В. Сталину нравился Чаплин?
О. Да, очень. Он считал «Новые времена» страшно остроумным и смешным фильмом, считал комедию очень удачной. Этакая пародия на капиталистический образ жизни, конвейерные линии и всякие подобные вещи. Кино смотрело человек десять. Затем мы вернулись в столовую и сели обедать. Это было уже после полуночи.
Сталин сказал: «Давайте есть. Все очень голодны». Конечно, никто не был особенно голоден в такое время суток, но перечить ему не посмел ни один человек. Сталин не ел ничего, пока кто-нибудь не пробовал блюдо первым. Я полагаю, он страшно боялся, что его отравят. Он время от времени указывал на какое-нибудь блюдо и говорил что-нибудь вроде: «Лаврентий Павлович, а эта селедка выглядит очень аппетитной». И только после того, как Берия пробовал блюдо или кто другой, Сталин ел сам. А еще до еды Сталин заставил всех нас выпить, хотя и немного.
В. Сталин много пил?
О. Нет, вовсе нет. Он все больше сидел, куря свою большую трубку, и наблюдал за нами. Он заставил нас гадать, сколько было тогда градусов ниже нуля, и за каждый ошибочный градус мы должны были выпить рюмку вина. Леман, должно быть, перед уходом из дома посмотрел на градусник, он почти не ошибся. У меня это получилось гораздо хуже.
А потом Сталин вдруг стал мрачным и подозрительным. Он повернулся к одному из сидевших за столом, к Осипову, мне кажется, и холодно сказал: «Я вас сюда не приглашал». Тот страшно перепугался, задрожал и ответил: «Нет, товарищ Сталин, приглашали». Но Хрусталев встал и буквально вытащил его из-за стола. Больше мы его не видели.
Сталин был совершенно непредсказуем. Во время обеда он вдруг встал, подошел к патефону и поставил пластинку с записью отвратительной игры на трубе и женского смеха. Почти вся запись состояла из этого дурацкого смеха. Я помню, такие пластинки продавались во времена моей молодости, тогда все были буквально помешаны на них. Запись называлась «Давай-ка хорошенько похохочем». Сталин находил ее ужасно смешной, и…
В. Как вы думаете, Сталин подозревал что-нибудь о связи Берии с «К-3»?
О. Нет, сэр, нет никаких оснований так считать.
В. А как Сталин перешел к разговору о Ленине и его завещании?
О. Все произошло очень естественно. Обед был уже в самом разгаре, когда Сталин поднял свой бокал в направлении портрета Ленина, висевшего на стене, и сказал: «Давайте выпьем за нашего великого вождя и учителя, за Владимира Ильича!» И мы все встали, чокнулись и выпили. Затем он повернулся к Хэлу, который за весь вечер не произнес ни слова, и спросил: «А вы когда-нибудь видели товарища Ленина?»
Сначала Бидуэлл не нашелся, что ответить. Но, подумав, что Сталин имел в виду, был ли он в Мавзолее, сказал: «Да, сэр, я ходил в Мавзолей, если вы именно это имеете в виду».
В. Именно в этот момент Сталин и разъярился?
О. Да-да. Должен вам сказать, это было просто чудовищно. Сталин сразу понял, на что намекал Бидуэлл. Ну, вы знаете об этой старой сплетне, что в Мавзолее лежит не настоящее тело вождя, а восковая кукла. Сталин наставил на Лемана свой толстый палец и сказал: «Это ваша шутка. Это вы шутите насчет нашего Ленина, что в Мавзолее народу показывают восковую фигуру. И это вы сказали об этом своим людям, да?» Леман только отрицательно качал головой, я никогда не видел его таким напуганным. Сталин добавил: «Может, вы разболтали своим друзьям и откуда вы это знаете?» Он перевел палец на Бидуэлла и заорал: «Он рассказал вам об этом?! Рассказал?!» К этому моменту мы все уже дрожали от страха. Он опять уставился на Лемана и сказал: «Вы им и о завещании разболтали? Разболтали или нет?! Завещание принадлежит нам, мистер Леман». Я помню, что он произнес это как-то презрительно.
В. Но ведь Сталин говорил по-русски, не так ли? Откуда же вам так хорошо известно, что он говорил.
О. Мне потом рассказал об этом Бидуэлл. Он ведь неплохо знает русский. Он еще употребил русское слово «завет». Ну, то есть последняя воля, «завещание». А затем Сталин сказал: «Завещание не должно попасть на Запад. Оно должно быть уничтожено».
В. Вы говорили, что именно в этот момент Леман что-то ему ответил?
О. Да, но начал говорить Берия. Он сказал старую русскую поговорку, что-то вроде: «Бумага все стерпит. Но бумага ничего не забудет». Что-то в этом роде. И только затем Леман заметил: «Вы отлично знаете, что оно не будет уничтожено ни в коем случае».
В. И что на это ответил Сталин?
