– Что это такое? – спросила она, вертя в руках слоеный пирожок с брынзой.
– Баница, – ответил Юрьев, жующий точно такой же пирожок.
– А сыр как называется? – не унималась Лали.
– Кашкавал, если я не ошибаюсь… Но зачем тебе это знать?
– Ты это кушать. Я должна уметь готовить.
– Это совсем необязательно, – буркнул Юрьев, начиная подозревать, что главные испытания впереди.
Похоже, турчанка вбила себе в голову, что отныне является наложницей нового повелителя. Рот у нее не закрывался ни на минуту.
– Что это? – спрашивала она.
– Тушеное мясо с овощами… Гювеч.
– Но это же по-турецки! – обрадовалась Лали. – Мне нравится в Болгарии. Теперь это мой второй дом.
– Я живу в России.
– Тогда пусть Раша будет мой второй дом. Москоу.
– Так не бывает.
– Но почему?
– Родина у нас одна, – пояснил Юрьев, яростно пережевывая говядину. – Как судьба. Жизнь, понимаешь?
– И любовь, – принялась перечислять Лали. – И… и смерть.
Ее глаза внезапно наполнились слезами. Видать, вспомнила кошмар на яхте, танцы до упаду, припадочного Казаева, выстрелы боевиков. Как же ее утешить? Чем? Обнять, прижать к груди, поцеловать? Нет у Юрьева такого права. Недаром же говорят, что мы в ответе за тех, кого приручили.
– Не стоит думать о смерти, – сказал Юрьев, отодвигая опустошенный до дна горшочек. – Бессмысленное занятие. Пока я живу, смерть существует лишь как отвлеченное понятие. А когда я умру, она вообще перестанет для меня существовать.
– И для меня? – спросила Лали.
– И для тебя.
– Что же тогда получается?
Юрьев пожал плечами:
– Вечная жизнь, о которой так любят рассуждать проповедники.
Лали призадумалась и заключила:
– Жить вечно – мало.
Юрьев поднял брови:
– Вот как? Что же тебе нужно еще?
– Любить, – принялась перечислять Лали, – заботиться о муже, рожать детей, нянчить внуков. – Ей хватило четырех пальцев. В ее коротком перечне не нашлось места для чего-нибудь иного. Не придумав пятого пункта, она просто повторила: – Любить.
В этом, при всей своей наивности и невежестве, она оказалась куда прозорливее многих мудрецов.
Небо на востоке посветлело. Сначала оно приняло стальной отлив, потом там проступила синева, а на ее фоне начали возникать все новые и новые краски: красные, оранжевые, желтые. Стало прохладно. Волны, покрытые неряшливыми шапками пены, к утру усилились. Юрьеву не нужно было разуваться и заходить в море босиком, чтобы убедиться в том, что вода остыла. За него это сделала Лали.
– Как лед, – крикнула она, вскинув мокрые руки.
«Все ее существование построено на контрастах, – подумал Юрьев, озирающий горизонт в ожидании появления вертолета. – Молодая кровь горяча, вот вода и кажется ей ледяной, а не просто холодной. Будет немножечко жаль расставаться с Лали. Славная девушка. Кажется, я начинаю к ней привыкать… чего делать не следует…»
– Лали, – строго произнес Юрьев, – выходи на берег, а то простудишься.
– Волны.
– Да, волны, – согласился Юрьев. – Но любоваться ими удобнее с берега. Иди сюда.
– Слушаюсь и повинуюсь, – заулыбалась Лали, выбираясь на песок.
Привычная формула обращения обрела для нее новый смысл, шутливый. Это здорово. Может быть, чувство юмора поможет ей избавиться от роли извечной рабыни, потакающей любым мужским капризам.
– Пойдем на скамейку, – предложил Юрьев. – Там не так дует.
– Лали уставать, – пожаловалась девушка, хитро поглядывая на него. – Лали не может идти.
– Хочешь, чтобы я тебя отнес?
– Нет, ты просто вести Лали за руку.
– Они у тебя мокрые и холодные, руки, – притворно нахмурился Юрьев. – Как две лягушки.
Турчанка приняла шутку за чистую монету. Поспешно проведя ладонями по платью, она продемонстрировала по-детски розовые ладошки:
– Теперь сухие.
Юрьев не ответил. Улыбка на мгновение искривила его губы и тут же исчезла. Он снова свел брови к переносице, на этот раз непроизвольно.
Заметив изменившееся выражение его лица, Лали тоже обратила взор в ту сторону, куда неотрывно смотрел Юрьев.
К ним быстро приближался полноватый невысокий мужчина, неряшливо одетый, заросший щетиной по самые глаза, всклокоченный, прихрамывающий на одну ногу. Он шел вдоль линии прибоя, первые лучи солнца освещали его сзади, отбрасывая неправдоподобно длинную тень. Она надвигалась по песку на Юрьева и Лали, словно черная стрела. Прямая. Целенаправленная. Не отклоняющаяся от выбранного курса.
