стране, словно дышал другим воздухом. Симеонов смотрел на раскрасневшиеся лица подвыпивших гостей и думал о своих неудачах. Двадцать лет он служит в армии и всегда только чьим-то заместителем. Уже и стареть начал, а так ничего и не достиг. Чем его превосходил, например, Сариев?
— Освободи свою душу от забот, — положил руку на его плечо Щерев. — Думай о своей жизни. Никто не вернет тебе годы, напрасно прожитые в глуши.
— Поздно, бай Геро, очень поздно, — вздохнул Симеонов и подумал, что скорее всего Сариев будет отстранен от должности. Следователь был весьма категоричен.
— Поздно бывает только для умерших. — Щерев хрустнул запеченной корочкой поросенка и снова налил вина. — И на твоей улице еще будет праздник. Держись до конца.
— У меня нет больше сил, — сам того не замечая, начал исповедоваться Симеонов. — Каждый тебя запугивает, каждый подстегивает, все чего-то требуют. Из-за Сариева погиб солдат, его ждет суд, а он все мотается передо мной, подливает масло в огонь. А все потому, что у него есть опора.
— Опора? — тихо рассмеялся Щерев. — Раз ты чувствуешь, что стало скользко, так чего же ты ждешь? Подливай и ты! Если он упадет, раздави его и больше не обращай внимания. Хныканьем ты ничего не добьешься, запомни мои слова. Если бы я только хныкал, то больше чем дворником так и не стал бы. А ты молодой, способный.
Симеонов поднял голову, посмотрел на него. Последние слова Щерева пришлись ему по душе. Захотелось их услышать еще раз, чтобы повысилось настроение.
— Не знаю, с чего взяться за дело. Завтра на меня ляжет вся ответственность. — Он поднялся и посмотрел на беспорядочно расставленные стулья и разбросанные по столу огрызки, вилки, ложки и бокалы. Посреди горки костей красовался дамский платочек. — В любой момент нам могут приказать отправиться на большое ответственное задание, а он торчит в полку, ждет манны небесной. Как только заиграет труба, он пойдет шататься по судам, а мне придется ломать себе голову, исправляя всякого рода недоделки.
— Свинство! — заявил Щерев, следя за ним помутневшим взглядом.
— Нет, это не свинство, это... — распалился Симеонов, но, заметив, что Кирилл Цанков стоит в дверях, прекратил разговор.
Племянник Щерева любил наблюдать за подвыпившими людьми. Иногда он пытался им подражать, но все-таки никак не мог понять, как же он выглядел в такой момент и восприняли ли его гости как завзятого весельчака.
— Привет ополченцам и гренадерам! — крикнул он.
— А-а, новое гвардейское пополнение! — оживился Щерев. — Скитальцы! Целыми ночами колесят по улицам и поют песни во славу труда, а ты все жалуешься, что устал, что все делаешь из последних сил.
Симеонов его не слушал. Увидев Кирилла, он обрадовался тому, что слушателей стало больше, и подошел к нему.
— Держи! — Подал ему бокал с вином и поднял свой. — Ты его не слушай. Хозяин — прекрасный человек, но сейчас он пьян. Верь тому, что я тебе скажу. Ты служил у меня и знаешь, что танкисты — непробиваемая сила, стальной кулак нашей милой Болгарии. — И он выпил вино, ни с кем не чокнувшись.
И Кирилл выпил.
Симеонов хотел сказать еще что-то, но пошатнулся, как-то неопределенно махнул рукой и, качаясь, отправился по лестнице на второй этаж. Вскоре шаги его затихли.
— Несчастный! — проводил его взглядом Кирилл и налил себе второй бокал.
— Именно такие нам нужны, — глухо, как из-под земли, прозвучал голос Щерева.
— И куда мы придем с такими людьми?
— Туда, откуда они начинали, — стиснул голову руками Щерев: она у него раскалывалась.
— Не поздно ли уже? — задавал вопросы Кирилл. Ему хотелось уязвить своего дядю, заставить его выказать свою слабость.
Щерев не пошевельнулся. Только смерил Кирилла взглядом и переставил бокалы, пролив при этом вино на скатерть.
— Ты, кажется, забыл, кто твои родители? — Голос его прозвучал тверже.
— Зачем ты их приплетаешь сюда?
— Потому что они погибли во имя святого дела. Они стали жертвами тех, кто сейчас у власти.
— Дядя!
— Что тебе уже удалось сделать? — Щерев встал напротив него. По нему вовсе не было видно, что он пил весь вечер. — Или ты забыл свою клятву? — Лицо Щерева покраснело, глаза расширились. — Зачем же я заботился о тебе двадцать два года?
Кирилл молчал.
— Они убили твоего отца. Твоя мать умерла на моих руках во время родов. Она завещала тебе не забывать родную кровь. У тебя нет иного пути.
— Ты живешь старыми представлениями о мире и жизни, дядя.
— И ты это говоришь тогда, когда близок наш успех?
— Венета Дамянова не имеет ничего общего с их делами, — все так же тихо, но взволнованно ответил Кирилл. — Она прежде всего человек.
— Ведь никто не знает, кто ты и чей ты сын, — Щерев дрожал от возбуждения. — Я посвятил тебе всю свою жизнь, чтобы дождаться момента расплаты, а ты раскис перед какой-то женщиной.
— Она мне открыла глаза, дядя. И среди них есть настоящие люди. Я хочу писать. Хочу жить, не испытывая страха.
— Поздно, мой мальчик, — глухо сказал Щерев. — У нас нет права на жизнь. Не забывай о том, кто поджег автопарк в танковом полку два года назад. А Софья, а секретные данные, которые она тебе передавала?
— И об этом я думал.
— Уж не задумал ли ты явиться с повинной? — притянул его к себе Щерев.
— Это никогда не поздно.
— Умереть тоже никогда не поздно, — с угрозой проговорил Щерев, и Кирилл увидел, как он положил между бокалами черный вальтер. — Лучше мне сделать это дело, чем видеть, как все идет к черту.
— Ненавижу свою кровь! — промолвил Кирилл и направился к себе в комнату, но строгий голос Щерева заставил его остановиться:
— Подожди! Или — или. Выбирай!
— А чего ты ждешь от меня? — спросил не оборачиваясь Кирилл.
— По вине молодого Сариева погиб солдат, Сариева будут
