- Вы меня зарезали, – Ипатов плюхнулся на табурет. – Так вы считаете, что Катерина…
- Павловна.
- Катерина Павловна ему не безразлична?
- Я думаю, что ты мне готовить мешаешь. Вон, кот из-за тебя всё мясо сожрал. Опять фарш крутить надо. Шёл бы ты отсюда.
- Если он к ней близко подойдёт, я его убью! – не помня себя, крикнул Ипатов.
Канделябров от неожиданности выронил венчик.
- Да ты никак сказился? Девчонке только семнадцать стукнуло. Ей рано замуж. Пересиль себя и думай о службе. Тебе, дураку, надо на ноги вставать, а не людей убивать. Гроб – вещь строгая. Каторги захотел? О матери бы лучше подумал. Бабы того не стоят, даже самые лучшие. Будет так, как Богу угодно, слышишь?
- Хорошо Собакину. А у меня ни положения, ни средств.
- Запомните, молодой человек, дело, прежде всего, в самом человеке. Не даётся лёгких путей от земли к звёздам. Заслуживает победы только тот, кто к ней стремится.
***
На следующий день всё общество собралось ехать на праздничную службу в Кремль. Ипатов побежал на Сретенку ловить извозчика. Собакины стояли в прихожей и ждали, когда спустится Катерина. Она появилась, и у Вильяма Яковлевича, как у мальчишки, покраснели уши. Девушка была в голубом шёлковом платье с белым кружевным воротником и такими же перчатками. Волосы не по-девичьи подобраны наверх под бархатную шляпку с вуалеткой. В руках – серебристый ридикюль. Это была уже не Катя, а вдруг повзрослевшая Катерина Павловна. Девушка вопросительно посмотрела на своего благодетеля. Собакин одобрительно кивнул. В ответ она одарила его таким тёплым взглядом, что даже Канделябров смутился.
«Бог милостив к Ипатову – пропустил он эту сцену, – подумал он. – Да, дела. Положим, ничего дурного тут нет, если бы Брюс не был таким вертихвостом. Девчонка-то, просто – клад».
***
Обедом Спиридон Кондратьич превзошёл самого себя: суп-пюре из цветной капусты с малюсенькими слоёными пирожками с яйцами и рисом, разварная стерлядь под польским соусом и жареные цыплята. Про закуску и говорить нечего: тут тебе и кабанья ветчина, и голландский сыр, и молодые пупырчатые огурчики с пахучим укропом. Удался и мясной рулет с каштанами. Под конец подавался малиновый торт с шапкой взбитых сливок.
Отец Меркурий ел мало, всё хвалил, а про себя думал, что лучше монастырского горохового супа с сухарями ничего нет.
Ипатов не помнил, чтобы застолье проходило так весело, как в тот день. Пили красное вино. Присутствие молодой девушки сказывалось даже на старшем Собакине, который умудрился даже анекдот рассказать о нерадивом монахе. Сути никто не понял, но смеялись искренне.
- Отец Меркурий, вы бывали в театре? – спросил Собакин дядю.
- По-молодости, давно это было. А сейчас как можно? Я – монах.
- Может, вы помните, я как-то рассказывал, что на одном из заседаний Императорского Общества истории и древностей российских, его председатель - профессор Ключевский познакомил моего отца с талантливым человеком, поэтом и переводчиком Шиллера, Гёте и Беранже - Львом Александровичем Меем . Его стихи перекладывали на музыку и Чайковский, и Глинка, и Мусорский с Балакиревым. У него романсов – не счесть. Отец рассказывал, что этот замечательный человек в то время был занят тем, что переводил на современный язык «Слово о полку Игореве». Когда они сошлись поближе и Мей узнал историю нашего рода, то попросил рассказать о Марфе Собакиной. Отец в красках описал ему наше семейное предание, и поэт загорелся сделать драму на этот сюжет. Справедливости ради, надо сказать, что не личность самой Марфы вдохновила его на это творчество, а коллизии, которые развивались вокруг этой истории. В то время только-только вышла «История России» Соловьёва , где совсем иначе, чем у Карамзина , трактовалась личность Ивана Грозного. Это, в первую очередь, и заинтересовало Мея. Так появилась драма «Царская невеста» . Там фигурирует демоническая личность, царский лекарь - Елисей Бомелий или, правильнее сказать, Бомелиус. Он дал яд Марфе по её просьбе. Она приняла его, когда её разлучили с женихом. Ужас состоял в том, что она сознательно выпила отраву медленного действия, чтобы симулировать болезнь – боялась, что, если царь узнает правду, то пострадает её семья. Ведь Иоанн Васильевич ещё до свадьбы сделал Василия, а точнее Богдана Никифоровича Собакина боярином и пожаловал ему большое село Ильинское –Телешово, недалеко от города Шуи. Кстати сказать, Собакин вскоре умер, вроде бы своей смертью, а вот его жену, мать Марфы, царь казнил, когда узнал, что та передавала дочери какое-то зелье. Естественно женщина не была виновна в смерти дочери. Её не пускали к Марфе, которая уже заболела и мать передала дочке банальную ромашку со зверобоем. Следующей жертвой царского гнева стал родной брат несостоявшейся супруги – Калиста. Его имя есть в синодике Грозного, куда он заносил имена тех, кого убил.
