них нет никаких сомнений, как у меня, потому что им всегда все ясно.
Я присоединилась к колонне. Мне уступили место. Траурная ленточка лежала у меня в кармане. Не было смысла снова прикалывать ее. По-настоящему скорбят о нем лишь те, кто несет его гроб, а остальные...
— Как бы она ни приспосабливалась к ним, все равно в ней течет кровь Делиевых, — прошептала какая-то женщина за моей спиной.
— Придет и ее черед, — ответила другая. — Бешенство передается от собаки к собаке.
При других обстоятельствах я покинула бы колонну, но сейчас продолжала идти, словно их слова вовсе не относились ко мне. Я отлично знала, кто я и почему нахожусь здесь. Никакие разговоры не могли меня задеть, увести с избранного мною пути.
Над могилой Ярослава ораторы сменяли друг друга, вспоминали о том, что он успел сделать, рассказывали о нем самом, но их слова до меня не доходили. Только одно я помнила о нем: когда все ополчились против нас с Велико, он спросил однажды, встретив меня:
— Любишь его?
— Он знает.
— Велико совсем потерял голову из-за тебя. Потому я и спрашиваю: ты любишь его?
— Об этом не говорят. Без него для меня нет жизни.
— Тогда не бойся. Человек должен быть с тем, кто его любит. И отошел так же непринужденно, как и остановил меня, а на следующий день, когда мы зарегистрировались, поставил и свою подпись как свидетель.
До сих пор слышу его голос, когда поднимали бокалы с вином за наше здоровье.
— Вам будет трудно, — сказал он. — Но без трудностей жизнь неинтересна.
В этот момент кто-то заговорил о Ярославе как о руководителе, о высокой и гуманной цели его жизни...
Велико наклонился, поцеловал его. Он оставался у могилы до тех пор, пока могильщики не опустили гроб в землю. Потом бросил в могилу несколько комочков земли и отошел в сторону. Только я знала, каково ему в этот момент, но я стояла далеко от него. Так он меня научил. Он хотел, чтобы я держалась на расстоянии, когда его что-то тяготит, но чтобы он ощущал, что я близко и всегда могу прийти к нему, всегда смогу его понять.
Большинство собравшихся начало расходиться. Каждый спешил, только Велико стоял в сторонке и ждал меня. По привычке или действительно нуждался во мне? Наверняка он даже не допускал мысли, что я знаю все. Он будет, как всегда, милым и будет радоваться, что сохранил мне спокойствие и душевное равновесие. Он думал обо мне, а те спешили, не считаясь с его деликатностью. Велико и деликатность! Я впервые принимала на себя последствия его неумелой игры. Да разве когда-нибудь он играл мною? И почему сейчас избрал самый неподходящий способ сохранить меня для себя? А если он сам запутался и пытается спасти меня и ребенка? Господи, где же истина? Сомневается он во мне или нет?
Велико ждал меня, а я все еще стояла у выхода, не решаясь к нему подойти.
Он позвал меня. Большего мне и не надо было. Я побежала к нему и сплела пальцы своей руки с его пальцами. Она была ледяная, его рука.
Мы пошли рядом. Он был такой же, как и прежде, только все время молчал. Сжимал мою руку в своей ладони и молчал. Я решила сказать ему все в этот же вечер. Он должен знать, что я не боюсь смерти, не боюсь вообще ничего.
Мы решили протопить печку и скоро в квартире стало теплее. Велико редко разжигал печку! Но в этот раз он присел на корточки перед ней и чиркнул спичкой. Огонь сразу же запылал, осветил его лицо, потом китель и руки.
Велико не торопился. Целая ночь была в его распоряжении. Он разделся до пояса и молчал. Тело его выглядело крепким, сильным. А глаза были усталыми, исстрадавшимися. Я уже знала и о бегстве ездового, и о третьем батальоне. Об этом судачил весь город, единодушно обвиняя во всем Велико. Я все знала, а он не хотел тревожить меня подобными вещами. Наверное, они меня не касались, как и случай с моей тетей?
Велико подставил голову под струю холодной воды из крана и долго фыркал, и плескался. Его мускулы играли, и я издали ощущала их железную твердость и упругость.
Мне захотелось накормить его, приласкать и всю ночь слушать его спокойное дыхание.
— Брось мне полотенце! — крикнул он.
Он обернул полотенце вокруг шеи, как шарф, и ждал, когда я обниму его. После всех переживаний искал нежности...
Я прижалась к нему и молчала. У меня перед глазами возникли образы Венцемира и Стефки Делиевой. Эти силы старались разлучить нас, и я едва удерживалась, чтобы не крикнуть. Велико поднял меня на руки и так держал, стоя на середине комнаты. После смерти Ярослава он явно искал опоры во мне. Я хотела стать его опорой, пусть даже только на одну эту ночь.
Этот вечер принадлежал нам, и никто не смог бы его у нас отнять...
Павел Дамянов. Ох, как хотелось пить! Давно уже я не испытывал такой сильной жажды. Я бы выпил сейчас даже чего-нибудь спиртного, что одурманило бы меня и хоть немного отвлекло от последних событий.
Велико обещал прийти ко мне, но все не приходил. Этот ездовой совсем сбил его с толку. Когда Велико показал мне письмо, он спросил, что я думаю по этому поводу. Я не был готов к ответу, но меня поразили чистосердечность солдата и доверие, которое он испытывал к Велико. Можно предположить все что угодно, только не притворство. Так я и сказал Велико, а он, помолчав немного, неожиданно заговорил ровным и спокойным голосом:
— Много раз я размышлял о взаимоотношениях людей. Мы мечтали о таких отношениях между людьми, когда каждый сможет высказать свои взгляды, невзирая на ранги и служебное положение. Но так не получается. Чем выше ты стоишь, тем ты и «умнее». Странно, не правда ли? Чем больше у тебя власти, тем чаще на устах слова о чести, доблести, прямоте, долге... А когда ты наконец оглянешься, то убедишься в том, что успел превратиться в пустого болтуна, ведь твои слова расходятся с делами. Люди тебя слушают, поскольку ты имеешь
