— Я надеюсь, Шарлотта, ты будешь говорить в своей передаче только хорошее? — спросил Уинтроп. — А это что такое?
Он смотрел прямо на документы. Его внимание привлек красный штамп на папке, означающий, что информация, в ней содержащаяся, совершенно секретна. Вместе с телохранителем он подошел еще ближе.
— Что это такое? — Старик слабой рукой указал на бумаги и наклонился, чтобы получше рассмотреть их. — Где вы это взяли? — Он схватил документы со скоростью, напугавшей Стоуна.
— Я, должно быть, по ошибке задел сигнализацию, — мягко и вежливо сказал Чарли в надежде отвлечь внимание Уинтропа от досье, но Леман перебил его.
Его голос дрожал. От страха или от ярости?
— Я никогда не давал тебе разрешения лазить в эти сейфы! — Он протянул дрожащую руку и передал листки телохранителю. — Как ты посмел рыться в моих личных бумагах?
— Ты предал его, не так ли? — со сдержанной яростью спросил Стоун. — Только сейчас, через много лет, я начинаю осознавать, что неправильно понимал причину, по которой ты помогал нам. Ты просто чувствовал себя виноватым, да?
Стоун потихоньку засунул копии досье в задний карман брюк. Леман схватил фотокопии, сделанные Шарлоттой, пока Чарли звонил по телефону.
— Убирайтесь отсюда оба, — дрожащим от злости голосом сказал старик. — Я сделал все, чтобы спасти твоего отца. Я даже представить не могу, о чем ты думал, влезая в мой сейф подобно взломщику. Это не твое дело… Как ты посмел?! — Его голос поднялся до какого-то ужасающего визга. Шарлотта дрожащими руками испуганно обняла Чарли. — Вон отсюда! — проскрипел опять Леман. — Вышвырните их отсюда сейчас же! — прошипел он с невероятной злобой человека, которому есть что скрывать.
Они провели ночь вместе.
Она отказалась ехать в их квартиру, поэтому они отправились в отель, распили бутылку вина, заказанную в ресторане, и засиделись чуть ли не до утра. Им захотелось танцевать, но в номере не было радио. Поэтому они включили телевизор, нашли одну из бесконечных ночных программ, танцевали под плохую подделку польки и разговаривали так откровенно, как не разговаривали уже много лет.
— Не проходит ни дня, чтобы я не корила себя за то, что тогда натворила, — призналась Шарлотта. — Но я была не в себе, я была сумасшедшая. Мне просто необходим был хоть кто-нибудь, а ты был в Вашингтоне.
— Я понимаю. Я прощаю тебя. А ты прости меня.
— Ты был верен мне?
— Нет, — сознался Чарли. — А ты?
— Нет. Но что это все значит?
— Ну, значит, мы на равных, — он передернул плечами и посмотрел на свои ладони. — Ну, и что же дальше?
— Что ты имеешь в виду?
Он глубоко вздохнул и потряс головой, пытаясь за поддельным раздражением скрыть волнение.
— Слушай, ты хочешь попробовать все сначала? Ну, как говорят, любовь среди руин… Может, попытаемся склеить осколки?
Шарлотта не знала, что ответить. Она чувствовала только одно: после того, что произошло между ними, она сильно изменилась, и ей уже никогда не будет так больно, потому что какая-то часть ее души стала невосприимчивой к боли. Шарлотта подумала о тех маленьких морских существах, которые бегают по дну океана, голые и уязвимые, пока не находят приют и защиту в раковинах. Вот и у нее теперь тоже есть своя раковина.
Она была смущена, задумчива и даже нежна. Чарли поцеловал ее, сначала тихонько, затем — со все возрастающей страстью. Шарлотта позволяла себя целовать, ласкать грудь, но она ничего не чувствовала. Или, точнее сказать, она не позволяла себе чувствовать. Этот человек, ее муж, ей очень нравился, но внутри нее как бы включился какой-то переключатель. Она его действительно любила и знала, что будет любить всегда. Но она знала также и то, что не может верить сейчас никому: ни ему, ни кому-нибудь другому. Даже сейчас, через полтора года после того, что между ними произошло, она хотела только одного: чтобы ее оставили в покое. Неужели это такое уж неисполнимое желание?
Она не смогла отдаться ему. Чарли был обижен и смущен, но очень скоро они легли спать на огромной гостиничной кровати, и он сразу уснул. А она еще долго тихо плакала, лежа рядом с ним.
На следующий день рано утром они распрощались в аэропорту Кеннеди, в зале ожидания компании «Люфтганза». Шарлотта улетала первым рейсом в Мюнхен, где хотела провести несколько дней и навестить своих друзей. Затем она должна была ехать дальше, в советскую неразбериху.