- Про Телешово ты верно сказал, – кивнул отец Меркурий. – Туда после похорон Марфы вся родня и уехала от греха. Вернулись в Москву только после смерти царя и то, не все, – батюшка почесал в затылке. – А знаешь, Вилли, ведь нам, Собакиным, убивец, Малюта Скуратов - родня. Поэтому, он Марфу царю и нахваливал, хоть и знал, что она просватана за другого. Тут у него свой расчёт был.
- Вот так штука, – хлопнул ладонью по столу Вильям Яковлевич. – Я этого не знал. Надо будет порыться в архивах. Он, говорят, рыжий был. Уж не от общей ли крови у нас рыжина? – и захохотал.
- Отнеси Господь, - перекрестился старший Собакин.
- Мы отвлеклись, – продолжил свой рассказ Брюс. - В целом, драма Мея получилась замечательная, с лихо закрученным сюжетом. Она есть в моей библиотеке. А с год назад мне написал композитор Корсаков , где просил встретиться с ним и его учеником – Тюменевым , который пишет либретто на «Царскую невесту». Я тогда с удовольствием с ними повидался. Мы хорошо поговорили и расстались друзьями. И вот, представляете, на днях, в Малом театре встретил этого либреттиста. Он мне сказал, что опера с таким же названием уже готова. Её собираются ставить в Частной опере Мамонтова . Придётся вам, дядюшка, ради такого случая пойти с нами на спектакль.
Ипатов был увлечён рассказом Собакина, а потом вдруг перевёл взгляд на свой «предмет» и ужаснулся: Катерина, всегда такая спокойная, теперь раскраснелась и смотрела на Вильяма Яковлевича восторженными глазами, не отрываясь. Даже рот приоткрыла от восхищения и есть перестала.
«Павлин чёртов, эка хвост распустил! – исходил про себя злобой несчастный влюблённый. - Давеча, Канделябров рассказывал ей про Брюсов, сегодня в Кремле отец Меркурий хвастался ей могилами Собакиных. Теперь этот, конопатый, к Скуратову примазывается. Хоть и злодей, а фигура!».
Ипатова прямо разрывало от ревности. Все были против него. Даже кот, который во время еды всегда сидел у его ног, переместился под стул Кати.
«Вот, гад, получишь теперь от меня кусок, дожидайся!» - про себя пообещал он животному.
Все видели, что Собакин в последнее время очень изменился. Всегда уверенный в себе нагловато-вежливый с дамами, теперь он ждал, как преступник помилования, одобрения любого своего слова Катериной Павловной. А эти его новомодные полуразвязанные галстуки? На Москве их уже прозвали: «неглиже с отвагой». А трость с набалдашником из слоновой кости в виде головы льва? Вильям Яковлевич стремился выглядеть легкомысленным. Но, конечно же, больше всего его выдавала говорливость. Он, такой всегда сдержанный и немногословный, при гостье не закрывал рта, всячески хотел показать девушке свою эрудицию и пытался развлечь её на разный манер.
«От избытка сердца – уста глаголют», - вздыхал Канделябров.
Верный слуга ещё не знал, радоваться ему или печалиться тому, что случилось, но, он уже ясно видел - хозяин действительно влюбился.
«Шляется по бабам – думает, перебьёт. Вроде и к Варваре опять качнулся, да напрасно: отрезанный ломоть снова не пристанет».
Сама Катя, по молодости лет, ещё не оценила подарок, который преподнесла ей судьба. Женским чутьём она, конечно, понимала, что не одно только человеческое сострадание заставляет хозяина голубого особняка принимать участие в её судьбе. Что ж, значит ей дано такое счастье – быть впереди писаных красавиц. Сама она сразу влюбилась в неожиданного благодетеля, но понимала безвыходность этого чувства: кто он и кто она? Потом, рассказы о его «увлечениях» (заслуга Ипатова) говорили о непостоянстве этого человека. Да ещё разница в возрасте! Он никогда не примет её всерьёз.
Отец Меркурий тоже заметил перемену в племяннике.
«Лучше поздно, чем никогда, – думал он. – Да и то сказать: девица – хоть куда: ангельчик. И стержень внутри – под стать Вилиму. Тем видно и берёт».
