– Вставай, гнида, – сказал он фельдшеру, выпучившему спросонья глаза. – Пришел твой конец.
– Я хочу спать, – прохрипел Васильев.
– Спать надо ночью, – поляк с Владимировым взяли его за руки, за ноги, и вышвырнули в коридор. – А ты по ночам шлюх режешь.
Раздался глухой удар – фельдшер растянулся на полу. Но на него никто не обратил внимания.
– Если у него что-то осталось, за эти две недели оно должно было протухнуть, – сказал Артемий Иванович на всю квартиру, с грохотом выдвигая ящик комода. – Но тут ничем не пахнет.
– Он стукнулся головой и не шевелится, – сообщил из гостиной Даффи.
– Ничего, очухается, – ответил поляк. – А может Урод заспиртовал их и хранит в какой-нибудь банке? Тогда они пахнуть не будут.
– Нашел на что спирт изводить! Что это за настойка у него получится?
– Утробовка называется. Посмотрите, может у него что под кроватью припрятано.
Артемий Иванович присел и тут его штаны с оглушительным треском лопнули по всем швам.
– Ого! – изумился Артемий Иванович, сидя в облаке пыли. – Как же я теперь на улицу появлюсь?
– Одолжите кальсоны у Конроя. Он и без них может ходить, в одних грязных волосатых ногах.
– Что это вы тут ломаете? – высунулась из своей крепости Дарья. – Коленька! Ах, звери! Звери!
Лежавший на полу Васильев, почуяв опасность, перевернулся на живот и на четвереньках бросился наутек в уборную. Она не успела его догнать и вынуждена была вернуться в гостиную, так и не удовлетворив свой порыв материнской заботы.
С траурным вздохом и тяжелыми мыслями о своих безвозвратно погибших на царской службе штанах Артемий Иванович встал на колени и стал шарить рукой под кроватью. Пол там отличался невероятной чистотой, его можно было тереть белым платком и не бояться, что на платке останутся следы грязи, зато под изголовьем стоял аккуратно завязанный куском гардинного шнура полотняный мешочек с чем-то цилиндрическим, похожим на стеклянную банку.
– Что вы там ищете? – встала в дверях Дарья.
– Ночной горшок, – пропыхтел Артемий Иванович.
– На шкафу, на шкафу, – сказала Дарья. – Коленька не любит, чтобы к нему под кровать кто-нибудь заглядывал. Он даже пол сам в своей спаленке моет.
– Не развязывайте мешок, пан, – предостерег Фаберовский. – Полагаю, это то, что мы ищем. Снимите пока штаны и отдайте их Дарье – пусть зашьет.
Артемий Иванович отставил мешок в сторону и стянул с себя штаны, оставшись в одних носках и рубашке до колен, торчавшей из-под жилетки. Дарья фыркнула и в смущении кинулась к себе.
– Догоните ее, пан, и отдайте штаны. Пока она будет стрекотать, мы будем знать, что она не подглядывает и не подслушивает.
Стрекот швейной машины подал сигнал к продолжению осмотра. Из мешка была извлечена банка с плавающим в желтой жидкости человеческим органом.
– Ой, какая гадость! – отвернулся Артемий Иванович. – И как он это может пить?
– Он хранит это для каких-то других целей, – сказал Фаберовский.
– Это мое, – подал жалобный голос покинувший уборную Васильев, увидев свое сокровище в руках Владимирова. – Отдайте.
– Зачем тебе эта дрянь? – Артемий Иванович потряс банкой, отчего ее содержимое внутри заколыхалось. – Совсем псих: всякую гадость настаиваешь, а сам на шкафу гадишь! Да куда это годится!
– Мне это нужно, – всхлипнул фельдшер. – Я на нее посмотрю, и мне хорошо. Мне скоро новая понадобится, с этой мне уже не так хорошо. Когда мы пойдем опять?
– Матка Боска! – сказал поляк.
– Это не боска, это я на Ханбери-стрит взял.
Артемию Ивановичу стало дурно, он сел на пол рядом с кроватью и прислонился спиной к шкафу, отчего на него сверху свалился ночной горшок и, звеня, поскакал по полу в гостиную.
– Эту мерзость мы у тебя забираем, – поляк взял банку и вернул ее обратно в мешок. – Ты их что, еще и подписываешь? – Владимиров вертел в руках мешочек от банки. – Что тут написано? Коля Васильев, Вулворт, Сент-Джорджс-уэй, дом… Что это? Кто это сделал?
– Это не я! Это все Дарья! Она везде мои метки нашила.
Рокотание швейной машины оборвалось и в гостиную со штанами в руках вышла Дарья.
– Что вы там опять обо мне говорите? Неужели вам вот перед ними не стыдно?
Она махнула штанами в сторону ирландцев.
– Да тут на каждой вещи бирка пришита! – взревел поляк. – Холера ясная! Что же ты наделала!
– Это я специально! – с достоинством пояснила Дарья. – Коленька ведь целыми дням-то дома не сидит. Он к мистеру Дохлому в цирюльню ходит, а теперь еще для практики в больницу устроился.
