снежинки, чтобы они таяли на моих веках, а капли стекали по щекам, как слезы. А ведь у меня не осталось слез. Я давно их выплакала; казалось, из моих глаз испарилась вся влага, которая порой ослепляла, а чаще всего предательски выдавала мою слабость.
Я попыталась подняться. Острая боль в ногах заставила меня подумать, что они прострелены. И тут я увидела, что ноги и одна рука забинтованы, а волосы подстрижены. Я еще не знала, насколько они подрезаны, их словно и не было вовсе. А Павел так любил ласкать их. Я хотела умереть, сохранив их. Так прекрасно умереть с длинными волосами. Лицо у тебя бледное, а волосы остаются прежними и украшают тебя даже больше, чем при жизни. А сейчас их нет. Ну и пусть!
Напротив меня сидела сестра и держала в руке шприц. Она молода, совсем девчонка, а лицо серьезное, словно на ее попечении находятся больные всего мира. Я отвела ее руку со шприцем.
— Кто меня спас? — спросила я и почувствовала, как ком подступает к горлу.
— Не знаю!
— Кто доставил меня сюда?
— Успокойтесь! Сейчас я сделаю вам укол, и все пройдет. — Сестра говорила таким тоном, как будто имела дело с ребенком. Укол она сделала поистине профессионально и ушла.
Дверь комнаты снова открылась, но я успела повернуться лицом к стене.
Кто-то прикоснулся к моему плечу, и мне так захотелось крикнуть всем — и врачам, и сестрам, и моим доброжелателям, — чтобы они оставили меня в покое. Хватит притворяться, хватит с меня милосердия! Если они так и не поняли, почему я отказываюсь от жизни, то пусть это останется на их совести.
Рука прикоснувшегося ко мне лежала на моем плече и казалась чрезмерно тяжелой, но мне было приятно ощущать это.
— Венета, посмотри на меня!
Я не смела обернуться. Голос его, рука его, я я не решаюсь взглянуть. Мне все еще казалось, что это обман, что мне все приснилось. Ведь я могла умереть, прежде чем услышу его снова, прежде чем увижу его и скажу ему, как много он теперь для меня значит!
— Посмотри, что я тебе принес, — заговорил он, гладя меня по подстриженным волосам. — Только вчера их получил. Прошло полтора месяца с тех пор, как мы фотографировались. Отличные получились снимки. И ты выглядишь просто чудесно!
Я рассматривала снимки нашей скромной свадьбы. Не было ни праздничного шествия, ни свадебного наряда новобрачной. Мы с Павлом в будничной одежде. Нашими свидетелями при бракосочетании были мой сокурсник по университету и его подружка. И все же совершенно очевидно, что мы, все четверо, очень счастливы. Мы обедали в «шикарном» ресторане и оплатили «страшный» счет. Павел и теперь расхохотался, как тогда. Я прижала его ладонь к своему лицу. Он сел прямо на постель и начал целовать меня.
Я была счастлива.
— А ребенок... — прошептала я, опьяненная его присутствием. — Ведь мы живы, и у нас все впереди... — сказал он.
Как мне хотелось, чтобы никогда не замолкал его голос!
— Забери меня с собой! Не хочу оставаться здесь.
Он прикоснулся рукой к моим губам:
— Больше не отдам тебя никому.
— Никогда?
— Никогда. Поверь мне!
Я поверила ему. Да разве когда-нибудь я не верила ему? Только не знала, люблю ли его по-настоящему, а теперь...
— Мне нужно идти! — вдруг сказал он.
— Побудь еще немного, — попросила я и только теперь заметила, что он небрит, что глаза у него ввалились. Меня обуял страх за него, но я не сказала ни слова.
— Прости меня, но это необходимо. Я опять приду. Ты будешь со мной, только со мной.
И у него правая рука перевязана. Неужели он меня спас? Какой бог прислал его именно в нужный момент? Хотелось расспросить его о многих вещах, хотелось, чтобы он поведал мне все о том вечере, но он уже поднялся и молча ласкал мою руку.
Я прижала фотографии к груди и прошептала:
— Не задерживайся!
Он помахал мне рукой, и его белый халат исчез за дверью.
И снова я осталась одна. Нет, ведь фотографии при мне. Какая-то часть моей жизни при мне. Я уже не одинока и никогда больше не буду одна.
Мне казалось, будто я только что родилась и только теперь начинаю понимать, что значит существовать и радоваться тому, что существуешь.
Неужели каждый должен хоть раз побывать на пороге смерти, чтобы понять подлинную цену жизни?
Я почувствовала голод. Мучительный голод, а из тумбочки кто-то все унес. И сердце мое испытывало голод, и душа...
Пришла другая сестра. Словно услышала мое желание. Она поставила поднос с едой у моего изголовья и спросила:
— Тебе помочь?
— Я и сама справлюсь, — улыбнулась я впервые с той поры, как пришла в сознание. И так захотелось смеяться, говорить. Так захотелось, чтобы вокруг меня были люди и чтобы они поняли, что моя жизнь начинается сначала.
Я протянула руку сестре еще до того, как она приготовила шприц.
— Сначала поешь! — предложила мне она, а я все продолжала улыбаться и не отводила руку. — Еще есть время. Для всего есть время в этой жизни. — И она улыбнулась мне. — Через несколько дней все пройдет.
— Да уже все прошло, — ответила я, думая о Павле, о нас обоих. — Ты еще совсем молоденькая. Многое поймешь, когда подрастешь...
— Я на два месяца старше вас, — продолжала улыбаться сестра. — Мы учились в одной школе, но в разных классах. Вы уехали учиться в университет, а я закончила медицинский техникум. У меня есть сын, ему годик.
— А я и не знала! — Я чувствовала себя так хорошо оттого, что рядом сидит эта симпатичная сестра, которая так молодо выглядит.
Сестра начала меня кормить, и я ела как ребенок, сидящий на коленях матери. Она дала мне воды, и я залпом выпила. Испытывала невыносимую жажду, впрочем, во мне проснулась жажда ко всему.
Сестра сделала мне укол, и я почувствовала, что вся горю, переполняюсь силой и одновременно усталостью и от этого у меня слипаются
