Хотя об этом много написано, но точных протоколов работы Политбюро не существует. По традиции, восходящей еще к ленинским временам, такие встречи происходят неизменно по четвергам, в три часа дня. В протоколах отражаются только решения и резолюции, копии рассылаются потом всем членам ЦК в марокеновых конвертах. Исключая, конечно, секретную информацию.
В скором времени Политбюро должно было быть распущено и его полномочия переданы подобному, но не партийному органу — Президентскому совету. В Москве многие размышляли о том, как к этому отнесутся члены существующего пока Политбюро: неужели будут сидеть и смотреть, как у них отбирают власть?
Вопрос, стоящий на повестке дня данного совещания, был так называемым «вопросом особой важности».
Первым нарушил тишину один из союзников Горбачева, глава общего отдела ЦК Анатолий Лукьянов. Для советского Президента он был тем же, кем является руководитель аппарата Белого дома для американского.
— Разрешите мне, — начал он. — Я считаю, что это проблема службы безопасности. — Он не называл имен, но бросил выразительный взгляд на председателя КГБ Андрея Дмитриевича Павличенко, сидящего через несколько человек от него. — Мне представляется совершенно непостижимым факт, что председатель КГБ, добросовестно выполняющий свои обязанности, ничего не знал о подпольной преступной сети, способной осуществить подобный терракт. А ведь это, несомненно, очень разветвленная сеть.
Все присутствующие отлично понимали серьезность этого обвинения. При Андропове, возглавлявшем в шестидесятых годах КГБ, ничего подобного не было и быть не могло. Даже предшественник Павличенко, Крючков, был более бдительным работником. Терроризм в Москве считался неслыханным явлением, а уж в стенах самого Кремля… Просто невероятно.
Горбачев знал, что Павличенко был умнее всех сидящих за этим столом, но контролировать его работу на посту начальника КГБ было легче, чем работу его предшественников, в значительной мере потому, что он был ставленником самого Горбачева. Об этом человеке было известно, что он недавно перенес инфаркт, а это означало, что он становится все менее и менее опасным для его врагов. Здесь не игнорировали никаких человеческих слабостей, все имело значение и шло в ход.
Ко всеобщему удивлению, ответ Павличенко был сдержанным и спокойным, он и не думал защищаться.
— Это действительно непостижимо, — ровным голосом произнес он. — Это было большим потрясением и неожиданностью для меня и моих людей, — Павличенко пожал плечами и развел руками, но лицо его было напряжено. — Конечно, ответственность за это несу я, вы все об этом отлично знаете.
— Может, вам необходимо отдохнуть после болезни? Съездить в санаторий… — Произнесенное холодным тоном предложение поступило от министра иностранных дел Эдуарда Шеварднадзе, известного сторонника политики Горбачева.
Павличенко помедлил немного, сдерживая уже довольно резкий ответ, и вежливо улыбнулся. Перед заседаниями Политбюро он часто чувствовал себя так, будто ему предстояло войти в клетку со львами.
— Нет, — сказал он. — В тот день, когда я пойму, что плохое здоровье отражается на качестве моей работы, я сразу же уйду в отставку. Вы можете быть в этом уверены. Что же касается этого дела, я и мои люди, мы делаем все, что в наших силах: уже проведен опрос свидетелей, арестовано по подозрению несколько человек. — Теперь Павличенко говорил, обращаясь ко всем, сидящим с ним за одним столом: — И я не буду отдыхать, пока не достигну необходимых результатов.
Как и все в этой комнате, Павличенко знал, что своим положением Горбачев обязан КГБ. Вряд ли ему удалось бы занять такой пост, если бы не поддержка этой организации. Многие люди, бывшие не очень высокого мнения о КГБ, говорили, что Президент пошел на сделку, подобную сделке Фауста и Мефистофеля. Но факт оставался фактом: если бы за Горбачевым не стояло КГБ, он давно был бы смещен. У военных одно упоминание о человеке, не скрывающем своего намерения урезать расходы на вооружение, вызывало тошноту. Но кагебисты, несравненно больше космополиты, чем армейские коллеги, видели смысл в планах и намерениях Горбачева. Они считали, что он не ослабляет, а, наоборот, укрепляет Россию, что, возможно, станет очевидным только по прошествии длительного времени. Поэтому они поддерживали его во время беспорядков.
