте. Страх подстегнул. До ближайшей станции Говорун бежал без передышки, перепугал своим видом дежурного и его помощника. Они-то и отправили его вдогонку ушедшему эшелону на попутной дрезине. Человек все-таки, да еще их земляк.

Отставший оказался жителем станции Алексино, до которой оставалось чуть более сотни километров, а тут такая оказия случилась.

Везет же людям! Догнал эшелон и на свою станцию прибыл, когда там собрались родственники и знакомые. Весь спецконтингент был доволен событием, а конвой не знал, что делать. Ситуация, как говорится, вышла из-под контроля. Родственники обнимали и целовали всех, кто стоял возле вагонов, караульных тоже. По случаю предполагаемой встречи соседи по вагону снарядили Говоруна сносной шинелью и брюками. А раны и царапины на лице — так это лишь украшение воина. На них никто внимания не обратил.

В «роднике», как назвал герой дня свою малую родину, эшелон простоял более часа. Ко всеобщей радости конвоя и спецконтингента, никто из родственников и многочисленных знакомых Говоруна не спросил, куда идет эшелон.

Тяжелым камнем лежало на сердце горестное расставание Г оворуна с родственниками. Мать лишилась чувств, на нее бойцы брызгали холодной водой из фляжек. Она очнется, посмотрит на сына — и опять в обморок. Целовала его безвольно опущенные руки, плакала в голос, как по мертвому причитала. И уже в стуке вагонных колес растаял ее прощальный крик: «…сынок…»

Война, пропади она пропадом…

Передача спецконтингента в созданный для него особый лагерь не заняла много времени — повагонно, в соответствии с личными делами, никакой сложности. Начальник конвоя написал рапорт об установлении личности Говоруна, о добросовестном выполнении старшими вагонов возложенных на них обязанностей.

Затормозилось дело с получением для команды продовольствия на обратную дорогу. Младшему сержанту необходимо было подписать нужные документы по продовольственному аттестату вплоть до командира стрелкового полка, на котором замыкался в своем обеспечении конвой и весь лагерь спецконтингента. Продовольственный вопрос для тыловых частей стоял достаточно остро. Начпрод еле сводил концы с концами, а тут еще «довесок» появился. Нет продовольствия, вот и весь ответ младшему сержанту. В беготне и тревоге пролетел остаток дня. Лишь к вечеру удалось все-таки получить кое-какое пропитание на обратный путь, хотя всего на трое суток, а ехать не менее пяти. Весь день висела негустая изморось. Шинель, гимнастерка — все было влажным, белье липло к телу.

Прежний порожняк уже ушел, на железнодорожных путях остался лишь обжитой вагон для конвоя. «Хорошо, что сообразил оставить бойцов для охраны, а то и его бы не стало».

Бегать по кабинетам и складам пришлось одному начальнику конвоя с помощником, остальные бойцы отдыхали.

Лишь только команда собралась, вагон был прицеплен к проходящему товарняку. Вадим так намотался за день, что уснул, не дожидаясь отправления поезда. Проснулся он в кромешной темноте, вагон неистово бросало из стороны в сторону: не усидишь и не улежишь спокойно на одном месте. И, главное, пронизывающий насквозь холод. Вадима колотил озноб, зуб на зуб не попадал, а влажная одежда не грела. О топливе для печки никто не позаботился. Он сел на нарах, дергаясь всем телом. Проснулся рядом боец из станицы Клетской.

— Земляк, ты не доживешь до утра в таком состоянии.

— М…м… — не смог выговорить ни слова младший сержант.

— У меня есть бутылка самогона, родственники Говоруна сунули на прощанье, — шепотом сообщил сосед, — выпейте, должно полегчать.

Вадим лишь утвердительно кивнул головой.

Поллитровая алюминиевая кружка была выпита залпом, одним махом. Дрожь в теле почти сразу прекратилась, появилась членораздельная речь.

— Спасибо. И вправду бы замерз.

Утром Вадим проснулся поздно, но в сухом обмундировании, без признаков простуды и совершенно трезвым, будто ничего и не было. Слышал он еще дома о таком способе согревания, но не верил. «Мало ли что могут сказать пьяницы».

На первом же разъезде команда заготовила в лесопосадке сушняку, а на паровозе выпросили три ведра угля. Жить можно.