— Дядя!
— Что?
— Сколько у тебя старых друзей?
Он задумался, поднес ко рту бокал с мартини.
— Даже не знаю, что тебе и ответить. Каждый год я посылаю около восьмисот рождественских открыток и получаю примерно столько же. Но я пишу не только близким друзьям.
— Восемь сотен?
— Да, а что? Сколько посылаешь ты?
— В прошлом году мы послали девять.
— Девять сотен?
— Нет, девять открыток. А получили десять.
— Твои открытки самые лучшие.
— Рут сама расписала каждую из них.
— Удивительная женщина.
— Ты сказал, что не нашел практически ничего. Что ты подразумеваешь под словом «практически»?
— Ну, в первую очередь надо учитывать возможность похищения. У профсоюза теперь полно денег. Не то что в давние времена. Но выкупа никто не потребовал. Тогда я пробежался по врагам Микса и должен отметить, что имя им — легион. Создается впечатление, что Микс — исключительно неприятная личность.
— А кто конкретно мог считаться его врагом? Как ты говоришь, их было немало.
Ловкач пожал плечами и допил мартини.
— По меньшей мере, дюжина губернаторов, пятнадцать или двадцать мэров и минимум три десятка высокопоставленных сотрудников муниципалитетов, для которых он был сущим проклятьем, не считая окружных властей. Сюда надо добавить пару сотен недовольных в самом профсоюзе. Я имею в виду не рядовых членов, а руководителей местных и региональных отделений, которые ненавидели Микса. И, наконец, нельзя забывать о покинутой Одри.
— Как ты узнал о ней? — спросил я. — Их отношения считались секретом.
— Дорогой мальчик, слухи об их связи поползли по городу шесть месяцев назад. Некоторые мои друзья с радостью и достаточно подробно информировали меня о том, как складываются их отношения. Об этом чуть было не написали в газетах, особенно после того, как Микс бросил ее.
— Да, Одри не привыкла прятаться.
— Разумеется нет. Но для меня осталось загадкой, как они смогли познакомиться.
— Я представил их друг другу.
— Ты?
Ловкач нечасто искренне удивлялся, и я улыбнулся, довольный эффектом моих слов.
— Это было на одной вечеринке. По поводу сбора средств я уж не помню для чего. Рут приехала в город к зубному врачу, мы для приличия заглянули на пару минут к Одри, и она утащила нас с собой.
— Рут и ты на вечеринке? — Ловкач недоверчиво покачал головой. Воистину, для него это был день сюрпризов.
— Наш первый выход в свет за три года, — пояснил я. — Может, и больше. Там оказался Арч Микс, он подошел ко мне, вероятно, чтобы обменяться оскорблениями, и я представил его Одри, которая в тот вечер была в ударе. Ты понимаешь, остроумие, очарование, внешний лоск.
Ловкач кивнул.
— Когда Одри хочет, она становится неотразимой.
— Ты видел жену Микса?
Он вновь кивнул.
— Я несколько раз говорил с ней.
— Полагаю, Одри в тот вечер вышла на охоту. Такое с ней случается. У Микса не было ни единого шанса. Да и кто из мужчин мог устоять. Вот так все и началось.
— И продолжалось год?
— Примерно.
— И как Одри? Я помню, что задавал этот вопрос, но меня интересуют твои впечатления от встречи с ней.
Я пожал плечами.
— Все нормально. Кто-то держит ее под наблюдением.
— В чем причина? Наркотики или Микс?
— Не знаю, — я покачал головой. — Я прогнал одного из них, прикинувшись простачком. Он показал мне бляху и удостоверение, в котором говорилось, что его фамилия Нестер. Джеймс Нестер. Детектив. Тридцать лет.
Ловкач пристально посмотрел на меня, затем снял трубку, набрал номер и попросил позвать Кларенса. Я не понял, имелось в виду имя или фамилия, но Кларенс взял трубку, они поболтали о пустяках, как и полагается старым друзьям, а потом Ловкач спросил: «Послушай, помоги мне с одним молодым человеком, который работает у вас. Его фамилия Нестер. Джеймс Нестер». Он подождал, послушал, поблагодарил и опустил трубку на рычаг.
Коротко взглянул на меня и принялся рассматривать ногти правой руки. Все еще восхищаясь безупречным маникюром, он сказал:
— У них нет детектива по фамилии Нестер. И никогда не было.
Некоторое время Ловкач и я рассуждали о причинах, побудивших человека, ведущего наблюдение за домом моей сестры, иметь при себе поддельное полицейское удостоверение. Было высказано несколько идей, не слишком оригинальных и довольно неправдоподобных, а когда наше воображение начало иссякать, зазвонил телефон.