Оба они чувствовали себя страшно усталыми и разбитыми после прошедшей бурной ночи. Разговор часто прерывался длинными и неловкими паузами, которые они даже не пытались заполнить. Зал ожидания кипел вокруг них, подчеркивая суматохой охватившее их чувство меланхолии.
— Передавай привет отцу, — сказала Шарлотта, поднимая зеленую кожаную сумку и вешая ее на плечо.
— Шарлотта…
— Спасибо, что проводил меня. Ну, мне пора. Объявляют посадку на мой рейс.
— Шарлотта, это безумие…
Но она опять быстро перебила его, чувствуя, что не в состоянии обсуждать то, в чем сама еще не разобралась.
— Я постараюсь найти тебе эту русскую, Соню Кунецкую.
— Не мне, Шарлотта, я прошу тебя сделать это ради моего отца.
— Хорошо, ради твоего отца. — Она медленно и печально покачала головой. — Ты знаешь, между нами было что-то чудесное…
— Боже мой, Шарлотта, но оно и сейчас есть.
И тут она разрыдалась так, как будто долго-долго сдерживалась. Так оно, вероятно, и было. Чарли крепко обнял жену. Она положила подбородок на его ключицу, и он почувствовал, как горячие слезы потекли ему за воротник.
— Будь осторожен, Чарли, обещай мне быть осторожным.
— Я хотел тебе сказать то же самое.
Объявили посадку. Надо было идти.
Медленно и вяло Чарли вышел из здания аэропорта и, проходя мимо телефона, резко остановился. Он взял трубку, бросил монету и набрал номер отца.
Спустя несколько минут он повесил трубку и побежал ловить такси.
Элфрид Стоун лежал в больнице штата Массачусетс.
Убийство американской девушки прямо в стенах Кремля потрясло всех до глубины души. Было созвано внеочередное заседание советского правительства.
Президент Михаил Сергеевич Горбачев говорил с тихой яростью. Члены Политбюро давно привыкли к его вспышкам гнева, но даже его враги знали, что, когда он говорит таким тоном, с ним лучше не спорить и не перебивать его.
— Бомба взорвана русским, — ровно говорил он. — Он был застрелен на том же месте. Поэтому теперь нет ни малейшей возможности проследить его связь с подрывной организацией.
Он снял очки в стальной оправе и оглядел всех сидящих за столом. Но никто ничего не сказал, все сидели, нахмурив брови и озадаченно покачивали головами.
— Товарищи, этот взрыв привлек к нам внимание всего мира, это главное. Нас уже воспринимают как режим, который не в состоянии справиться сам с собой.
Ответом ему опять было напряженное молчание. Горбачев подождал немного и с кислой улыбкой спросил:
— Я прав?
В комнату, в которой встречались члены Политбюро — люди, которые стояли у руля разваливающейся Коммунистической партии, — иностранцы попадали очень редко. Это удивительно простое по своему убранству помещение было расположено на втором этаже здания Совета Министров, большого желтого дома под зеленым куполом, в стиле барокко, известного под названием Старого Сената. Оно было построено в восемнадцатом веке русским архитектором Матвеем Казаковым. Чтобы попасть в комнату, где сейчас проходило заседание, надо было подняться с помощью старинного лифта, пересечь холл с паркетным полом, покрытым розовой с зеленым дорожкой, и подойти к искусно украшенной двери около восьми футов высотой.
Комната была прямоугольная, стены обиты светло-желтым шелком, без всяких украшений, отделанные только поверху узором из золотых листьев. На длинном деревянном полированном столе, покрытым зеленым сукном, стояли большие часы. Вокруг стола были расставлены пятнадцать стульев — для всех членов Политбюро и изредка приглашаемых почетных гостей. Вдоль стены тоже стоял ряд стульев для кандидатов в члены Политбюро, министров, их заместителей и других. Но на этом заседании присутствовали только члены Политбюро, и это свидетельствовало о серьезности обсуждаемого вопроса.
Сиденья стоящих вокруг стола стульев были обтянуты не шелковой обивочной тканью, а неудобным и жестким зеленым винилом. Они были переобтянуты во времена Брежнева, который был против излишней роскоши и удобств и не любил длинных заседаний. Но теперь никому не хотелось бы вернуться к хаосу и необузданности хрущевского времени, когда встречи членов Политбюро проходили в столовой Кремля, а то и на даче Генсека, с водкой и закусками.
Хотя об этом много написано, но точных протоколов работы Политбюро не существует. По традиции, восходящей еще к ленинским временам, такие встречи происходят неизменно по четвергам, в три часа дня. В протоколах отражаются только решения и резолюции, копии рассылаются потом всем членам ЦК в марокеновых конвертах. Исключая, конечно, секретную информацию.