– В какую еще больницу? – насторожился Фаберовский.
– А мне почем знать! Где-то в Ламбете.
– Николай, в какую это ты больницу повадился ходить? – грозно спросил поляк.
– Ни в какую, – еле слышно ответил фельдшер.
– Да ходит он, ходит, – сказала Дарья. – Только редко. А он припадошный, вдруг что случится на улице? Примут за пьяного, а так там все написано – и кто такой, и куда отвезти.
– И давно ты их пришиваешь?
– Вот как тут поселились, в тот же день и нашила.
– Даффи! – Поляк подошел к молодому ирландцу. – Немедленно мчись на Стрэнд ко мне в контору и скажи Батчелору, чтобы он ехал на Лаймхаузский причал к мистеру Уилсону, владельцу катера «Меркурий», нанял его на весь день и осмотрел берега Темзы вниз по течению от Лондонского моста вплоть до Ширнесса. Он должен найти тюк, брошенный нами вчера в воду, и привезти в контору, где все находящиеся вещи должны быть сожжены! Николай, ты отказываешься говорить, в какую-такую больницу ты ходишь? Тогда пеняй на себя. Даффи, пусть Легран объедет все больницы в Саутуорке и выяснит, куда шляется Урод. А мы с паном Артемием пока перекрасим Конроя.
– Дарья, ставь греть воду и неси краску! Эта краска пойдет на высшие государственные нужды! – Артемий Иванович поднял горшок и зашвырнул его обратно на шкаф. – Ирландца красить будем! Да-с!
– Из почтения к вашим сединам мы не будем брить вас, – сказал старому ирландцу Фаберовский. – Но некоторую экзекуцию все же вынуждены провести.
Когда вода была согрета, Дарья была выставлена из гостиной и, заломив Конрою тощие руки, Артемий Иванович и поляк опустили его головой в деревянный ушат. Васильев намылил старику голову.
– У нас в Третьем отделении был прапорщик по фамилии Шубо-Яблонский, так он всегда арестованных мыл, прежде чем сажать в камеру, – говорил Артемий Иванович, сжимая руками сухое запястье старого ирландца. – И знаете почему? Однажды он на время отправил за недостатком места одного арестованного с Фонтанки в Трубецкой бастион, а там этого арестованного возьми да и вымой вместе со своими арестантами. Он и полинявши из черного в русого, да борода приклеенная отмылась. Стали его обратно на Фонтанку отправлять, а там не принимают. Нет у нас, говорят, такого по приметам, и не возьмем. И для своих места не хватает.
– И что же с тем арестантом было?
– Возили его туда-сюда неделю, он застудился да помер.
Утомившись сопротивляться, старик затих на стуле. Васильев, получивший в цирюльне некоторые навыки по покраске, развел в тазике для бритья кашицу из хны и басмы. Он прихватил у ирландца прядь волос и от макушки вниз намазал ее кашицей. Конрой дернулся, но Артемий Иванович крепко держал его. За волосами последовали усы и борода.
– А теперь сиди четыре часа! – наставительно сказал Фаберовский.
Старик тихо ойкнул, но ослушаться не посмел. Зато, увидев себя в зеркале, когда истек положенный срок, ирландец приосанился и остался доволен. Итог всему подвел Артемий Иванович:
– Ну надо же, как изменился! Жид жидом. Теперь и ермолку носить не грех.
Прежде чем отпустить Даффи с Конроем на все четыре стороны, Фаберовский сказал ирландцам:
– Надеюсь, урок Брейди-стрит пойдет вам на пользу и вы, поселяясь, не повторите предыдущей ошибки.
– Мы даже знаем место, – сообщил Даффи. – Это на Виндзор-стрит, позади складов от доков Святой Екатерины.
– Запомните, джентльмены, где бы вы не поселились, вам не стоит ходить ни в сторону Брейди-стрит, ни вообще в тот конец, где вас многие могут узнать.
– Но босс, нам нужно взять белье у мистера Крисмаса! – возразил Даффи. – Ведь нам из-за Гурина ходить не в чем!
– Считайте, что я посадил вас в карцер.
23 сентября, в воскресенье
Расставшись с Фаберовским, Продеус решает выследить Артемия Ивановича сам. Он поселяется на Бетти-стрит, рядом с клубом, чтобы иметь возможность следить за клубом, и на следующий день заявляется в клуб, где его сразу узнает Шабсельс. Он вынужден ретироваться. Он стал завсегдатаем «Красного льва» и забыл про слежку. Опомнился он только после двойного убийства. И это свело его с ума (временная форма белой горячки). Он понял, что Рачковский убьет его по возвращении за то, что он не предотвратил новых убийств. Его везут в сумасшедший дом.
Рид, Годли и Энрайт устраивают проверку Брейди-стрит и находят дом, где проживали подходящие под приметы ирландцы, посещают затем Васильева, но тот, испуганный арестом, сообщил Сандерзу, что прекращает на некоторое время абортарий. В доме все чисто и цивильно – Фаберовский с Артемием Ивановичем уже уехали, – Васильев отпирается, что он всего лишь мыл в мастерской после работы лабораторную посуду.