О. Ничего. Он встал, подошел к патефону и опять поставил ту же пластинку.
— Чарли, ты заметил, что одна из лампочек на щите сигнализации все время горит? — спросила Шарлотта.
— Что-что? — занятый чтением, переспросил Стоун.
— Одна из лампочек на щите горит. Голубая. Когда мы пришли, она не горела.
— Да?
— Как ты думаешь, ящики в сейфах тоже под сигнализацией?
— Да нет, это невозможно, — вдруг ответил Чарли. Он наконец оторвался от бумаг. — Я не вижу… Может быть, пол… Иногда в пол вставляют пластинки, реагирующие на давление. — Стоун негодующе зарычал.
— Наверняка наверху уже поднята тревога, — сказала Шарлотта. — Давай-ка лучше уйдем из этого угла.
Стоун глядел на голубой огонек на щите. Конечно, она права, в любой момент сюда могли прийти. Но в этом случае все можно было объяснить неосторожностью, тем, что он забыл о сигнализации в этой части архива.
Он не мог оторваться от документа.
— Чарли, пожалуйста, давай уйдем отсюда.
— Все будет хорошо, я уверен. Не волнуйся. Я хочу посмотреть еще, сейчас…
Шарлотта нервно вздохнула.
— Получается, что Уинтроп засадил твоего отца в тюрьму, да?
Стоун не ответил.
— Чарли, а кто такой этот «К-3»?
Прежде чем ответить, он долго всматривался в плохие копии, только что сделанные на старой копировальной машине.
— Ну, вероятно, какое-то обычное условное обозначение агента ФБР. Ничего интересного.
Но он врал. Он-то знал, что «К-3» — это так называемый «крот», или проникающий агент. С начала пятидесятых годов литерой «К» обозначались именно такие агенты. Чарли это было известно. Для начинающего в ЦРУ это была не самая удачная операция: «кротов» оказалось намного меньше, чем условных цифровых обозначений.
Было ясно, что Элфрид Стоун, возможно, и случайно, узнал о таком агенте, работающем в Москве. А какой-то человек — или группа людей — очень опасался, что он может выдать этот секрет.
— Я ничего не понимаю, — вытянув прядь волос и закладывая ее за ухо, произнесла Шарлотта, — ФБР допрашивало всех, кто тогда был на обеде у Сталина и знал о завещании Ленина, которое, вернее всего, не представляло ни малейшего интереса для всех этих людей, правильно? Но ведь ясно, что им необходимо было скрыть содержание этого документа? А почему? Зачем?
Стоун, сжав губы, пожал плечами.
— Я об этом могу только гадать. — Он мгновение помедлил и добавил: — Я хочу попросить тебя об одном одолжении. Но ты вольна отказаться.
Она вопросительно взглянула на него.
— Эта Соня Кунецкая, о которой упоминается в документе… Как ты думаешь, ты не могла бы…
— Найти ее в Москве, узнать, жива ли она, да?
— Да. Но если ты не хочешь…
— Конечно, я постараюсь. — Она опять нервно заложила прядь волос за ухо. — Но я не понимаю еще одной вещи: если Уинтроп предал тогда твоего отца, продал его, то почему Элфрид смирился, почему ничего не пытался опровергнуть?
— Я вижу, вы еще здесь, — высокий и пронзительный голос, довольно сильный для человека, которому было уже под девяносто, заставил их вздрогнуть.
В двери архива стоял Леман. Под левую руку его поддерживал могучий телохранитель. Свет отражался в очках старика, поэтому они не могли видеть выражение его глаз; а телохранитель, парень с фигурой боксера, смотрел на них с явной угрозой.
— Уинтроп… — Шарлотта быстро соскочила со стола, на котором сидела.
Леман медленно приблизился к ним.
— Вы знаете, прием давно закончился, — сказал он. — Все уже разъехались. Мне кажется, он получился удачным, не правда ли? — Он подошел еще ближе. Его голос отозвался металлическим эхом. Он тяжело дышал. — Марджери сказала мне, что сработала сигнализация, и я решил сам все проверить. Я знал, что это не взломщик, что это вы. Но ведь всегда приятно посмотреть на людей за работой.
Документы лежали на столе за копировальной машиной, в пределах видимости Лемана. Но ведь он был старик, и, вернее всего, он не должен был их увидеть из-за плохого зрения.
— Я надеюсь, Шарлотта, ты будешь говорить в своей передаче только хорошее? — спросил Уинтроп. — А это что такое?
Он смотрел прямо на документы. Его внимание привлек красный штамп на папке, означающий, что информация, в ней содержащаяся, совершенно секретна. Вместе с телохранителем он подошел еще ближе.
— Что это такое? — Старик слабой рукой указал на бумаги и наклонился, чтобы получше рассмотреть их. — Где вы это взяли? — Он схватил документы со скоростью, напугавшей Стоуна.
