Накрытый голубым одеялом, Элфрид лежал на кровати. Он спал. Чарли показалось, что отец постарел на двадцать лет: лицо его вытянулось, оно было совершенно белым. Пластиковая трубка, соединенная с резервуаром, проходила через нос и ухо старика, поддерживая жизнедеятельность организма жидким кислородом. Три проводка тянулись от груди Элфрида к монитору.
— Вчера днем ваш отец проснулся и почувствовал сильную изжогу и боль в области грудной клетки, — устало рассказывала медсестра. Это была высокая, мужеподобная женщина лет пятидесяти с черными с проседью волосами, стянутыми в такой тугой узел, что Стоун даже подумал, что ей должно быть очень больно. — Он благоразумно вызвал «скорую помощь», и они сразу определили, что у него микроинфаркт.
— Когда его можно будет забрать домой? — спросил Чарли. — Завтра?
— Не думаю. — Она начала теребить отвисшую кожу под подбородком. — Вернее всего, не раньше, чем через несколько дней. Он был принят с диагнозом, при котором мы обязаны следить за изменениями в химическом составе крови пациента, делать кардиограммы. Мы должны привести в норму его давление.
— Он принимает какие-нибудь лекарства?
— Да, индерал, — резко ответила она, давая Стоуну понять, что он лезет не в свое дело. — У вас будут еще какие-нибудь вопросы?
— Нет, спасибо.
Чарли смотрел на спящего отца. Его рот был слегка приоткрыт, он ровно дышал и, казалось, избавился от всех жизненных тревог и невзгод.
Через несколько минут старик пошевелился, открыл глаза, огляделся, явно не понимая, где он находится, заметил Чарли и улыбнулся.
— Это ты, Чарли? Как прошел прием? — спросил он, протягивая руку к тумбочке в поисках очков. Приладив их на носу, он сказал: — Ну вот… Спасибо, что пришел.
— Тебе уже лучше? — спросил Чарли.
— Немного. Только слабость страшная.
— Бедный, что же тебе пришлось пережить. — Чарли смотрел на отца и думал о том, какое же страшное потрясение могло стать причиной этого внезапного сердечного приступа.
— Так прием у Уинтропа… — начал отец.
— Ничего особенного.
— Уинтроп, Уинтроп… — произнес Элфрид со слабой улыбкой. — Ах, этот старый великодушный мот.
«Великодушный, нечего сказать! — подумал Стоун. — Если бы ты только знал!» Но вслух сказал:
— Он передавал тебе привет.
После посещения архива Чарли точно знал, что отцу известно о завещании Ленина гораздо больше, чем он утверждал.
— Слушай, ты бы не мог заехать к Ховансонам и попросить их позаботиться о Пири? Они уже присматривали за ним раньше. Они его любят.
— Его все любят. Тебе что-нибудь принести? Книги, журналы, еще что-нибудь?
— Да нет, не надо. Одна из медсестер, высокая такая, дала мне «Пипл». Ты когда-нибудь читал этот журнал? Знаешь, он очень интересен.
— Я читаю его каждый день в очереди в супермаркете.
— Слушай, Чарли… — начал Элфрид, но запнулся и замолчал.
— Да?
— Чарли… Я надеюсь, ты не спрашивал Уинтропа о том, о чем ты говорил тогда со мной?
Стоун не знал, что ответить. Он не привык врать отцу. Но сейчас главным было не расстраивать старика.
— Нет. Я ни о чем его не спрашивал, — произнес он наконец.
— Знаешь, ведь тогда, начав этот разговор, ты застал меня врасплох.
Чарли понимающе кивнул.
— Я, конечно, знал о том, о чем ты меня тогда спрашивал. Об этом говорили во время слушаний.
Стоун только кивнул, не желая давить на отца.
— Та поездка в Россию… из-за которой все это произошло… Я всегда говорил тебе, что это была обыкновенная официальная поездка с целью уточнения кое-каких фактов в нашем посольстве в Москве.
— А была какая-нибудь другая причина?
— Да. Одолжение Уинтропу. Он не смог тогда получить визу.
— Одолжение? — произнося это слово, Чарли почувствовал, что оно прозвучало несколько зловеще.
— Уинтроп очень много хорошего сделал для меня. Он пригласил меня работать в Белом доме, он выбрал меня из сотни других американских историков. Я не мог ему отказать.
— А чего он от тебя хотел?
— Он попросил, чтобы я встретился в России с одной женщиной, настоящей красавицей.
— С той самой, с которой тебя сфотографировали в московском метро? А для чего ты должен был с ней встретиться?
