class="p1">В конце концов настоящее бессмертие для художника гарантирует только смерть.
Похоже, я задремал…
Когда я отодвинул стеклянную дверь, упали первые снежинки. Сталь их доспехов блестит… Холодная трава под подошвами ног. Гилберт остановился сделать свои дела. Идем, Гилли. И дернул за синий поводок. Не доходя до деревьев, Гилберт лег и дважды ударил хвостом по траве, глядя на меня сквозь падающий снег. Я поднял его на руки и понес дальше.
Утром, когда я направлялся к деревьям, на снегу не было крови. Но настоящий охотник не позволит заблуждениям или страху встать между ним и добычей. Я видел кровь, потому что хотел ее увидеть. Потому что знал, что впереди ее больше, стоит только пройти чуть дальше.
Сон, в котором ты заперт в одной комнате с чудовищем. Сколько краски… крови должно пролиться, чтобы ты наконец понял, что ты и есть это чудовище?
* * *
Проснулся я с воплем. Несмотря на волны жара от дровяной печи, меня била дрожь. Тепло расширило сосуды, и свежая кровь блестела на половицах. Колотые раны пульсировали. Длинный порез на животе был липким и горячим.
– Мне просто хреново, у меня жар.
Я перевернулся на бок, комната поплыла вслед за поворотом головы, и меня вырвало.
За окном уже можно было различить промерзший лес. Меня начинало одолевать безразличие ко всему. Я заставил себя встать. Взял котелок. Голый, с кровью, блестевшей на животе и ногах, вышел на крыльцо и набил его снегом.
Я вспомнил слова отца, сказанные им, когда он пришел ко мне ночью. Хотя я никогда не забывал их, просто они стали такими тихими, что их было не разобрать за несмолкаемым грохотом прибоя остальных мыслей. Отец сказал: «В жизни все предопределено. Ты можешь сколько угодно сторониться тьмы, но если ей суждено прожечь тебя насквозь, то так и будет. Просто ты обязан выдержать до конца. Когда бы он ни настал. Еще никому не удалось убежать от смерти».
Поставив котелок на дровяную печь, я подошел к полкам. Говард забрал аптечку. Я захватил водку и скотч, найденный за красной банкой (вероятно, тот самый, которым он заклеивал Кромаку рот). Вернувшись к печи, опустился на доски, вытащил пробку из бутылки и начал считать. Сверлящий запах водки и крови усилили страх, сделав его ужасом, мучительным и всеобъемлющим.
Я крестил сердце и позволил ему забрать ее.
Может, теперь она хотела, чтобы он забрал ее. Нет, она больше не хотела оставаться со мной. Не хотела этого еще с двадцатого сентября.
Но я крестил сердце…
Все клятвы умерли, когда я поднял пистолет. Показал ей, кто здесь нарушитель, захватчик. Настоящее чудовище.
На втором счете я плеснул водкой себе на живот.
Впервые в жизни я видел все, что было, и не видел ничего впереди. Зак был не прав. Куда большей храбрости требует решение жить. Это намного больнее, чем умереть. Справедливость или кровь? Иногда это одно и то же.
Щели между досок посерели, забрезжил холодный рассвет. Вивиан попыталась сесть ровнее, но нога напоминала поваленное ветром дерево, которое ей было не сдвинуть. Сутки назад она бежала по лесу с сигнальным пистолетом. Даже если бы могла, она не стала бы больше убегать.
Из глубины дома приближались шаги.
Большие черные ботинки переступили порог гостиной.
Поставив на пол красную аптечку, он включил кемпинговую лампу, уменьшил яркость до мягкого свечения и протянул ей бутылку воды. Пока Вивиан пила, он завязал волосы в хвост, надел голубые латексные перчатки, ослабил жгут и срезал штанину с ее ноги – так, будто проделывал это множество раз. Вивиан вздрогнула от прикосновения ледяного металла к раскаленной коже.
– Вытяни ногу, – сказал он. И добавил, мягче: – Знаю, это будет не просто.
Он чем-то обколол ей ногу. Боль ушла сразу. Вивиан коснулась его руки. Он как раз закончил набирать еще какое-то средство и взглянул на нее поверх иглы: правый глаз заплыл, переносица опухла, корка крови на шее, порез на лбу.
– Он мертв? Пожалуйста… я должна знать.
Пальцем нащупав пулю, он взял пинцет.
– Да.
Все это время по щекам Вивиан бежали тихие слезы. Впервые за двадцать лет колодец прикрыли доски – такие же, как на окнах особняка. Возможно, вокруг колодца даже разрастется дикая ежевика, скроет каменную горловину колючими плетями. Оставит темноту на глубине двадцати четырех ступеней, где та свернется, холодная и неподвижная, точно змея.
Когда пуля оказалась в его ладони, он промыл рану, наложил повязку, край бинта закрепил булавкой.
– Тебе будут задавать вопросы, но ты никому ничего не должна говорить. Вивиан, ты понимаешь меня?
– Ты отвезешь меня домой.
– Ты должна была проснуться уже на пути в Кливленд.
– А ты?
– Я уеду.
– Куда?
С тихим хлопком стянув хирургические перчатки, он сунул их в нагрудный карман рубашки, к сплющенному кусочку свинца.
– Я вспомнила, где видела тебя. В октябре, в гриль-баре… Запомнила твои глаза.
Собрав все обратно в аптечку – шприцы, упаковки от пластырей, скомканные антисептические салфетки, – он продел ремень сквозь петлю и зафиксировал ее на поясе. Рядом с аптечкой подвесил фонарь и нажал на утопленную в корпус кнопку. Сомкнувшаяся вокруг них темнота была серой, как лосиная шкура.
– Я не тот, кто тебе нужен.
– Я стреляла в тебя.
– Не поэтому, Вивиан.
В тусклом свете, просачивающемся сквозь заколоченные окна, обозначилась дальняя стена.
– Тогда почему?
– Я убиваю людей за деньги.
Она думала об этом секунду или две. И устало, почти бесцветно удивилась, что ее это не напугало. Удивление, впрочем, тоже заняло секунду или две.
– Почему?
– Это то, что я умею.
Вивиан показалось, что он хочет еще что-то сказать.
– Скажи это.
– Но я не тронул твоего пса.
Как и двадцать лет назад, дом вырвали у нее из груди и закопали в землю.
– Говард, мне некуда возвращаться.
Они смотрели друга на друга сквозь сумрак.
– Ты уверена?
«Дэн стрелял в меня», – подумала она.
– Да.
Говард легко поднял ее на руки, пронес по коридору, мимо пустых комнат, и спустился по ступеням крыльца.
В предрассветной тишине ветви елей гнулись от тяжести снежных шапок.
Мимо бесшумно пронеслось что-то большое, с яркими желтыми глазами.
– Полярные совы активны в светлое время суток, но могут передвигаться на рассвете и в сумерках.
Вивиан чувствовала, как гудит его голос, прижимаясь щекой к его груди.
– Размах их крыльев достигает пяти футов. Лето они проводят в арктической тундре: гнездятся на земле, растят птенцов на диете из леммингов. А ближе к зиме