— Слушаю, — сказал Ловкач, взяв трубку, и после короткой паузы добавил: — Разумеется, — и передал трубку мне.
Звонил Макс Квейн.
— Как ты меня нашел? — спросил я.
— Я позвонил твоей жене, та сказала, что ты скорее всего у сестры, а твоя сестра дала мне этот номер. Я сказал, что у меня важное дело.
— Так говори.
Что-то закралось в голос Квейна, и он затараторил так, что некоторые слова слились между собой.
— Я должен увидеть тебя, Харви.
— Зачем?
— Это необходимо, черт побери.
— Хорошо. Когда?
— Немедленно, — ответил Квейн. — Сейчас.
— Ну, пожалуй, я смогу приехать через пятнадцать минут.
— Нет, — вырвалось у него. — Я не на работе. У меня есть квартира в Минтвуд Плейс. Ты знаешь, где это?
— Давай адрес.
Он продиктовал адрес, ручки, как всегда, у меня не было, и мне пришлось повторить его вслух, чтобы получше запомнить. Потом я сказал:
— Макс.
— Что? — едва слышно ответил он.
— Хотя бы намекни, а?
Трубка молчала. Мне показалось, что я слышу тяжелое дыхание Квейна.
— Я… — У него перехватило горло, но затем ему удалось выговориться, причем слова вновь налезли друг на друга. — Мне кажется, я знаю, что произошло с Арчем Миксом.
Раздались гудки. Квейн положил трубку. Слова его прозвучали загадочно, драматично и даже глупо, что совсем не соответствовало характеру Квейна. За эти годы он превратился, и я не мог представить его другим, в сухаря в костюме-тройке, воротничке с петлицами, с холодными серыми глазами, знающими, что почем, и находящими, что все слишком дешево.
Поворачиваясь к Ловкачу, я надеялся, что мои мысли и, возможно, чувства не отражались на лице.
— Я предлагаю тебе сделку.
— Какую именно?
— Обмен.
— Да, — кивнул он. — Понятно. Скорее, ты предлагаешь не обмен, а общий фонд.
— Хорошо. Пусть общий фонд.
— И каков твой взнос?
— Я уже сделал его. Нестер. Этого достаточно, не так ли?
— Возможно, при условии, что Нестер имеет отношение к Миксу или хотя бы к Одри.
— Другого у меня нет.
— А теперь моя очередь?
— Да.
— Хорошо, Харви, что тебе нужно?
— Встретиться с твоим клиентом.
— Гэллопсом?
— Да.
— Когда?
— Сегодня. Чем раньше, тем лучше.
Мне нравилось, что Ловкач не нуждался в нудных объяснениях и сразу понимал, что к чему. На мгновение он задумался, вероятно прикидывая за и против, снял трубку, набрал номер и через три или четыре секунды добрался до Гэллопса. Я слушал Ловкача с нескрываемым восхищением. Его мелодичный голос обволакивал собеседника, а лгал он настолько убедительно, что я сам едва не поверил тому, что он говорил. Особенно когда речь зашла о том значительном вкладе, который я мог привнести в расследование.
— Ну? — спросил я, когда Ловкач положил трубку.
— Завтра в одиннадцать.
— Не сегодня?
— Нет. Не сегодня.
— Ладно. Пусть будет завтра. Как Гэллопс назвал меня, когда ты впервые упомянул мое имя?
— Кажется, говнюком, — ответил Ловкач. — Затем он произнес что-то еще более неудобоваримое.
Макс Квейн с женой и двумя сыновьями жил рядом с бульваром Вильсона, недалеко от старого канала. В этой части города преобладали люди обеспеченные, с опаской относящиеся к винограду, не признающие салата, которых в последнее время особенно беспокоило истребление китов японцами.
Минтвуд Плейс, наоборот, представлял из себя квартал обшарпанных кирпичных домов, граничащий с Колумбиа-роуд, населенный выходцами из Латинской Америки, неграми и частично белыми. Найти нужный дом там мог лишь тот, кто знал, где искать, а поставить машину просто не представлялось возможным. И я решил, что трудно найти лучшее место для квартиры, о которой не должна знать жена.
Время подходило к двум часам, когда мне удалось приткнуться к тротуару на Девятнадцатой улице. Я снял пиджак, ослабил узел галстука и пошел к перекрестку с Минтвуд-стрит, где повернул налево. Было жарко, жарко для Вашингтона, жарко для Нового Орлеана, жарко даже для Африки, и я вспотел, пройдя полквартала. Когда же квартал остался позади, я просто взмок. Двое пуэрториканцев, загорелых, без рубашек, сидели в тени дома и передавали друг другу бутылку в бумажном пакете. Они проводили меня взглядом, вероятно, потому, что кроме меня на улице никого не было.
