— Любовь, говоришь? Любовь — это когда невестится девка. Вот понравился ты ей … и что? А через неделю к ней другой свататься будет. Потом выдадут замуж. Вот так и кончается любовь.
— Но я так не хочу, дядька Радим! — Дарий посмотрел искоса на дядьку.
— А кто же тебя, милок, спрашивать будет!
В голове немного шумело, вместе с тем Дарий чувствовал небольшую печаль. Неужели нет выхода? Неужели все предопределено? И как же дальше жить? Видимо так по законам все и живут. И никуда даже и рыпаются. И он тоже такой же!
Жалко стало всех. И себя, конечно, тоже. Ведь было предчувствие, было. Девки же насмехались над ним. И как это он не задумался об этом.
На улице стояла сильная жара. Ни ветерка, ни колебания воздуха. Люди спрятались от зноя в тени. Все работы почти замерли. Затишье продолжалось уже почти два часа.
На заднем дворе шла процессия — гусыня с маленькими гусятами. Один всё время отвлекался. То палочку потрогает, то засмотрится на уток. И вот он случайно увидел блестящий камешек. Тут он застрял. Гусёнок клювом крутил его так и эдак, совсем забыл о матери, братьях и сёстрах. Но мать-гусыня не забыла, она подбежала к нему и задала ему трёпку. Ну конечно он побежал за всеми и долго ещё поглядывал то на мать, то на оставшийся сзади блестящий камешек.
Дария вызвали к барыне. Он заторопился, барыня не любила, когда задерживались. И уже проходил мимо телеги, как зацепил рубахой за её край. Рубаха затрещала. Ткань порвалась и получилась дыра. Дарий поморщился, придётся зашивать. Он поднялся по высокому крыльцу, прошёл по коридору и осторожно постучал в двери. Из комнаты донеслось, — давай скорее! Ну!
Барыня сидела в кресле, обитом кожей, и тяжело дышала. Было жарко, и она вяло обмахивалась веером. Толстым пальцем она указала на скамеечку. Дарий примостился на неё и стал читать вслух толстую книгу. Барыня косилась на Дария, морщила капризно губы, иногда шумно вздыхала.
— Ты! Ты почему плохо читаешь? Почему без выражения? Сколько можно повторять? — барыня строго смотрела на Дария. А какое выражение, когда настроение совсем хуже некуда. Он тихонько перевёл дух и продолжил.
— …тогда ей явился Иисус под бременем креста, окровавленный с головы до ног: «Смотри, дочь моя, — сказал Он ей, — вся эта кровь пролилась на Голгофе из любви к тебе, во искупление твоих грехов!» Вид этого избытка любви воспламенил в Екатерине глубокую ненависть к себе самой: «О любовь! Я больше не буду грешить»? — воскликнула она. Три дня спустя она со слезами исповедовалась за всю свою жизнь и с того дня начала ежедневно приступать к причастию. Евхаристия стала пищей её тела и души, и…
Барыня застучала по подлокотнику кресла.
— Всё! Всё! Хватит! Как ты надоел! Ещё раз будешь так читать, пошлю на задний двор, там тебя выпорют, сразу научишься читать, как надо! Всё уходи!
Дарий сделал закладку в книге, закрыл её, поднялся со скамеечки и пошёл к выходу. По пути он неожиданно споткнулся о коврик и упал. Книга вывалилась из рук его и обложкой ударилась о пол. Раздался треск, и обложка толстой книги надорвалась. Всё! Вот оно! Случилось! С утра не заладилось. И что за жизнь такая невезучая!
Барыня закричала, — ты что, скотина! Косорукий стервец! Такую книгу испортил! — она застучала по столу широкой ладонью, — пороть! Пороть! Девку сюда!
В двери забежала девка. Она налила из графина вина и подала барыне. Барыня выпила, протянула фарфоровую чашку ещё. Девка ещё налила и снова подала. Барыня опять выпила. Потом отставила чашку, посмотрела на Дария.
— Ну как тебя назвать после этого? Ты что, спишь что ли? Ты знаешь сколько стоит эта книга? Вот что с тебя взять? А?
Дарий стоял, наклонив голову и смотрел вниз, руки его за спиной нервно сжимались
Барыня посмотрела в окно. Во дворе никого. Все на работах.
— Что там с покосами? — барыня посмотрела строго на девку.
— Так это… барыня, не успевают там… народу не хватает, — девка стояла, склонив голову, она даже не смотрела на барыню. Только что она видела гнев барыни.