— Сущая ерунда. Я только должен был встретиться с ней тайком и передать ей документ, который Уинтроп спрятал под рамкой своей фотографии. То есть это он сказал, что это просто фотокарточка, но я уверен, что это не так. Иначе с чего бы он так нервничал. Я решил, что он хотел тайком передать этой женщине записку, потому что он не захотел воспользоваться дипломатической сумкой. Ведь для этого надо было бы обращаться к агенту американской разведслужбы. Я даже предположить не мог, что за моей встречей с той женщиной будут следить.
— Ты думаешь, она была советским агентом?
Отец нахмурился.
— Нет, она не была никаким агентом.
— А почему ты так уверен?
Элфрид Стоун долго молчал, глядя в темный экран телевизора, затем сказал:
— Сначала я думал, что она любовница Лемана, что он помогает ей выехать из страны.
— А потом?
Отец пожал плечами.
— Тебе известно, что Сталин умер 5 марта 1953 года. Где-то за неделю до этого Уинтроп попросил меня съездить в Москву. Я прибыл в Россию через три дня после смерти Сталина.
— Ты считаешь, что документ был каким-то образом связан с этим событием?
— Думаю, да… Впрочем, нет, я в этом просто уверен, — почти прошептал отец. — И все же… Я не захотел впутывать в это дело Лемана.
— Защищая его, ты получил пятую статью.
— Он сказал, что сделает все возможное, чтобы приговор был как можно мягче.
— Но из-за всей этой истории у тебя вся жизнь пошла вверх тормашками.
Элфрид беспомощным взглядом обвел палату.
— Не мог же я ответить предательством на его доверие.
Сигналы, поступающие с видеомонитора, резко участились.
Чарли почувствовал, что готов взорваться, закричать во все горло: «Да знаешь ли ты, как подло он предал тебя?!»
— Я часто жалел, что не женился еще раз, — тихо произнес отец. — Маргарет умерла так рано… Ты был еще так мал.
Чарли не знал, что сказать. Он сидел, разглядывая бежевый пол. Через несколько минут он услышал, что звуковые сигналы стали реже: Элфрид заснул.
Какое-то время Чарли сидел неподвижно, размышляя, почему отец принял предательство Лемана так спокойно. И в какой же мере он знал правду обо всем этом деле.
Послышался шум: в двери стоял доктор. Он рассматривал график состояния пациента. Это был невысокий молодой человек с лысеющей головой. В руках у него была доска для письма.
— Вы сын мистера Стоуна?
— Да.
— Я доктор Касс. Вы позволите задать вам пару вопросов?
— Конечно.
— Скажите, пожалуйста, были ли в вашей семье случаи сердечных заболеваний? Вам известно, почему умерли родители вашего отца?
— Кажется, от сердечного удара.
— Ваш отец принимал какие-нибудь лекарства?
— Если и принимал, то я ничего об этом не знал.
— В последние дни у него были какие-нибудь стрессы?
Чарли очень хотелось сказать, что последние сорок лет жизни этого человека — один сплошной стресс, но он лишь ответил:
— Я не знаю, но думаю, что да.
Врач быстро подошел к кровати, тронул Элфрида Стоуна за плечо и сказал:
— Извините, что пришлось вас разбудить, мистер Стоун. Как ваше самочувствие?
— Если вам в самом деле хочется знать, то больше всего я хочу сейчас спать, — ответил отец.
— Мы только послушаем ваш моторчик, — успокоил его доктор Касс, откидывая край одеяла и приставляя к груди старика стетоскоп. Послушав, он пробормотал: — Ну что ж, звучит неплохо, совсем неплохо.
— Очевидно, лучше, чем чувствует, — парировал Элфрид и поискал глазами Чарли. — Знаешь, стоит только задремать, они обязательно сразу разбудят, — со слабой улыбкой пожаловался он. — У них просто какой-то нюх на спящих пациентов.
Через несколько минут он опять спал. Чарли постоял у окна, наблюдая с высоты двенадцатого этажа за непрерывным потоком машин, затем тихонько всунул руки в рукава пальто, но вдруг передумал уходить и еще долго сидел рядом со спящим отцом.
Спустя несколько часов веки Элфрида дрогнули, он открыл глаза.
— Ты еще здесь, Чарли?
— Да, папа, — тихонько ответил Стоун.
11
Москва. Лефортовская тюрьма
В советских тюремных библиотеках из всех книг, даже из скучных и длинных любовных романов восемнадцатого века давно были вырваны все сексуальные эпизоды. Заключенные страдали без женщин, секс занимал все их мысли и разговоры. Иногда по ночам они развлекались так называемыми «сеансами»: один из сокамерников читал вслух вырванные страницы или просто рассказывал, смакуя подробности, о своем личном наиболее скабрезном сексуальном приключении.