Тень принадлежала человеку, который назвался Павлом Маркеловым и подсунул Юрьеву испорченный акваланг.
– Аркан, – прошептала Лали. – Верный пес Казаева. Он находился на берегу.
– Аркан, – машинально повторил Юрьев.
– Да. Еще его зовут Бешеный. Он любит играть с ананасы.
«Ананас» или «pine-apple» – английский вариант русской «лимонки». Но Аркан сжимал в кулаке не гранату, а пистолет с длинным дырчатым хоботом глушителя. Он не размахивал оружием, не угрожал и не предлагал Юрьеву поднять руки. Он просто шел по пляжу и целился на ходу. Он приготовился убивать. Его и Юрьева разделяло каких-нибудь двадцать… пятнадцать… двенадцать метров.
Все происходило, как в страшном сне. Как в том кошмаре, когда Юрьев пытался отбиваться от Аркана пляжным зонтом.
Аркан остановился, опустив пистолет дулом вниз. Следовательно, привык стрелять не с прямой руки, а навскидку. Профессиональный вояка. Такой не промажет. Если только…
– Как только крикну «стой», ты падай, Лали. – Процедив команду уголком рта, Юрьев сделал два шага влево, очутившись под желто-голубым куполом.
– Хочешь поиграть в зайца и охотника? – пошутил Аркан. – Давай поиграем. Только не долго. Пяти секунд тебе хватит?
– Все так неожиданно, – пробормотал Юрьев, облокачиваясь о стержень зонта. Естественная поза для человека, обессилевшего от страха.
– Ноги подкашиваются? – засмеялся Аркан.
Глаза у него были затянуты наркотической пеленой, язык беспрестанно ощупывал пересохшие губы, пальцы оглаживали пистолет. Невменяем? Но не до такой степени, чтобы промазать с десятиметровой дистанции.
– Откуда ты взялся? – спросил Юрьев.
– Оттуда. – Чеченец показал большим пальцем за спину. – Увидел, как наш корабль врезался в скалу, и бросился искать тебя. Твоя работа?
Судя по вопросу, Аркан не стал общаться с товарищами по оружию. Хитрый и осторожный, он предпочел уносить ноги, чтобы спасать шкуру в одиночку. Резонно. На шум кораблекрушения наверняка собрались местные жители, а значит, полиция уже оповещена. Находиться в пестрой толпе нелегалов чересчур опасно.
Эти мысли пронеслись в мозгу Юрьева стремительнее перематываемого фильма, а внешне он оставался заторможенным и почти парализованным страхом.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – пробормотал он.
– Врешь! – отрезал Аркан. – С тобой танцовщица Казаева, – он бросил хищный взгляд на Лали. – Как она сюда попала?
– Сбежала, – одновременно ответили Юрьев и Лали.
– Тогда почему Казаев не выходит на связь? Куда он подевался? Что случилось с посудиной?
– Если ты собираешься мстить, то попал не по адресу, – покачал головой Юрьев. – Я не причастен к кораблекрушению.
Аркан приготовился вскинуть пистолет и выкрикнул, презрительно кривя рот:
– Месть? Разве мужчины мстят шакалам? Они просто отстреливают их, чтобы обезопасить себя от укусов исподтишка. Ты слишком много знаешь, русский Иван. И у меня нет никакого желания встретиться с тобой на очной ставке.
Пистолетный ствол взметнулся вверх.
– Стой!!!
Короткое слово Юрьев выкрикнул на бегу, ринувшись вперед с выдернутым из песка зонтом наперевес.
– Плонк! – зазвучали выстрелы. – Плонк!
Конечно, полотняный купол не защищал от пуль, но он прикрывал от целящихся глаз. Не ожидавший такого оборота Аркан палил не в противника, а в надвигающийся на него зонт. Наверное, что-то комичное было в этой сцене, хотя обоим было не до смеха. Ни Аркану, выпускающему пулю за пулей. Ни Юрьеву, вокруг которого эти пули свистели.
– Плонк-плонк-плонк! – частил пистолет. Как будто кто-то в полной тишине постукивал по жестяной банке. На пятом выстреле зонт врезался в Аркана, местонахождение которого Юрьев определил по ногам.
Мужчины упали. Продырявленный зонт покатился по пляжу и, подхваченный ветром, спланировал в море. Набрав в кулак песка, Юрьев молотил этим кулаком по ненавистной физиономии чеченца, молотил неистово. Ослепший от боли, песка и крови, Аркан рычал и пытался возобновить стрельбу, но его руку с пистолетом удерживали пальцы Юрьева, приобретшие стальную хватку.
– За Агату, за Лали, – приговаривал он, нанося удары в переносицу, – за меня, за всех нас!
Уже ничего не видящий и не соображающий, Аркан по-прежнему был опасен. Как змея с переломанным хребтом. Как раздавленный тарантул, сохранивший достаточно яда, чтобы укусить врага перед смертью.
