Ну, и какое кресло ты мне предложишь? Министра здравоохранения? — мысленно сделал вывод Кузьмичёв. — Министерство культуры? Либо семьи и спорта? Лакомые места, вроде МВД, министерства финансов, или, хотя бы, сельского хозяйства, ведь не отдашь. Конечно, можно польститься и на здравоохранение. Но, опять же, какие гарантии? Где они? Почему молчишь, Андрей Николаевич? Нет, брат, что-то ты крутишь. Всё норовишь кругами ходить. Судя по всему, есть у тебя ещё один ход. И не один. А я страховочный вариант.
Егор Федорович спокойно улыбнулся.
— Я подумаю над вашим предложением. До завтра. Мне нужно посоветоваться с товарищами. Обещаю, мы всё детально и полновесно взвесим.
Козаченко вышел от Кузьмичёва неудовлетворённым. Андрей Николаевич понимал, коммунист ждал от него более конкретных и весомых предложений. Но что он мог сейчас обещать? К тому же, и место спикера, и места обоих вице — спикеров распределены ещё с лета, когда было подписано соглашение с Литовченко. И места в кабмине давно закрыты. И даже места председателей депутатских комиссий давно расписаны. А голоса этих хреновых коммунистов нужны завтра просто кровь из носу… И это ещё не конец дня.
Охрана открыла дверцу авто, пропуская Козаченко на заднее сиденье. Предстояла встреча с Онойко. Старик неожиданно сам дал знать о себе. Лидер социал-демократической партии, как обещал, выделил людей на Майдан, прислал несколько сот человек, но на этом дело и застопорилось. Теперь, судя по всему, он хотел более детально знать, за что будет бороться в одной команде с Козаченко против ныне действующей власти. Хотя, как считал Андрей Николаевич, тут всё обстояло значительно проще. Пообещаем место председателя Совета по национальной безопасности, да и хватит со старика.
* * * 18.55, по Киевскому времени
К Кириллу Викторовичу Онойко, лидеру социалистического движения, Андрей Николаевич выбрался к семи вечера. Сразу, как только политики пожали друг другу руки, кандидат в президенты произнёс:
— Кирилл Викторович, к сожалению, у меня мало времени. Через час должен быть на Майдане. Приглашаю и вас, как представителя постоянной оппозиции к власти, поехать со мной и выступить перед народом.
Онойко неторопливым жестом руки пригласил гостя присесть.
— Угощайтесь, Андрей Николаевич. По простому: чай, конфеты. Лимончик.
Козаченко и на этот раз не отказался от чая.
— Я бы с вами поехал, — между тем продолжал говорить Онойко, — Да, к сожалению, на сегодня у меня запланировано одно мероприятие, которое пропустить никак не могу. Буду откровенен. Собираем политический совет партии, на котором будет решаться вопрос о дальнейшей поддержке Майдана.
Рука с чаем дрогнула. Козаченко приподнял голову:
— Неужели вы, тот, кто развенчивал действия власти перед всем украинским народом на протяжении стольких лет, если не сказать, десятилетия, сейчас, когда мы стоим у порога нашей мечты, откажитесь от неё?
Мечта. — усмехнулся про себя Кирилл Викторович, однако внешне великолепно скрывал свои мысли. — Мечта у меня такая же, как и у тебя, молокосос Президентское кресло. Вот только подходы к его получению разные.
На словах же Кирилл Викторович произнёс следующее.
— Да нет, Андрей Николаевич. Я то, как раз, с вами, всей душой. Но вот мои товарищи по партии, те, с кем я её основывал, ставил на ноги, хотят всё-таки определиться более чётко. Не у всех ваше движение, особенно в последнее время, вызывает позитивные эмоции. Вот по данной причине мы и хотим обсудить нынешнее политическое положение в стране. Кстати, как там мои ребятки у вас? Жалоб нет?
— Нет. — позволил себе улыбнуться Козаченко. — Молодцы. С ходу вошли в наше движение.
— Ну, вот, видите, есть и первый позитив.
Теперь следует сделать «брачное предложение», понял Андрей Николаевич, однако, язык не смог повернуться и сообщить одному из патриархов украинской политики, что тому предлагают почётную, но невзрачную и полностью подконтрольную роль председателя Совета по национальной безопасности. Данное место для политика его уровня было явно мелковато. Три, всего три должности в государстве могли устроить Кирилла Викторовича Онойко: президента, премьер-министра и спикера. Правда, имелась в наличии и ещё одно решение проблемы, на которое бы согласился социалист, но о котором Козаченко даже не хотел думать. Политическая реформа. Изменения в Конституции, которые бы привели к «обрезанию» власти президента. Онойко пытался протолкнуть свою идею ещё два года назад, но тогда все, и президент, и оппозиция, поднялись против данного предложения.