У Павличенко не было необходимости начинать разговор о том, о чем и так думали все присутствующие: что в Москву должен был приехать на переговоры президент США, а теперь, после этого взрыва, он вполне справедливо может аннулировать договоренность по причине небезопасности этого визита.
Прибытие американского президента было намечено на начало ноября, он должен был принять участие в праздновании Дня Октябрьской революции. Торжественность этого дня ставила большевистскую революцию в один ряд с французской и американской. Это был отличный пропагандистский маневр, и, конечно, Белый дом не сразу принял такое решение. Президент США отлично понимал, что делает этим приездом большой подарок Горбачеву, намного важнее, чем простой ответный визит после посещения Президентом СССР Соединенных Штатов.
Неизмеримо важнее.
Двумя месяцами ранее Политбюро проголосовало за то, чтобы направить американскому президенту личное приглашение и согласовать с ним, его женой и госсекретарем ход празднования Дня Октябрьской революции. Этой чести обычно удостаивались только коммунистические деятели зарубежных стран очень высокого ранга. Некоторые члены Политбюро высказывались против этого приглашения, считая его нарушением политических принципов советского правительства. И все же решение было принято.
Президент США принял приглашение.
Горбачев обвел сидящих за столом взглядом: безупречная театральная пауза.
— Так вот, вчера вечером я беседовал по телефону с президентом США. Он выразил сожаление и полную уверенность, что смерть его соотечественницы произвела на нас такое же ужасное впечатление, как и на него, и вызвала негодование. Он сказал также, что с нетерпением ждет встречи в Москве 7 ноября и что он очень хочет быть вместе со мной и вами на трибуне Мавзолея в этот знаменательный день.
Сторонники Горбачева улыбнулись, восхищенные умением Президента подавать информацию. Его противники были более сдержанны в своих оценках и эмоциях, хотя на них это тоже произвело большое впечатление.
— Но проблема-то остается, — раздался раздраженный голос одного из самых яростных противников Горбачева, Егора Лигачева. Он почти кричал. — Как такое могло случиться в Кремле? Кто за этим стоит?! И верно, разве мы можем сказать, что ситуация в стране управляема, когда есть силы, ставящие под угрозу не только переговоры, но и само наше существование?!
— Мы соберемся через несколько дней, и… — начал Горбачев, но заметил, что Павличенко хочет что-то сказать. — Мы вас слушаем.
Павличенко негромко сказал:
— Вполне вероятно, что президент США и сам не вполне контролирует ситуацию в своей стране.
— Простите, что вы имеете в виду?
— Сегодня утром я получил результаты судебной экспертизы, — серьезно пояснил председатель КГБ. — Для взрыва в Оружейной палате был применен не «коктейль Молотова» и не динамит. Была взорвана пластиковая бомба «С-4». — Он сделал многозначительную паузу. — Пластик такого типа производится только в США.
На лицах слушавших его людей отразилось крайнее потрясение. Воцарилось долгое и напряженное молчание.
Наконец Горбачев оторвал взгляд от своего блокнота.
— Это заседание закрытое, — сказал он, имея в виду, что содержание данного разговора должно держаться в тайне даже от соратников его участников. Про себя же он подумал, что действительно происходит что-то странное и необъяснимое. Он медленно покачал головой: предчувствия редко обманывали его. Вытерев вспотевший лоб, он поднялся со стула и объявил о конце заседания.
В холле кардиологического отделения больницы слышался постоянный тихий гул телеметрических сигналов разной высоты, который производили десятки кардиомониторов. Здесь лежал Элфрид Стоун. Его палата была маленькая: в ней стояли лишь капельница, бежевый телефон на подставке, укрепленный высоко на стене телевизор и прямо рядом с кроватью — монитор. На его экране ломаной зеленой полоской отображалась работа сердца пациента. Подоконник зеркального окна был пуст: прошло еще слишком мало времени, посетители еще не успели завалить его цветами. Все было насквозь пронизано обычным больничным запахом протирочного спирта и слабым ароматом супа из помидоров.
Накрытый голубым одеялом, Элфрид лежал на кровати. Он спал. Чарли показалось, что отец постарел на двадцать лет: лицо его вытянулось, оно было совершенно белым. Пластиковая трубка, соединенная с резервуаром, проходила через нос и ухо старика, поддерживая жизнедеятельность организма жидким кислородом. Три проводка тянулись от груди Элфрида к монитору.