— Как не хватает? — взгляд барыню упал на Дария. — А этот? Туда его на покосы, стервеца! Пусть книгу отрабатывает! Забирай его, с глаз моих долой!
Дарий осторожно положил книгу на столик у дверей, и тихонько, вслед за девкой, вышел. Он даже не злился на барыню. Обижаться, может быть, и обижался, но злиться… У барыни не было детей, и иногда Дарий чувствовал её заботу на себе. Питался он лучше, чем многие дворовые, одежда у него была почище и поновее. Опять же читать и писать его научили по приказу барыни. Что же будет на покосах? Он там ни разу не был. Справится ли? Опять же стыдно будет перед ребятами, если не справится.
И почему он так переживает? Ну накричала барыня на него. И что? А вот когда она хвалит Дария, он как кот доволен. Почему так? Вот какое у неё настроение, так и он живёт. Нет у барыни настроения, значит весь день у него насмарку. Ну почему он так зависит от капризов барыни? Вот другие, к примеру, дядька Радим. Так тот молча посмотрит на барыню, когда она кричит, кивнёт, соглашаясь и дальше занимается своими делами и не переживает нисколько.
Девка привела Дария к старосте. Передала указание барыни и ушла. Вот сейчас всё забудет и до одного места ей всё.
Староста внимательно посмотрел на Дария. Повернул его, поцокал и сказал, — будешь на лошади работать. Не годишься ты на другую работу.
От этих слов у Дария совсем упало настроение. Не годится он на мужскую работу. И что он не мужик? Тогда кто?
— С утра собирайся на покосы. Смотри не проспи, — староста ещё раз посмотрел на Дария, махнул рукой и ушёл.
Дарий сидел на лавке, смотрел на паука, который в своей паутине бежал к своей добыче, и думал. А что же дальше будет? Неужели так будет всю жизнь. Другие ребята его возраста уже женихаются с девками, а у него никого нет. Да и кому он нужен, худой, нескладный, ничего не умеет. Вот только дядька Радим с ним и общается.
С крыльца спускалась полная барыня. Она увидел Дария на лавке и погрозила ему пальцем. Когда она завернула за угол здания, пошла наверно проверять, как дворовые девки работают, Дарию захотелось показать ей язык. Еле сдержался. Кто-нибудь доложит.
На следующий день Дария увезли на покосы.
Стояла духота. Солнце пекло немилосердно. Мужики и бабы, как сонные мухи потихоньку шевелились. Бабы сгребали высохшую траву в валки, а мужики накидывали траву на волокушу (две жерди, которые тянет лошадь).
Все деревья словно ждали чего-то. Только небольшой свежий кустарник, что прилепился к концу покоса, изредка шевелился. И непонятно было то ли это ветерок пробегал по нему, то ли так сильно устали ветки от жары.
Дарий сидел на лошади. С утра она немного капризничала, но потом успокоилась. Зад у него болел уже несколько дней. Никакого седла не полагалось. Дарий возил волокуши к копнам и зародам. Наверху копён сидели подростки и принимали навильники сена. Мужики снизу поддевали высохшую траву на деревянные большие вилы и закидывали наверх ребятам. Те укладывали охапки сена послойно, для того чтобы дождь скатывался по ним на землю, чтобы внутрь копны ничего не попало.
Дарий вёз волокушу, когда все засуетились, забегали. Снизу живота противно стала подниматься прохладная волна. К Дарию подскочила молодая бабёнка.
— Давай, милок, поспешай! Гроза идёт! Поддай лошаде-то, поддай! Шибче шевелиться надо, шибче!
Дарий оглянулся и правда, с левого края подступала тёмная грозовая туча. Ветер то поднимал сухую траву, то опускал её. Мужики и бабы торопились. Сено надо было спасать, если оно вымокнет, его снова надо раскидывать, сушить и снова собирать.
Дарий подъехал к копне и собирался спуститься с лошади, как вдруг лошадь укусил овод, да так сильно, что лошадь взбрыкнула и скинула Дария. Он упал, сгоряча подскочил и снова упал. Нога заболела страшно. Вот оно. А ведь было предупреждение, было. Не зря эта зараза с утра давала жизни!
К Дарию подскочил мужик, схватил его и отнёс к шалашу. Там опустил Дария и сказал: «Ты полежи здесь, как управимся, посмотрим, что с тобой».