Кирилл Викторович достал из коробки конфету:
— Молодец твой кум, всё-таки сумел сохранить качество сладостей на фабрике.
— Да, в том, что он молодец, я согласен. — рассеяно ответил Козаченко, и тут же встрепенулся: никак нельзя забываться, где и с кем ты находишься. А с Онойко ухо вообще следует держать востро. — На завтра мы будем собирать внеочередное заседание парламента. Как вы относитесь к тому, чтобы нас поддержать?
— В данной ситуации народ просто не поймёт, если Рада проигнорирует происходящее. А потому, мы будем в парламенте. Но, я не гарантирую, что наша фракция проголосует за ваше предложение. Всё будет решаться сегодня ночью.
Кирилл Викторович дал понять: если Козаченко нечего более сказать, то он его не задерживает. А Андрей Николаевич не знал, как поступить дальше. Он ещё некоторое время пытался сформулировать мысли, и облечь их в слова, но толком у него ничего не получилось. Онойко, терпеливо выслушав получасовой трёп о свободе и демократии, так и не дождался «брачного предложения».
Когда Андрей Николаевич покинул дом лидера партии социалистов, хозяин открыл бутылку португальского портвейна, налил полбокала, и, устроившись в глубоком кресле перед камином, приложился к напитку: затравка сделана. Козаченко всё прекрасно понял. То, что у того все места расписаны, вплоть до губернаторов областей, Кирилл Викторович знал от своих людей в штабе кандидата от оппозиции. И потому особо не рассчитывал на какое — либо определённое предложение. Его интересовало другое: в ближайшее время парламент получит в свои руки огромное влияние на всю политику государства. Такое влияние, которое будет в силе сместить всю вертикальную, а может, и горизонтальную власть в Украине. Главное теперь ничего не пропустить, а может даже и встать во главе этого процесса. Онойко прекрасно осозновал: с его гуманитарным образованием, и таким же складом ума, он никогда бы не стал хорошим премьер-министром. К тому же, Кириллу Викторовичу не нравился тот уровень ответственности, который ложился мёртвым грузом на плечи главы кабинета министров. Да и место президента, в последнее время, стало малопривлекательным. А вот должность Головы Верховной Рады после принятой политреформы, его политреформы, парламента, который будет иметь широкие полномочия, и тем самым влиять как на внутреннюю, так и внешнюю политику, его вполне устраивала. Оставалось дождаться нужного момента, и когда пик противостояния достигнет критической точки, снова предложить свою концепцию решения проблемы. Ту самую, ранее не досягаемую, а теперь вполне реальную, политреформу.
Пробка вторично покинула горловину бутылки. Так за что мы будем пить? — Кирилл Викторович поднял бокал, и через свет лампы посмотрел на цвет вина. — За ожидание!
* * * 20.22, по Киевскому времени
Андрей Николаевич окинул взором Майдан. Сколько же человек собралось по его зову? И не сосчитать. Круглый сказал, более ста тысяч. Наверняка, приврал. А как же иначе. Олег всегда имел страсть к преувеличениям. Но и не двадцать тысяч. Значительно больше. Козаченко глубоко и удовлетворённо вздохнул свежего, морозного воздуха: получилось. То, чего он более всего опасался, не произошло. Люди пришли. А значит, можно надеяться на победу.
Майдан колыхался. Повсюду всплескивали самодельные и «фирменные» знамёна то одной, то другой политической силы, которые организовали акцию протеста. Большинство людей имели на одежде революционную символику: ленточки лимонового цвета. Над площадью неожиданно поднялось облако из жёлтых шаров. Телекамеры отечественных и иностранных компаний расположились по всей территории действия, и теперь фиксировали всё, что происходило на площади. За первым всплеском эмоций наступила тишина. Народ смотрел на них, вышедших к ним лидеров оппозиции, людей, которые их призвали выйти на Майдан, и ждал. Молча. С надеждой.
Козаченко снял с головы шапку, сунул её в чьи-то руки, подошёл к микрофону. В горле запершило. На глаза навернулись слёзы. От мороза, что ли? Кто-то в людской массе выкрикнул: Козаченко! Людская волна колыхнулась, и тысячи крепких, слитых в единое целое голосов подхватили клич. КОЗАЧЕНКО! — неслось по всей площади, эхом отражаясь в районе Бессарабки, и поднимаясь вверх, по Банковской, к молчаливо стоящему зданию Администрации президента.
